Когда с ужином было покончено, Костыль откинулся на спину и, пошарив в кармане своего невообразимо грязного плаща, который не снимал даже в эту июльскую жару, вынул большую коробку из-под спичек. Сдвинув крышку коробки, стал копаться в ней пальцами.

– Угощайтесь, – предложил он, вынимая большой окурок сигареты и, несколько раз чиркнув зажигалкой, прикурив его.

Краб тоже достал окурок.

– А ты чего? Брезгуешь? – спросил он, видя, что приблудившийся не собирается притрагиваться к сигаретам.

– Да нет. Я вообще не курю, – ответил тот.

– Мы там тебе кое-какие обновки подобрали, – между двумя затяжками сообщил Костыль. – Пошарь вон в том пакете, – он лениво кивнул на принесенный улов.

Бомжи внимательно смотрели, как гость вынимал, встряхивал и разглядывал принесенную одежду. Тут были трико от спортивного костюма, красная футболка, две темной расцветки рубашки: одна в клетку, другая в полоску, пара изношенных кроссовок, левая из которых имела приличную дыру сбоку у подошвы.

Похоже, хозяева заметили на лице новичка легкое разочарование в представленном гардеробе.

– Надевай, – протянул Краб. – От Кардена ничего сегодня не было. В фирменный бутик заглянем в следующий раз. Лучше скажи, ты здесь надолго или дальше двинешь? – разливая водку по стаканам, спросил он.

– Если не прогоните, то пока с вами покантуюсь, идти мне некуда. Я детдомовский. Жил в общежитии. Работал. На заводе сокращение. Выгнали. Снимал угол, да вскоре бабки кончились. Пошли с ребятами на гоп-стоп, но не пофартило. Менты повязали. Получил пятерик. Отмотал тройку у хозяина, да с шестеркой одного из бугров зоны разошлись во взглядах. На разборе покалечил я его. Свои не сдали, но приговор вынесли покруче, чем судья, без апелляций и амнистии. Пришлось подорвать. На родину мне нельзя, да и где она, моя родина. Если маляву в город пришлют, то местная братва на ножи поставит. Уходил тайгой, страху натерпелся. Поел-то за неделю всего два раза. На заимке разжился сухарями да чаем. Глюки всякие начали мерещиться. Шары яркие летающие, голоса слышались, будто молитву читающие, но не понять ничего. То ли господь сохранил, то ли нечистая сила. И черт привиделся, и старец какой-то. Солдат из облавы в трех метрах прошел и не заметил. Собаки след не взяли. Трое суток без глотка воды к вам на товарняке добирался. Опять глюки начались. Нет, думаю, пусть лучше поймают, чем с ума сойду. Вот и брел. В глазах мутиться начало, тут ваши голоса и услышал. Вот такая у меня история вышла.

– Как же нам тебя звать-величать?– спросил Костыль.

– В зоне погоняло прилепили, так и зовите – Зяба.

– А что так?

– Фамилия у меня Зябликов. Зимой меня, подкидыша, нашли замерзающим. Вот в детдоме и дали фамилию Зябликов.

– Меня Крабом кличут. Я на флоте служил, вот и пристало. А это Костыль. Он ко мне со сломанной ногой прибился. Костыля уже нет, а кликуха осталась. Ладно, не будем о грустном. Сегодня живы, и то ладно, – сообщил Краб и стал разливать остатки водки по стаканам.

– Со знакомством, – произнес Костыль, опрокидывая водку в рот.

– Богатенько живешь, Краб, – раздался сверху уверенный голос, и все трое, подняв головы, увидели, что на бруствере стоят и смотрят вниз четверо здоровенных парней.

– И тебе не хворать, Буга, – поднимаясь с земли, ответил бомж.

– Ты мне тут аллилую не распевай. Третий день к Косому не заходишь. Я об тебя свои корочки пачкать не буду. Пусть менты сапоги об тебя почистят, и свою ментовскую молитву по безвременно усопшему споют.

– Так фарта нет, Буга. Извини. Завтра все, как есть, отдадим. Вишь, новенький к нам прибился.

– А водка откуда?

– Он и принес.

– Кто таков будешь?

– Зябликом кличут. Наших порядков еще не знает. Из Сибири он, – быстро затараторил Краб.

– Завтра Косому сдашь штуку, – оборвал его мордоворот.

– Побойся бога. Откуда деньжищи такие? Пятихатка даже не набежала.

– Будешь платить вовремя, да и трое вас теперь. А пятихатка штрафу, чтобы не заставлял меня по вашим сортирам шляться. Делать мне больше нечего.

Ответить Краб ничего не успел, так как четверо вымогателей повернулись и начали спускаться с откоса. Со стороны бруствера раздалась отборная брань. Похоже, кто-то из братков поскользнулся на сухой траве и упал.

– Суки, – обреченно прошептал Краб, усаживаясь на прежнее место.

– Кто это был? – спросил Зяблик.

– А ты будто не понял. Местная братва. Этот район – территория Крепкого. Буга – бригадир. На нем вокзал и прилегающая территория. Пока мы тут живем, сотку в день с носа вынь да положь.

– И что, уйти нельзя?

– Почему нельзя. Можно. Только неизвестно, лучше ли там будет. При большом долге могут и в погоню пуститься, чтобы другим неповадно было. Свои же на соседней станции и сдадут. Еще за твою голову и премию получат. Тебя сюда привезут и распустят на ремешки. Водку тоже где ни попадя не покупай, а только в киосках на площади. Это бизнес Крепкого и ментов. Мы еще сегодня легко отделались. За чужую бутылку могут забить до смерти.

– Много ли на нас заработаешь?

– Не скажи. С вокзала рыл двести нашего брата кормится. Вот и посчитай. С каждого по сотняжке – уже двадцать косых в сутки набегает. Штрафы еще. Иногда заработать дают. Курочим вагоны с транзитным грузом. За это, правда, и нам перепадает по маленькой. А наркота? Многие из наших на игле сидят.

– Не слабая у вас житуха, только успевай поворачиваться.

– Можно подумать, в зоне легче.

– Что делать будем? – вмешался в разговор Костыль. – Где мы завтра штуку найдем?

– Придется прямо сейчас идти на поклон к Ушастому.

– Этот ростовщик с нас три шкуры сдерет.

– У тебя есть другое предложение?

– А кто этот Ушастый? – спросил Зяблик.

– Барыга. Скупщик краденого. С ним можно договориться. По крайней мере, у нас будет неплохая отсрочка, – ответил Краб.

– Пошли тогда, чего тянуть, – заторопился Костыль. – Я теперь не усну. Ребра уже сейчас болеть начинают.

– Снимаемся, – согласился Краб, поднимаясь.

Выбравшись из ложбинки, они долго в темноте спотыкались на рельсах, пролазили в какие-то дыры в заборах и шли по темной улице, где по обеим сторонам чернели завалюхи местной нахаловки.

– Вот его хибара, – сообщил Костыль, когда до конца улицы оставалось всего три дома.

– По двору иди осторожно и только за мной, – посоветовал Краб. – Ушастый на всякие ловушки смекалист. Можно ногу пропороть, а можно и без головы остаться.

– Я вас здесь подожду, – заявил Костыль, присаживаясь у забора. – Все равно такую кодлу Ушастый в дом не пустит.

Краб ничего не ответил, открыл калитку, которая в ночной тишине, казалось, заскрипела на всю улицу, и шагнул во двор. Они не дошли до крыльца дома метров пять, когда Зяблик положил руку на плечо идущего впереди Краба.

– Что? – спросил бомж.

– Ловушка, – тихо ответил Зяблик и, обойдя товарища, нагнулся.

В полуметре над землей была туго натянута обычная рыболовная леска. Он, едва касаясь, провел по ней ладонью, чтобы определить направление, затем шагнул в сторону от дорожки. Леска привела его к обычной рабочей тачке, стоящей у сарая. Проведенная под ее ручками, она уходила вверх. На обрезе крыши невысокого дровянника стояло пустое ведро. Стоило зацепить леску, и ведро должно было упасть вниз, загремев на всю округу.

– Как ты ее увидел? – спросил Краб.

– А черт его знает. Показалось, что впереди что-то есть.

Они переступили через сигналку и оказались у крыльца.

– Не наступай на ступени, – предупредил Зяблик, – я сейчас.

Он двинулся в обратную сторону по дорожке, и через пару секунд во дворе загремело пустое ведро.

– Ты зачем шум поднял? – спросил Краб, услышав, что Зяблик опять стоит за его плечом.

– Пусть Ушастый порадуется, что он такой умный, а мы лохи. Хорошее настроение способствует принятию решения в нашу пользу.

Краб повернулся и удивленно посмотрел на напарника. Такая мысль его никогда не посещала.