Теперь я возвёл свою осторожность в абсолют. Старался идти не слишком медленно, но и не торопясь. Смотреть под ноги, а не по сторонам, хоть и было на что. Ничего не поделаешь, ну нравятся мне природные пейзажи! Люблю смотреть на закаты. Мне не раз говорили: «Что такого в этих закатах? Каждый день одно и тоже». Нет, не одно и тоже, и пусть, если и так, и они похожи друг на друга, то разве ты не захочешь смотреть на драгоценные камни вновь и вновь, каждый раз удивляясь их красе. А восходы? Кто откажется каждое утро смотреть на свою прелестную жену, примеряющую всё новые платья? Никто не будет говорить: «Платье? Вчера тоже было платье…» Скажут: «Интересно, вчера – белое с серебряными блёстками, а сегодня – ярко-красное со складчатым подолом». Но соглашусь я с тем, что не все могут наслаждаться прекрасным, и не всегда это плохо.

Шёл. И, пожалуй, плесневелая картина пейзажа начала мне приедаться. Не менялось ничего, та же трава, тот же мох, те же кусты, только деревьев не видел вовсе. Эти серые веники остались позади. Однообразие утомляло не меньше, чем ходьба по неудобной дороге. Отвлекаться на удовлетворение «высоких» потребностей не было никакого желания. Злился сам на себя за то, что не могу спокойно просидеть и часу, чтобы не узнать чего-то нового, набраться впечатлений. И чувствовал «голод», жаждал узнать, увидеть. К счастью, ходьба настраивала мои мысли на другой лад – внимательность. Смотреть себе под нос и вперёд, вперёд и под нос. Шаг один, шаг второй. Переставляю ноги. Рюкзак тихонько шлёпает по спине, скрипит мокрый ботинок. Также иду.

Солнце скатилось к горизонту, лёгкая дымка опустилась на болота. Посмотрел вперёд, и ничто не говорило, что моя цель стала ближе, и позади меня красовалась та же картина. Загорелся розовый закат. Лучи заходящего солнца блестели на тёмной воде. Застрекотали жучки, воздух задребезжал и с ещё большей силой, чем прежде, наполнился шумом болот: жужжанием, шорохом, тиканьем и… Я не понял, что это был за звук. Тогда, к своему счастью и спокойствию, я не знал, чей это был голос. Что-то булькнуло и истошно выдохнуло, словно из под воды, разрывая хлябь, кто-то вырывался на поверхность. До темноты, кроме уже привычного гудения болотных просторов, я больше ничего не слышал.

Небо позеленело у горизонта, наступили прохладные сумерки. Я не пожалел, что оделся тепло, днём мне было жарко, зато сейчас зубы не стучали и не дрожали руки. С наступлением темноты зажёг я небольшой фонарь и, чтобы он не мешался в руках, повесил его на лямку рюкзака. Над головой смутно просматривались бусины серебряных звёзд; размытый дымкой, взошёл убывающий месяц, тонкий и блёклый серп ночи. Прошло ещё около двух часов времени, когда я решил устроиться на ночлег. К стоянке готов я не был, рассчитывал, что доберусь до Община засветло. Не взял с собой ни палатки, ни тёплого спального мешка. Как прошёл ещё немного, надежда увидеть хоть маленькое деревце у меня пропала. Сухого хвороста не найти. Стал переживать: если лягу так, куртка не согреет, замёрзну, чего доброго простужусь или хуже.

Какого же было моё удивление, когда через несколько минут ходьбы, поодаль затанцевал рыжий свет, какой даёт огонь. «Неужто мне доведётся встретить кого-то на пути?» Воодушевление бальзамом окропило душу, ноги сами заспешили, ускорили шаг, во мне заиграли новые силы. Приближаясь к свету, я понял и немного удивился тому, что он был в стороне от тропы. Луч фонаря осветил путь у огню. По кочкам, ну и что, главное – добраться до желанного тепла. Я зашагал быстрее и не заметил, как побежал, а потом и запрыгал. С кочки на кочку, с кочки на кочку. Голубые отблески фонаря мерцали на чёрной воде у меня под ногами. Смотрел прямо, теперь видел костёр, за ним тёмный силуэт, выпрямившейся в полный рост. Видимо, заметили меня. Совсем рядом. Почти…

После последнего пригорка была широкая трясина, с разбега – прямо в неё. Резко стало холодно и влажно. Одежда прилипла к телу. Леденящая вода залилась куда только можно. От такого приземления у меня перехватило дыхание, а может оттого, что грудь мне сдавливала вязкая грязь. Дышать было тяжело. Испуг злобно защекотал нутро. В глазах замелькали тёмные звёзды, брызнули белые искорки.

«Эй! Ты! Полоумный что ль?!» – глухой бас раздался откуда-то сверху и спереди. Я осознал не сразу. Заметил тёмный силуэт. Молчал.

– Оглох? С тобой разговариваю! Если помер, промолчи два раза, и я спокойно пойду спать!

– Живой… Помогите, – выдавил я.

– Живой он! Уж лучше мёртвый! Дураку такому на свете тяжело живётся!

– Нет… Не могу… – я заёрзал, пытался оттолкнуться от липкой чёрной массы, зная, что это бесполезно. Ещё больше погрузился. Мокрый холодок дошёл до груди.

– Ах, ты, чёрт! Не барахтайся. Не барахтайся! Кому говорю? Погоди немного.

Тень ушла, я почувствовал себя более одиноким, чем когда без никого шёл по тропе. Мурашки пробежали по спине. Мне мерещилось, как змеиный язык лижет меня – пятку, локоть; влага разлилась по всему телу.

«Ну чего? Не убился ты там? Вот держи, – ко мне прилетела длинная ветка, толщиной с руку, – обопрись и вытягивай себя, потом ползком сюда. Не спеши! Осторожно!» Вцепившись в дерево, я истерично вскрикнул и стал дёргать ногами, как новорождённый щенок брошенный в воду. «Идиот! Я сказал осторожно. Медленно», – протянул мужчина последнее слово. Я немного успокоился, неглубоко вдохнул. Грудь сжимало. Подтянулся.

– У тебя там рюкзак? Брось его, брось!

– Не могу.

– А жить хочешь? Тогда бросай.

Даже задумался, и правда, идиот. Но бросил, потом исполнительно, медленно подтянулся. «Ползком, ползком». Палку перед собой, подполз, перед собой, подполз.

Я уже смог ощутить тепло огня, когда могучая рука выхватила и поставила меня на землю. Замер, как истукан, стоял, не шелохнувшись. Хотелось плакать от дурости или от счастья, не знаю, правда, но я просто стоял. Хлёсткая пощечина выбила меня из забытья.

– Уж так сильно тебе хочется дубу дать!

– Что?

– Ошалел ты совсем. Идём, – он подвёл меня к костру, – садись, давай. Да не на землю! Вот, показываю же тебе, бревно сухое. – Сучки больно впились, но я не заметил этого. – Угораздило же тебя. Как звать хоть?

– Владимир.

– Вова значит? Или лучше Вольдемар? – он посмеялся.

– Можно просто Володя.

– Ну, а я Анатолий, зови как хошь. Тебе б надо чего горяченького. У меня суп в консервах, зараза, кончился, тушенка тока осталась, да хлеб. Я пока разогрею, а ты давай сушись. Одежду снимай, как-нибудь развесь на палках, и смотри, не сожги ничего ненароком.

– Рюкзак, – пролепетал я.

– Что рюкзак? В трясине он.

– Его нужно вытащить.

– Чего ещё хочешь? На рояле тебе сыграть или песенку пропеть. Ты и так вымок, трясёшься, как осиновый лист, а мне на кой ляд туда лезть?

– У меня там все мои вещи.

– Золото, брильянты? Если нет, то извини. Желанье лезть в трясину ты у меня отбил.

– Сколько?

– Купить меня хочешь?

– Мне он очень нужен.

– У тебя сколько есть?

– Достаточно.

– И небось всё в рюкзаке?

– Вот тебе и цель.

– Десять.

– Тысяч? Не многовато ли?

– Хм, – Анатолий гордо выпрямился и, отвернувшись, подтянул пояс, – ну раз жаба душит, то и помощи моей не жди. Ты ещё консервы у меня отрабатывать будешь!

Я замялся, мысли шли тяжело, никак у меня не получалось связать в голове ворох вещей. «Как же… как же…» Опять замер, не знал, что и поделать. Через несколько минут мне в руки сунули миску с чем-то горячим. Я ел, не чувствуя вкуса, заедая чёрным сухарём, хрустевшим на зубах. Тело изнутри наполнило приятное тепло. «Сними одежду, сказал же». Разделся. Холодный воздух обжёг тело, и огонь не смог сразу согреть, но потом поглотил в свои объятья. Доев свой ужин, в полудрёме я говорил с Анатолием, не помню, что тогда ему наплёл, а он потом и не рассказывал. Лёг спать на мягкую шерстяную подстилку, укутавшись тёплым одеялом. Сквозь сон ещё долго пробивался ломкий треск веток в костре, а дым щекотал замёрший нос.