– Осколочный! – скомандовал Кретов.

И начался расстрел немецких позиций. Первым на воздух взлетело пулемётное гнездо. Следом за ним отправилась полковая пушка, вместе со всем орудийным расчётом. Видя такое дело, в атаку поднялись стрелковые цепи. И над полем разнеслось могучее: «Ур-ра!»

Мы с командиром выбрались наверх и, сидя в люках, наблюдали за исходом боя.

– Тьфу ты чёрт! – выругался Кретов.

– Что, командир?

– Зацепило.

– Серёга, давай в санчасть! – крикнул я. – Командира ранило.

Рана у Кретова оказалась лёгкой. Санинструктор Ирочка наложила ему повязку и приказала обратиться в полевой госпиталь. В госпиталь политрук не поехал.

– Обойдусь, на мне заживает как на собаке, – сказал он. – Чего доброго, вы за это время всех фашистов расколошматите.

– Не, товарищ политрук, без вас не получится, – ухмыльнулся Серёга.

На следующий день поступил приказ сменить место дислокации. Время было такое, что, пока шло контрнаступление под Москвой, мы практически не выходили из боя. Танков было мало, танки требовались везде. Бывало такое, что сегодня мы воевали на одном участке фронта, а завтра уже за пятьдесят километров от него.

На наших глазах расцвела любовь санинструктора Ирины и Александра. Видя такое дело, старший лейтенант Егоза не пожелал быть проклятым разлучником и помирился с политруком. Хотя их отношения продолжали оставаться слегка натянутыми.

– Экипаж у вас добрый, – говорил он, когда в редкие минуты передышки нам удавалось встретиться за чашкой чая, – можно сказать, геройский.

Он помнил и новогоднюю ночь, и немецкую разведку. Помнил он и день первого января, когда мы своей атакой спасли положение и помогли ему взять село. Кстати сказать, к медали он меня всё-таки представил. Немецкий разведчик дал ценную информацию о системе обороны противника, что помогло нам в дальнейшем.

– Сам понимаешь, возникнет масса ненужных вопросов. Ты-то герой, спору нет, а мы окажемся в полном дерьме, – говорил он смущённо в тот вечер. – Но обещаю, что «Отвага» за мной.

Но на следующий день, когда немец заговорил, старлей изменил свою позицию. Победителей не судят.

Я лишь улыбался, в очередной раз удивляясь неистребимому желанию наших дедов не думать о смерти. Что можно было загадывать наперёд в то время, когда по средним статистическим данным на фронте в день погибало около двадцати тысяч человек…

Каждый день, прожитый на войне, – это целая жизнь. И если эта жизнь не прервалась куском раскалённого металла или холодным лезвием плоского немецкого штыка, то считай, ты заново родился.

Под разрывы снарядов и грохот канонады прошли рождественские праздники. Утро десятого января застало нас под селом Малиновкой.

– Экипаж, кончай ночевать, – подняла нас команда политрука. – Валера, связь с батальоном.

– Есть связь, командир! – радостно доложил связист. Покрутив настройки, добавил: – Второй вас требует.

– Да, есть, понял, будет исполнено! – По лаконичным ответам политрука мы сообразили, что и сегодня повоюем.

– Выдвигаемся на дорогу, – ответил он на наши вопросительные взгляды.– Летуны сообщили, что из Солнечного на Воробьёвку движется колонна немцев. Необходимо уничтожить.

Подпрыгивая на ухабах, выбираемся на дорогу и, прибавив газу, устремляемся к цели. Надо сказать, что в те дни на фронте творилось чёрт знает что. Чёткой линии обороны не было, и воевать приходилось в полупарти- занских условиях. Сегодня это село было нашим, а завтра там обедали фашисты.

– Командир, вижу колонну! – доложил Серёга.

– Сопровождение?

– Два противотанковых на конной тяге.

– Где?

– В голове колонны.

– Атакуем, пока не успели развернуться!

Лихо зарычал двигатель. Выходим в лоб колонны.

– Забегали! Пушки разворачивают, – азартно кричит Валера. – Может, вдарим?

– Газу давай, должны успеть! Жора, осколочный! – командует Сашка.

Я опять, словно слепой котёнок, ориентируюсь лишь по обрывочным выкрикам экипажа.

– Есть осколочный!

Не делая остановки, политрук рвёт спусковой механизм. Не дожидаясь, пока ствол встанет на место, подхватываю следующий снаряд. Я уже знаю, какая последует команда. Второй и третий выстрел тоже не приносят существенных результатов. Стрельба с гусениц – это стрельба в молоко. Но она достигает главной цели: свистящая над головой шрапнель пригибает к земле даже самых отчаянных. Немецкие артиллеристы дрогнули, нервы у ребят не железные. И вот по разбегающимся орудийным расчётам застрочил Валеркин пулемёт. В наушниках внутренней связи слышатся витиеватые обороты ненормативной лексики.

Я временно остаюсь без работы и, не выдержав неизвестности, на мгновение выныриваю из люка. Глаз отмечает колонну приличных размеров. В ней около десятка автомобилей и полусотни запряжённых понурыми лошадками подвод.

Перепрыгнув через пушки, тараним головной грузовик. Я ныряю в тёмную пасть провонявшейся пороховыми газами башни. Замечаю неодобрительный взгляд командира.

– Проветрился! – пожимаю в ответ плечами и приникаю к боковому перископу.

Возницы в панике режут постромки и, вскакивая верхами, разбегаются в разные стороны.

– Командир, может, трофеи захватим? – слышу в наушниках голос Серёги.

– На кой чёрт тебе немецкие снаряды? – отвечает политрук. – Дави!

И мы смерчем проходим по дороге. Непрерывно грохочет пулемёт, ревёт дизель, лязгают гусеницы – мы ангелы или, скорее, дьяволы возмездия. Почему человеческая природа не может обойтись без убийств? Ведь мы всё равно умрём, жизнь и без этого коротка. Зачем торопить неизбежное?

– Всех в ад, всех в ад! – сжав зубы, рычит Кретов.

Как я его понимаю. Даже не знаю, что бы я делал, если бы воевать на пороге родного дома пришлось мне?

На обратном пути неугомонный механик остановил танк рядом с опрокинутыми подводами.

– Что-то двигатель греется, переждать бы надо. – Он озабоченно постукивает кулаком по заборнику воздуха.

Мы все вопросительно поглядели на Кретова.

– Трофейщики всё равно себе прикарманят, – заступаемся за механика.

– Давайте уже, – обречённо машет он рукой. – Только на раненых фрицев не нарвитесь. Не хватало ещё после боя пулю получить.

Улов оказался богатым. Серёга, довольно покхекивая, распихивал припасы по бортовым ящикам из-под снарядов. Коньяк, консервы, сигареты, колбаса и сладости наполняют танк запахами чужой и непонятной жизни.

– А это для Ирочки. – Серёга протягивает командиру флакончик с французскими духами.

– Ну вот ещё, – слегка покраснев, хмурится тот.

– Придётся самому дарить, – вздыхает механик, – девушки такие штучки дюже уважают.

– Давай сюда! – решается командир.

Мы отворачиваемся, пряча невольные улыбки.

День простояли у села Максимово. Завтра с утра готовится штурм. Для нас все схватки с фашистами кажутся битвами, а в сводках передают, что на нашем участке фронта идут бои местного значения. Серёга с Валеркой пишут письма, а нам с политруком писать некому. Хотя Саша, немного подумав, присоединяется к другим.

– Здорово, маслопупы! – Огонь керосинки, резко дёрнувшись, едва не погас.

В дверях блиндажа, весело скалясь, стоял Егоза.

– Что, не ждали?

При виде старлея Кретов невольно оживился. Мы понимающе переглянулись – Ирочка. После боя у Гнилого они встречались только урывками и на людях.

– Товарищ старший лейтенант, какими судьбами? – расплылся в довольной улыбке Серёга. Он знал, что бравый комроты просто так не приходит.

– Да вот, были на отдыхе и переформировании, а тут приказ – к вам под Максимово менять Третью роту.

– Значит, опять вместе повоюем?

– Значит, повоюем. Гостей принимаешь? – Яков пытливо взглянул в глаза Кретова.

– А что нам делить? Гостям мы всегда рады. – Саша крепко пожал протянутую руку, а мы облегчённо вздохнули. – Серёга, давай, что у нас там есть. А то пехота сманит нашего Жорку своими трофеями в разведку.

– Айн момент, командир! – Сергей изобразил успокаивающий жест. – Всё будет в ажуре, когда за дело берётся профессионал.