На востоке забрезжил ранний летний рассвет. Тонкая линия у самого края неба изменилась в своих оттенках, осветлившись каплей белого, пущенного в густую серую краску, на несколько едва заметных тонов. Матушка с вечера, вероятно, не дождавшись меня, оставила на столе уже теперь высохший в ночном воздухе хлеб и тарелку с мясом и вязким гарниром. Дошедши до своего дома, я обнаружил здание из тёмного кирпича завёрнутым в саван. Простыни, словно пастозные веки, скрывали за собой стеклянные глазницы окон, высокая деревянная дверь, источенная червями, укутана в белую ткань, прибитую к гнили ржавыми гвоздями, каменная лестница перед входом застлана белёсой скатертью. Клювастые фантомы в аспидных балахонах кружили у мертвенно-бледного строения. И пронзила меня страшная мысль в секунду и момент тот, что заявился мор и на мою родную улицу, где я родился и вырос, и бежать мне нужно снова, спешить избавиться от шанса смерти.

Утро.

Жива ли матушка?

Настойчивый стук всё же вызвал к двери хозяина мелкого магазинчика на углу улицы. Сонным голосом он выразил грубое неудовольствие в столь раннем моём визите, но, когда услышал сквозь облицованные металлическими листами доски о несчастье сгоревшего дома важных людей и беде, тронувшей нашу улицу, не без ропота, но всё ж отворил дверь, впустив незваного гостя. О хвори он ответил, что ничего ему не известно, и тут же запричитал о трагедии, которая развернётся теперь, жалобы его на счёт низкой прибыли, а теперь и вовсе, возможно разорения не тронули меня. Я спросил его о возможности умыться и примерить чистую одежду. Казалось, только теперь он уразумел мой внешний вид и почуял вонь, испускаемую гнилой грязью, оттого и скорчил противное выражение лица, при котором морщины складывались в ещё большее, чем прежде, уродство. Хозяин магазинчика хмуро покачал головой и, закатав рукава ночной рубашки, уже собрался было выпроводить меня прочь, но я выдернул из внутреннего кармана пиджака золотые часы на платиновой цепочке, простого и строго рисунка, пленявшей истинными своими качествами, а не показным блеском, и протянул ему. Он сухо моргнул и взял мой презент. Склеры глаз отливали желтизной. Дней пять – самое большее неделю – следует мне ошиваться рядом и, как жадный старикашка умрёт, верну себе часы, отданные за бесценок, а точнее за пару башмаков, брюки со стёртыми коленками, ситцевую рубаху и облезлую куртку. Возможность воспользоваться умывальником и куском мыла я скорее считаю одолжением, нежели частью разорительной сделки. Скромно дёрнув головой в выражении лживой благодарности, я отправился в центр города, где надеялся утешить душу прогулкой в сквере. На прощание хозяин магазинчика крикнул что-то невразумительное и сплюнул под ноги.

Грязная весна.

Я глянул на золотые часы и отправился на прогулку в сквер, следуя новоприобретенной ежедневной привычке. Белое покрывало сошло с земли, обнажив гадский мусор, накопленный за зиму под снегом. Горькие окурки, полиэтиленовые лоскутки, смрадные собачьи испражнения, рванные упаковки выброшенных подарков. Разбитые мёртвые машины, недвижимые многие десятилетия, вереницей стояли вдоль серобетонного бордюра. Голые деревья с острыми ветками, валежник. Сухой шиповник с иссохшими ягодами. Зелёное месиво плесневелой земли на клумбах.

Светло-серое одеяние. Я замер. Сердце задрожало, лёгкие размякли, сознание умолкло. Медленно, вкрадчиво я вгляделся в безликую толпу, пытаясь выхватить из общей массы безынтересных людей его. Нельзя бежать, нельзя стараться поймать, нужно случайно, как бы невзначай следовать за ним, не замечая, не слыша, не чувствуя, но зная, что он перед тобой, там среди прохожих. Иду вперёд. Он тронулся, шёл не оглядываясь, не замечая меня. Ковылял по улице, то и дело без причины меняя сторону, по которой идти, сворачивал за угол, терялся в толчеи, но через мгновение обнаруживался, стоявший в стороне под навесным тентом, и вновь продолжал путь. Стал накрапывать мутный дождь, прибивая к земле ядовитую пыль, выброшенную в воздух заводами и фабриками. Я повязал на лицо платок, дабы не навредить лёгким, как обнаружилось на днях, хронически больным. Человек, мною преследуемый, пустился по дороге, приведшей к черте города, в местность весьма отличную от душных городских кварталов. Брусчатка сменилась грязью. Бесчисленный легионы козодоев, спрятанные за горизонтом, запели своё послание людям.

Загипнотизированный желанием открыть тайну, я следовал за ним и даже не взял в голову, что путь наш прошёл по широкому голому полю, где невозможно было остаться мне незамеченным. Тропа привела на холм, поросший травой болотного цвета.

Он развернулся ко мне лицом. Вот, смотрит на меня дряхлый старик лет шестидесяти пяти – семидесяти. Пока я пытался за краткий миг моего первого взгляда хоть как-то разобраться в полученном впечатлении, в голове моей парадоксально возникли представления о страхе, печали, горе, скудоумии, непоследовательности, слабом духе, подлости, подчинении. Из-за спины человека в светло-сером одеянии возник кто-то больше его. Я обернулся и увидел позади себя могучий дуб. С невероятной силой пущенное копьё раскололо рёбра, разъединило плоть и сухожилья, пробило сердце. Тёплая тьма разлилась по телу, я смотрел перед собой и не замечал, не слышал, не чувствовал, но знал, что пришла она

… – смерть.

Судный день

IV

– Далее мне хотелось бы пригласить в зал мастера Святости и Веры, который подробно разъяснит в каких аспектах обвиняемый своими делами осквернил общепризнанные сакральные ценности нашего общества. – Обвинитель посмотрел на судью.

– В зал приглашается мастер Святости и Веры.

Открылась боковая дверь, и на свет вышла гротескная фигура в мраморных строгих одеждах. Мастер взошёл на трибуну, поправил воротник и заговорил:

– Уверен, для присутствующих здесь сегодня случиться много откровений, ибо, несмотря на то, что многим из вас хорошо известна личность обвиняемого, вы и подумать не могли до каких низов он мог пасть в совершении, не побоюсь этого слова, грехов – самых страшных преступлений против живого существа, которые были описаны ещё в древних священных текстах, взятых за основу части нынешних законов.

Обман смерти – наиподлейшая ложь. Смерть обмануть невозможно. Вера в жизнь после гибели также отвратна, как и поклонение самой Смерти, ибо следование её путям, подобно хождению по горячим углям на краю пропасти, а игра с ней – будто забавы юного ребёнка у норы ядовитой птицы. Существо, принявшее правила Смерти как руководство для своего жизненного пути – греховно по своей сути и должно понести наказание, самый гуманный вид которого – виселица.

Несмотря на ужасы сотворённые во время мирской жизни каждый имеет право покаяться во грехе, что, однако, не спасёт тело физическое от гибели, но благодатно очистит разум от грязи. И всё же, как мне известно, обвиняемый пренебрёг своей возможностью исповедаться перед каким бы то ни было священнослужителем, пускай это был бы и приверженец иной, отличной от закреплённой в Галактическом Кодексе и основных священных текстах конфессии. Мне действительно жаль того человека, что вопреки общественному мнению и общепринятой морали совершает деяния, руководствуясь лишь своими низменными желаниями и собственным гниющим разумом, кроме того отказываясь признать пагубность своих поступков.

Благодарю за возможность высказаться. Защищать Святость и Веру всегда и везде – истинное удовольствие. И пусть кара настигнет виновного.

– Есть ли у защиты вопросы к Мастеру? – проговорил судья.

Обвиняемый нашептал на ухо оправдателю несколько слов, тот неодобрительно покачал головой и резко отрезал своего подопечного, затем встал и сказал:

– Вопрос мой… – он прервался, – вопрос моего подопечного не столь сложен и, так сказать, узконаправлен, чтобы для ответа на него потребовалось участие Мастера Святости и Веры, однако его присутствие, возможно, позволит ускорить процесс раздумий. Так что, да – защита желает задать вопрос к обвинителю и Мастеру.