Она вздохнула. Её волосы дернулись, словно живые, словно пытаясь обнять её аккуратную, точеную голову.

– Я бы хотела заниматься музыкой, но не думаю, что это мое.

– Да я–то так, постукиваю время от времени, – бодро сказал я, – Бонго нет, ну и черт бы с ним.

– Стучать я тоже могу. И на пианино сыграть там, на гитаре, может, колыбельную какую или да вполне, – Барб рассеянно смотрела в окно, – Но я про музыку в целом.

– Типа как композитор?

– Вроде тoго. Придумывать концепцию, реализовывать её в теории и на практике. Но это чертовски скучно…

– Не понял. Ну скучно, а с чего желание тогда?

– Навязанное, наверное, – Барб пожала плечами. – Заметил вообще, как ловко? Говоришь «человек искусства» – и это обязательно педрила какой–нибудь, поэтишка поганый или музыкант. А мы чем хуже? Мы, вообще–то, новую форму жизни испытываем. Новые формы социального взаимодействия. Да это так–то целый эксперимент, только нас никто никак не называет.

Короткий и легкий удар по ведру, а следом – еще один, сильнее.

– Да о нас и не знает никто, в этом, пожалуй, весь сок. И пусть. У них – то, у нас – другое. Не печалься. Чем больше пытаешься контролировать, тем большее испытываешь разочарование от провала. А он наступит рано или поздно. Наверное.

– Ну или нет, – Барб развела руками, – Хрен с ним, забудь. Я рада, что я здесь, меня, в общем–то, все устраивает. Просто иногда накатывает, ну ты понимаешь, наверное.

Рассеянно киваю головой.

– Ну, типа тoго.

–

Я не могу представить себе шум как нечто нежелательное, напротив, в моем восприятии это ни в коем случае не артефакт, а сердцевина звучания. По той же причине считаю, что героин может быть полезен, как вещество он нейтрален и обретает определенную окраску только в зависимости от отношения его употребляющего человека и может принести как горе, так и пользу. Выбор остается за человеком.

–

Прошлое предает, настоящее терзает. Настоящее все время врет. Будущее пугает.

–

– Цветов!

– Ну?

– Ты чего не предупредил, что половинить надо! Сейчас бы мне на поминки собирали.

– Ты ж у нас фанат кремации, – усмехнулся я, – Да и денег у нас таких нет. Не собирали бы. Но вспомнили б.

– Надеюсь, – Лев потирал шею, – пару раз из тела вылетел. Видимо, не стоило потом курить.

– Сочувствую, – Агата склонилась и ласково чмокнула Льва в лоб.

–

– Я тут книжку пописываю, – протянула Барб. – Социологическое исследование. Заверну это в какое–нибудь художественное повествование.

Теплый плед мягко щекотал мои пятки. Кострище в центре онкологического отделения – в конце концов, мы не изверги, чтобы жечь огонь в ожоговом.

Уже не обед, кажется, ближе к ужину. Тем не менее, мы – нагишом.

– Звучит интересно. Что–то в духе Гессе?

– Явно попроще, у меня с самооценкой все в порядке. Просто хочу попросить тебя ответить на несколько вопросов.

– М? – сонно поежился.

– Скажи, пожалуйста, – начала она, – где ты был, то есть, где ты был и что делал, когда умер Король Солнце?

Я протяжно зевнул.

– Барб, милая Барбара, милашка со жгучими черными волосами.. Почему тебя это волнует? Какое отношение смерть этого поганца имеет к людям, вроде нас?

– А как же скорбь?

– Скорбь по королям? Может, еще скажешь, скорбь по управленцам? Начальникам? Полицейским? А потом будем жалеть всю эту тварь: сторожи, дознаватели, шпионы, военные, депутаты? К черту, мне не нравится такая социология.

–

Жизнь как сметана.

–

Щелчок.

– Христос вдохновлялся не словами и списками, не нижним бельем, а трепещущим чувством от одного только вида подвязок, кружева и бретелек. Он мог самозабвенно трогать пчелок, щекотать их мохнатые животики, мог варить джанк, целовать глаза, ласкать море… – я запнулся.

Щелчок.

И ничего нового, и одна и та же пластинка вновь и вновь, и мы повторяем: застегиваем наглухо потертое пальто, доставшееся от отца; повязываем петлей шарф, точь–в–точь Селиванов; изо всей силы тянем шнурки потрескавшихся ботинок и идем в магазин.

Там – выбор. Маркетологи и музыкальные продюсеры позаботились о том, чтобы нам было из чего выбрать. Даже если по–честному выбора и нет, то всегда можно выбрать продукт, исходя из жанра, обложки, музыкантов, названия, отзывов музыкальных критиков… Да какая разница, цель всего ритуала одна – покупка пластинки. А далее без разницы.

Но Христос не покупал никаких пластинок. Бывало, слушал звуки, и в основном совсем неосознанно, плясал танцы на могилах, писал последние записки – не тебе и не мне. Уже пора бы с этим смириться и порвать восвояси, но нет – каждый день одно и то же. Мать учения, видимо. Спасибо.

–

Собственно, сыр–бор не с пустого места. Отнюдь.

И здесь множество этапов: найти дельфина, плескающегося в небрежно разлитом бензине, понять, что же ему нужно; найти приманку, зарядить ружье и ждать, ждать, ждать.

Рано или поздно его бриллиантовый клюв моргнет над нежной гладью переработанной нефти, а далее – хватай за гриву и тащи поодаль, тычь в его морду стволом. Он и не шевельнется, таких как ты, он видит по тысяче в день, если не больше. Возможно, что он даже презрительно сплюнет или язвительно спляшет фокстрот и это будет знаком – ты проиграл.

Ищи, ищи дельфина. Найди эту лужу бензина – только там они и водятся, а сколько таких луж разбросано по Городу, это что–то невероятное, и я уверяю тебя, что найдешь. Нужно просто фиксировать реальность на этом моменте, представлять себе эту картину так, словно бы это уже происходило. Тогда хрусталь реальности подплавиться – подхвати! и вылепи свой чемпионский кубок, грааль, до краев наполненный вином из цикуты.

Но будут и другие, что пойдут против: преподаватели, политики, администрация, полицейские, начальники и прочие, прочие, и им не будет числа, а сами они – лишь продукт системы, который не существует автономно.

Роняй семена запрещенных растений, синтезируй новые соединения в лабораториях, бормочи бессвязные мантры, молись выдуманным богам, пиши письма – наивные, с рассыпанными бриллиантами сине–зеленых вспышек в глазах, пропитанные дымом.

Не думай, где достать новые препараты – бери любые. Подделывай рецепты, печатай купюры, распространяй листовки. И ищи, ищи своего бензинового дельфина. Он рядом, он дышит тебе в затылок.

–

Щелчок.

Рейв – это веселое сборище, вечеринка, танцевальное мероприятие. Танцы мы устраивали в основном по субботам, соблюдая все традиции «вторничного блюза» – невероятно унылого состояния, которое часто посещает тусовщиков, вроде нас, во вторник. Виной тому MDMA – как его кристаллическая форма, так и в таблетках экстази. Виновато, конечно, не само соединение, но в первую очередь абстинентный синдром, который проявляется после употребления.

Сказать честно, экстази сейчас в основном паршивенький. Пушеры могут замешать туда что угодно – MDA, амфетамин или кислота это еще, в общем, совсем может быть недурно, но встречались случаи использования опиоидных групп, что мне не совсем нравилось.

Дело не в препаратах – это фон, игра с химией, не больше. Дело в том, что происходит дальше, дело в том, от чего ты избавляешься и что приобретаешь при употреблении различных психоактивных веществ. Опиаты влияли на меня непонятно, игр с ним я не понимал и скорее относился к опиюшникам как к тихим алкашам, убитым, синюшным.

– Как ты? – кто–то похлопал меня по плечу. Я обернулся, выдохнул тонкую струйку дыма и повернулся. Обернулся.

– Лев? – с опозданием спросил я. Тот придвинулся поближе к моему лицу.

– Мы не курим в помещении.

– Что ты сказал?

– Говорю, можешь не курить в помещении?

Опять у него приступ.

– Лев, – мягко начал я, – извини, конечно, мы не курим в помещении, – с этими словами я с силой вдавил сплиф в пепельницу. Вскоре смесь табака и травки притихла, перестала тлеть. В воздухе воцарилось молчание и терпкий сладковатый запах.