— Ты олуди, Евгения. Ты уже очень сильна, а в будущем можешь стать непобедима. Когда-нибудь наступит время, и все до единого склонятся перед тобою, и никто не решится даже подумать о том, чтобы причинить тебе вред. Но до этого еще очень далеко, а у меня нет ни возможности, ни желания оберегать тебя от дураков. Эта ситуация, — он кивнул на бумаги Олеса, — поставила меня в неудобное положение. Не хочу, чтобы она повторилась, а если ты останешься здесь, повторения вряд ли удастся избежать. Даже если б я приказал казнить их вместе с мужьями…

Она так разволновалась, что вскочила с места, но не смогла ни уйти, ни подписать приказ.

— Поэтому возвращайся в Ианту, где все до единого обожают тебя. Прежде ты была там олуди. Но быть царицей — совсем другое дело. Эти обязанности пойдут тебе на пользу. Полагаю, уже лет через пять мы сможем быть вместе.

— Ты осознаешь, насколько оскорбительно звучат твои слова?

— Не хочу тебя оскорбить. Хочу, чтобы все было предельно ясно. Ты нужна мне. Вместе мы добьемся всего, чего пожелаем. К тому же ты единственный человек, способный навести порядок в Ианте. У нас есть обязательства перед Островами, не забывай, да и твои ученые земляки теперь очень рассчитывают на нашу поддержку. Мне нужна богатая Ианта, госпожа Евгения, вы поняли?

И она подписала бумаги.

Еще до отъезда она вызвала к себе губернаторов провинций Киара и Ферут и ознакомилась с положением дел в Ианте. Радоваться было нечему. Рашил лежал на кладбище по соседству с Бронком, Маталан и Гамалиран выращивали овощи на своих виллах, остальные знакомые Евгении управители также отошли от трудов, и их места заняли шедизцы и крусы. Она пока не очень ясно представляла, с чего начинать и что делать с огромной страной, разоренной, потерявшей из-за войны и голода едва ли не четверть населения.

И все же настал день, когда она попрощалась с Алекосом, расцеловалась с Айнис и села в карету.

Когда копыта коней застучали по мосту, она раздвинула шторки на окне и не отрываясь смотрела, как мимо проплывает величавая река, как все ближе становится иантийский берег. Тучи над ним были свои, родные, и даже воздух показался Евгении не таким, как в Матакрусе. Это был воздух ее родины! Она вспомнила слова Алекоса, сказанные накануне: «Не жди, что все будет просто. Твоя война еще не окончена, и вы с иантийцами теперь в разных лагерях». Он был прав, как всегда, но она не боялась. Ей казалось, после всего, что было, она уже никогда не сможет испугаться… Алекос посмеялся бы над этим.

Дорога была недавно отремонтирована, сады и виноградники готовились распустить листья. Проехали мимо пруда, покрытого тонкой расколотой пленкой льда, мимо знакомых таверен. Стройные кипарисы сопровождали дорогу, обозначали ее на много тсанов вперед. В селении, где Евгения иногда останавливалась прежде, на обочине ждали женщины с детьми. Она велела остановиться, вышла из экипажа и поговорила с ними, чувствуя щемящую сердце радость оттого, что беседует с простыми иантийскими крестьянками. Благословив их, поехала дальше…

В Киаре, не обращая внимания на начавшийся снегопад, люди стояли вдоль улиц, как пятнадцать лет назад, когда она впервые вступила в столицу. Но теперь среди приветственных кликов слышались и другие. Мнения народа разделились: кто-то радовался возвращению олуди, кто-то кричал, чтобы приспешница врага убиралась прочь. Кое-где уже завязались потасовки, и в толпе замелькали синие мундиры полицейских. Евгения все равно с улыбкой махала рукой из окна кареты.

Киара не побывала в осаде. Замок Фарадов сохранил славу твердыни, не взятой ни одним врагом. Правда, жители попытались сжечь город, чтобы он не достался шедизцам, но у них ничего не вышло. Евгения была рада этому. Ей было бы тяжело видеть разрушения на любимых улицах. Замок пустовал; прежние управители предпочли занять один из царских домов в городе. Но по приказу Евгении здесь готовились к ее приезду. Бесшумно раздвинулись окованные бронзой ворота. Не дожидаясь, пока они распахнутся во всю ширь, Евгения выскочила из экипажа, быстрым шагом пошла вперед, стягивая перчатки. Потянула тяжелую створку. Уверенно пересекла двор, оставляя цепочку темных следов на тонком слое снега. Со всех сторон ее окружили знакомые лица, и слух не сразу настроился на прежний лад — голоса казались непривычно высокими, щебечущими. Повара, слуги, конюхи, швеи, караульные — здесь были почти все, кого она знала: касались ее руками, что-то восклицали, спрашивали и перебивали друг друга. «Я ждал тебя, госпожа, я верил, что ты вернешься!» — без остановки твердил дрожащий от рыданий голос Махмели.

Вместе с ними она оказалась в Большом зале, на несколько минут замерла, разглядывая каменные стены со старыми красно-синими царскими вымпелами, узкие окна, столы и стулья — все то, что, ей думалось, она забыла за два с половиной года. Неужели всего два с половиной года? Ей казалось, прошла целая жизнь!

Веселые и плачущие голоса смолкли. Бегающие по залу люди превратились в неясные тени, и другие тени, яркие, будто живые, выступили из-за них. Вот в кресле Сериада, в любимом, фисташкового цвета платье, с неизменной улыбкой в уголках губ. Напротив замер Венгесе, не сводя с царевны преданных серых глаз. Застучали по лестнице каблуки — со второго этажа сбежал молодой, стройный, белозубый Пеликен с лютней в руках… От камина обернулся сребробородый Бронк в безупречно сидящем мундире. Весело улыбнулся Нисий, и Эвра с Алией бросились ей навстречу, раскинув руки… И только ее мужа не было среди призраков, слишком глубокой была до сих пор эта рана.

Горло перехватило. Евгения оперлась обеими руками о стол. Для слез было уже слишком поздно. Оставив на столе перчатки, она стала подниматься по лестнице в спальню. Никто не пошел за ней следом.

В комнате было убрано и пусто. Запах Халена давно исчез отсюда. С тяжелым сердцем она остановилась у кровати. Ей хотелось открыть шкафы и достать его одежду, обнять свою любимую подушку, устроиться у туалетного столика, за которым она когда-то сидела, в то время как Хален брился у окна. Но она боялась шевельнуться. Каждое движение усиливало тоску, что обрушилась на нее, стоило переступить порог замка. Так она стояла, оглядываясь и мысленно разговаривая с родными людьми.

На лестнице послышались нетвердые шаги, остановились у приоткрытой двери.

— Зайди, Ханияр! — позвала она.

Тяжело ступая, он вошел, сел на стул. Евгения опустилась на колени рядом, прижала ко лбу его холодные слабые руки. Ханияр стал ниже ростом, еще больше похудел, а его борода еще больше побелела. Ему было под восемьдесят, он все еще оставался первосвященником, сохранил горделивую осанку и тяжелый взгляд. Но она видела, что он устал, очень устал и живет лишь в ожидании дня, когда духи смилостивятся и заберут его к себе.

— Ты пришла все-таки, Евгения.

Она заплакала.

— Разве могла я не прийти?

— И что же теперь? — спросил он, глядя на нее со своей всегдашней суровостью. — Ты уходила отсюда как жена царя, а вернулась наместницей завоевателя. Чьим именем ты будешь править здесь?

— Его именем, — ответила она твердо. — Я его посланница.

Ханияр осторожно вынул из ее ладоней свои, встал и подошел к окну, за которым еще кружились редкие снежинки.

— Народу будет нелегко это принять, да и мне тоже. Как же так, Евгения? Разве ты не прокляла его? Разве он не разрушил все, что ты создавала? Разве…

Посмотрев на нее, он замолчал. Она все еще плакала, но на лице не было ни извинений, ни сомнений.

— Помнишь, ты говорил мне когда-то, что все проходит и нужно быть готовым к потерям? А еще ты говорил, что, как ни жаль нам старое, новое все равно с боем возьмет свое. Так и случилось. Я думала, ты поймешь это. Вспомни, ведь это именно ты первый из нас признал, что он олуди!

— Я уже не в том возрасте, чтобы приветствовать новое, — промолвил он. — Я хочу умереть в старом, привычном мире.

— Алекос создает империю. С общими законами, одним народом, одинаковыми целями. Он прав. Мы не смогли бы остановить его, даже если б он не был прав, но он поступает верно. Все наши с тобой потери и беды — как разорванная оболочка нового, которому стало в ней тесно. Будущее вырвалось из нее, и его уже не остановить. Я думаю, рано или поздно оно пришло бы таким или почти таким, даже если бы Алекос не появился в нашем мире. Мне было нелегко это принять, Ханияр, но я отныне верю ему и буду поддерживать его во всем.