– Банан хочешь?

Я хоть и не спал, но будто проснулся. О чем она только что спросила?

– Или лучше апельсин? – она полезла в сумку. – А, нет… апельсин я съела. Остался банан.

Она протянула его – слегка побуревший, но не настолько, чтоб нельзя было съесть. Я вечно хожу голодный, однако сейчас покачал головой. Женщина, похоже, слегка расстроилась и уже собиралась банан убрать, но тут я протянул руку. Губы у нее растянулись в едва заметной улыбке – не потому, что ей хотелось быстрей избавиться от банана, просто она решила, будто мы на одной волне.

Банан я взял, но чистить не стал. Он лежал у меня на ладони, похожий на унылый полумесяц. А потом я вдруг вспомнил, как мы с Юакимом, когда были совсем маленькие, играли в войнушку, и бананы у нас были вместо пистолетов. Мы играли до тех пор, пока оружие не превратилось в кашу. Из него полезла мякоть, и мы в ней вымазались. Мы облизали пальцы, взяли груши и, отрывая черешки, принялись кидать друг в дружку, будто гранаты.

– Такого никому не пожелаешь пережить, – проговорила женщина.

А что, неужто есть список того, что пережить непременно требуется? Вот это, мол, пережить надо непременно, а вот это и это нет, ни в коем случае, такого никому не пожелаешь, ни за что на свете. Я-то считал, что жизнь – это всякие события, которые нельзя предсказать. Но, может, я ошибаюсь.

У женщины зазвонил телефон, она извинилась – сказала, что надо ответить. Я разжал руку, банан упал на колени. Тогда я слегка подался вперед. И еще чуть-чуть. Вскоре я почти сполз со стула. Банан свалился на пол. Когда фрукты похожи на орудие убийства – это плохо.

Пока что я не сполз со стула целиком, но это вопрос времени. Теперь, когда я оказался ниже, женщина выглядела слегка иначе. Подбородок у нее был более массивный, типа птичьего зоба. «Да», «нет», «ладно», – отвечала она кому-то на том конце. Мне, наверное, следовало бы поинтересоваться, что именно этот кто-то говорит, потому что женщина то и дело поглядывала на меня. Если хорошенько прислушаться, можно было различить в трубке невнятное бормотание. Болтал ее собеседник много, однако женщина ограничивалась тремя словами – «да», «нет» и «ладно». Искренне ли она говорила, понять было трудно. Люди вообще вечно врут, хотя даже себе в этом не признаются.

Но про себя я той ночью точно знал – соврать не получится. Поэтому языком чесать надо было поменьше.

Немного погодя женщина отложила телефон в сторону.

– А сейчас, Дидрик, нам надо серьезно поговорить, – сказала она. – Обо всем, что произошло.

Иногда школа казалась маленькой и тесной, как обувная коробка. А мы, получается, втиснутые в нее ботинки – ждем, когда хоть кому-нибудь понадобимся. Пока мы все тут лежим, происходящее за пределами коробки нас совершенно не тревожит. Хотя, может, у меня мозги набекрень, вот я и сравнил школу с коробкой, но тут уж ничего не поделаешь.

Сегодня я остановился у ворот, и, не появись рядом Юаким, я, возможно, повернул бы назад. Он спросил, как жизнь, и прозвучало это так, словно ему и впрямь не плевать.

Да, надо было хотя бы сообщение ему отправить. Но как бы я написал это самое сообщение, если у меня не хватало слов? Вот и сейчас та же история – я ответил: «Хорошо», и мы оба прекрасно поняли, что это не совсем правда. Мы стояли в зоне отчуждения, между школьной оградой и дорогой, и мне хотелось обнять Юакима. Нет, не обниматься, а быстро обнять, чтобы он и внимания не обратил. Но вокруг нас полно народа, так что я решил этого не делать. Сейчас я мог много чего еще сказать, а не только «хорошо», однако я сомневался, что успею до звонка.

Юаким сказал, что оно и хорошо, если все хорошо. Может, он прав. Только я-то ему наврал. Мы стояли возле школы и улыбались – двое лучших друзей, которым нельзя ничего скрывать друг от друга, но которые все равно врут.

– Ну что… пошли? – предложил Юаким.

Всё вокруг будто превратилось в фотографию, на которой люди смотрят в одну и ту же точку. Интересно, все те, кто на меня пялились, это понимали? Я не отрывал взгляда от главного входа и думал лишь о том, чтобы не споткнуться. Стоило мне войти внутрь, как действительность за моей спиной вновь ожила. К тому же прозвенел звонок. Впрочем, меня он не спас, потому что прямо передо мной выросла фигура директрисы.

Директриса предложила мне пройти за ней. Отказа она вряд ли ждала. Юаким сказал, мол, еще увидимся, а мне захотелось ответить – «надеюсь», потому что никогда не знаешь, что случится потом. Вообще-то мне разрешили прогуливать школу ровно столько, сколько приспичит, но если когда-нибудь мне все равно надо туда вернуться, а насовсем оттуда не уйти, какая разница? Можно и прямо сейчас вернуться. Не совсем же я дурак.

В последнее время меня то и дело таскали по разным кабинетам, так что теперь я точно знал – все они выглядят одинаково. Уютными их не назовешь, даже если стены от пола до потолка увешаны детскими рисунками.

Директриса слегка наклонилась вперед и положила руки на аккуратную столешницу. Прежде я не замечал, но передний зуб у нее неровный, будто ей когда-то заехали по нему кулаком или просто не поставили вовремя брекеты. Может, у нее была бурная юность? Впрочем, судя по ее разговору, это вряд ли. Может, такие, как наша директриса, посещают специальные курсы? Их там учат разговаривать с моими ровесниками так, будто мы – отдельная человеческая раса, с которой и разговаривать-то можно лишь одним-единственным способом?

Время от времени я кивал и даже не думал о черепахах. Директриса ведь хотела, чтобы у меня было все хорошо. По крайней мере, так она утверждала. И с моей стороны сомневаться было бы некрасиво. Но все равно казалось, что беспокоится она о школе и боится, как бы я чего не натворил. Отныне я отличаюсь от остальных учеников. И такие как я вызывают у директрисы опасения.

– Ты как? – спросила она.

– Хорошо.

Когда двое разговаривают, это называется «беседа». Наверное, мой ответ – вот это вот «хорошо» – на нормальную беседу не тянул, но я хоть попытался. Директриса продолжила говорить, а я так усердно кивал, как будто отбивал ритм. Наверное, я мог бы кое-что ей объяснить, но это вряд ли бы помогло. В конце концов она умолкла и проводила меня обратно в класс.

Там все замерли, совсем как до этого – во дворе, а я, сосредоточившись, направился к своей парте. И тут произошло неожиданное. Уж не знаю, кто начал первым, но точно не Юаким. Они захлопали. Громко и оживленно. Как делают, когда хорошо сыграешь на музыкальном инструменте или произнесешь удачную речь.

Это мне они хлопали. И ничего удивительного, что я тут же наткнулся на чью-то парту. Учитель явно ходил на те же курсы, что и директриса. Он заговорил о том, как важно друг о дружке заботиться и что порой некоторым из нас приходится в жизни нелегко. И еще оказалось – он очень рад, что я так быстро вернулся. Хотя, по-моему, он все бы отдал, уйди я в другую школу. Я не мог больше держаться – пришлось думать о черепахах. К счастью, вскоре все занялись уроком, и теперь можно было размышлять о чем хочешь. А на доску я вообще не обращал внимания.

Казалось, будто вопросы к учителю были у всех, кроме меня. Я повертел пенал, наточил карандаш, стер со столешницы какие-то каракули, уставился на облака за окном.

Вообще-то время летит довольно быстро. На перемене мы с Юакимом уселись прямо посреди лестницы и мешали учителям ходить. Но нас никто не гнал. А некоторые ученики, которые сроду с нами не здоровались, говорили «привет». Две девочки тихо переговаривались, украдкой поглядывая на меня. Наша одноклассница Гина предложила мне йогурт, но я отказался, хотя йогурт люблю. Проходя мимо, дежурный учитель, с которым я ни словом не перемолвился, хлопнул меня по плечу.

Юаким спросил, не хочу ли я пообщаться после школы. Он, похоже, намекал, что сейчас мы с ним вроде как на сцене сидим. Мне больше всего на свете хотелось поболтать с Юакимом, и я согласился. Однако у меня может и не получиться. На этой перемене мы с ним почти все время молчали.