Мне – хорошо. Головная боль отступила, а после ночной попойки с Львом я радостно забыл своих странных посетителей. Я проигрывал! – это меня волновало намного сильней.

– Сейчас я тебе покажу, как дела делаются. – Лев послал мне воздушный поцелуй – томно улыбнулся, перехватил клюшку поудобнее и легким движением рук загнал злополучный шар в лунку.

– Пошел ты, – я в шутку замахнулся на друга. Тот и не думал уворачиваться – только средний палец показал. Я потянулся за пивом. Глоток.

– Можно прогуляться, – предложил Лев. Я кивнул.

Внезапный стук в дверь. Мы переглянулись.

– Может, все–таки у дома есть хозяин? – боязливо предположил Лев.

– Перестань, а, – устало протянул я, – Открой, слышишь – стучат же.

Лев пожал плечами. Подошел к двери. Щелкнул замок.

На пороге стоял бородатый мужчина. Не выше моего плеча. Все его лицо было покрыто шрамами. Кровь с его рук стекала прямо на потрескавшийся паркет, и въедаясь все плотнее и плотнее, так, чтобы успеть оттолкнуться и поднять якорь… Я и рта не успел раскрыть, как начался его ленивый неотвратимый танец. Он громко пел.

Вдруг – грохот, треск, визг рвущейся ткани; его лицо разлетается на тысячи осколков, но потом оно покрывают все, что я вижу – дома, деревья, дороги. Лицо превращается в единый вихрь и захватывает весь Город.

Я проснулся в холодном поту, икая. Но проснулся я лишь затем, чтобы уснуть.

–

Это был цветущий сад. Странно, но раньше я ничего подобного не видел. Я ходил по улицам Города, но никогда – по прекрасному летнему саду.

Утро, и маленькие смелые росинки украшали бриллиантами листья высоких зеленых деревьев, чьи верхушки заканчивались у самого неба. Эти капельки блестели ярче яркого, и даже отсюда, с земли, их отчетливо было видно. На земле же спали цветы, каких я никогда не видел – ярко–желтые, с голубыми крапинками на лепестках. Хотелось раствориться в этом саду, но…

Я и не видел себя. Ни ног, ни рук. Я продолжал, как мне казалось, жить, ходить, дышать этим свежим воздухом. Я был движением солнца в одну превеликую сторону; хотелось сжаться и взорваться, как миллиарды лет назад взорвался предвечный Хаос и превратился в бытие материальных сущностей, скользящих по мгновениям и пеплу.

В этот момент я умер. И далее – был жив, но лишь как безвольная кукла, исполнитель чужой воли.

А то, что я видел далее, слышал далее; что я чувствовал, как и зачем; откуда все это появилось – не знаю и знать не хочу. Когда это было, когда началось и закончилось. У всего этого есть история.

–

Я прятал руки в брюки и буравил взглядом стены. Тогда я еще не понимал, зачем ко мне так приклеилась эта рыжеволосая девчонка. Я был взволнован точно так же, умирая в последний раз. Я смотрел в ее глаза и видел себя, и видел себя, и видел свою смерть. Тогда я еще не мог осознать чего–то, но той ночью… Той ночью я понял всё.

– А смешно вышло, правда?

Мы степенно вышагивали по мосту взад–вперед. Я радовался. Правда. Я был безумно рад – впервые за многие годы. Как и она.

– Мне кажется, ты получился немного странный, – протянула она.

Я рассеянно кивнул.

– Я не более странный, чем ты. С тобой ведь тоже такое было, верно?.. Впрочем, забудь. Извини, если напомнил.

Она с усмешкой посмотрела на меня.

– Ты странный. Но это совсем не странно.

Я молча улыбнулся ей.

Она пряталась от меня, не желая раскрывать свою истинную сущность. Даже перед собой.

Я изучал хитросплетения теней на ее лице. Солнце скрылось. Я открыл газету и демонстративно приступил к чтению.

«Со мной творится нечто ужасное. Какое–то время назад я, против собственной воли, познакомился с одним местным чудаком. С этим пассажиром я впервые столкнулся, прогуливаясь по бульвару. Он окликнул меня, вроде «мой дорогой друг», и попросил мелочи на проезд. Я довольно резко ответил ему, что никакой я не «друг дорогой», и денег, естественно, не дал. С тех пор я пересекался с ним раз или два, и его собственный мир представляется мне все более и более загадочным. Этот «друг», по ходу дела, живет в некой закрученной бредовой системе, и Мэрия Города в ней – корень зла; я тогда – враг, агент, тварь из Мэрии. Он псих и, возможно, псих опасный (параноики на свободе – жуткое дело). Общаться с ним старался как можно реже, всегда держась настороже: пусть только рыпнется – получит в висок стулом. Или бутылкой по затылку. Но он и не думал рыпаться – вел себя мило. Любопытно и странно. Есть в нем какая–то веселость, будто мы были когда–то знакомы и он шутил именно с тем, кого тогда знал».

– Что читаешь? – спросила она.

Я быстро свернул газету.

– Ничего особенного. Подумалось, вдруг смогу найти что–то интересное. Сама знаешь, какая чушь в мире творится.

Девушка кивнула. Подошла поближе ко мне.

Наклонилась к моему уху. И прошептала:

– Сегодня все закончится. Ты представить себе не можешь, как долго мы этого ждали… Мы все – те, кто умер и те, кто все еще жив.

Я медленно поднял на нее взгляд.

– Не хмурься, – улыбнулась она, – ты будешь последней жертвой, и после тебя никаких жертв не будет.

Смял газету. Бросил ее под ноги. Ветер газету подхватил, закружил и унес. Пара строчек – пыль в глаза. Ветер гремел – он так смеялся; смеялся, ибо знал, что газеты… Газеты все врут.

Со стороны площади послышались первые выстрелы. Хтоника испуганно сжалась – грех не воспользоваться, и я позволил себе рыпнуться, зная, что будет дальше. Импульс. Ощущение, словно разряд электричества вихрем пронесся по моему телу, выжигая последние крошки воли, и вот мои руки, которыми я так хотел задушить Хтонику, мягко её обнимают, оберегая от звуков выстрелов и запаха начавшейся войны.

Я мог бы быть любым из виденных мной лиц; любым лицом из тех, о которых когда–либо думал. Сам факт существования меня таким, какой я есть, не говорит практически ни о чем. Я не был собой в том смысле, в котором себя обычно понимают. Передо мной встали другие задачи, другие берега. Совершенно случайно.

Мое путешествие когда–то принесло плоды. Меня нашли они, Первый и Хтоника. Объяснили, что центр зла в этом городе – злополучный Мавзолей. Он и есть первородный грех, через него всем нам транслировались электронные импульсы – не те, которыми вела меня Хтоника, нет.

Импульсы Мавзолея стократно старше, страшнее и сильнее, через них не переступишь просто так, и так сковывал Мавзолей – чем?.. Обычаями, традициями, моралью, институтом семьи – как лезвием по венам, – невзначай пробегал гормонами и нейромедиаторами по нашим нейронам, нежно целовал в лоб, когда мы поступали правильно, и нещадно наказывал – когда оступались.

Лил дождь. Капли бессильно падали на меня, кожа жадно втягивала влагу. А кто–то высматривал меня с высокого Маяка, вот – увидел; вот набрал пароль ввода. Дал команду. Электронный импульс ударил в нужную область мозга. Разум пустился в пляс; я был именно что танцор тарантеллы.

В груди вновь забился Мавзолей, проникая вязкими щупальцами во все внутренние органы. Уже поражена нервная система. Изнутри выбит серийный код. Я разучился читать, я не в состоянии мыслить. В моей голове одно желание – убить. Убить ненасытный Мавзолей, и взорвать мерзкие биллборды, душащие Город; вырезать эту опухоль, пустить кровь.

Выпасть из окна – в мусорный бак. Проскрести в баке отверстие и дышать воздухом – живым осенним воздухом, легким, прохладным. Певучим. Выгрызать это отверстие изо дня в день, проделывая себе ход в новую прекрасную жизнь.

Понять, что ты выгрыз себе вход в новый мусорный бак. И, к тому же, в процессе, заработал отравление тяжелыми металлами. Аплодисменты. Занавес.

Я не попадусь на эту удочку снова. Краски сгущались, и в итоге проступил единственно возможный путь – вырвать сердце Города.

Я стал птицей. Бег, выстрелы, тротил – этот взрыв не более, чем череда химических реакций. Но суть не в химии, а в фоне – в том, что происходит после и что ты с этим делаешь.