– Зайди ко мне. Надо рассчитаться, – простым усталым голосом обратился к нему Дупа.

Крат вместе с ним вошёл в большой кабинет и сразу выпалил:

– Сделайте всё возможное для освобождения Дола! Вы обязаны!

Дупа уселся, поднял брови и только собрался ответить, как зазвонил телефон.

– Да. Слушаю… пуля? …нет уверенности? А, гладкий ствол, понятно. Слишком гладкий? Тебе видней, только из другого ствола не могли стрелять: второй актёр не брал оружия. Оно же осталось под подушкой больного, – Дупа махнул пухлой рукой на Крата, чтобы тот удалился. – Учти, он охотник, сам рассказывал, белку в глаз…

"Бахвальство в стиле Дола", – досадовал Крат, стоя за дверью.

– Ещё примите к сведению, что Долговязый брал в банке Рубенса кредит. …Понятно, выстрелом долги не спишешь, но ведь парень-то с приветом. Нет, серьёзно. Уклонился от армии по этой причине. …Что? Кто заряжал пистолеты? Постараюсь выяснить. Постой, так я вместе с подозреваемым и заряжал. Нет, я за его руками не следил. Пистолеты, между прочим, дуэльные, середина девятнадцатого. …Хочешь его выпустить? Дело твоё, но учти, другого подозреваемого предложить не могу. Лучше ещё раз проверь пулю и всю эту баллистику-каббалистику… нет, я тебя не учу. Слушай, Степан, давай поговорим не по телефону. Приходи к часу в "Три петушка". Ага, до встречи.

Крат ворвался в кабинет.

– А когда его выпустят?

– Откуда я знаю, – буркнул Дупа и вытащил из ящика деньги. – Вот тебе гонорар. Сорок пять рублей. Неприятелю твоему потом вручу… вкупе с премиальными за меткий выстрел. Извини за юмор: я всю ночь не спал.

Деньги, сорок пять рублей, это прям подарок. Спектарь-то был сорван, и Дупа имел предлог не выплачивать гонорар. Прежде он успешно практиковал невыплату, причём с удовольствием, поскольку ему нравится причинять людям досаду и разочарование. Что-то произошло с ним сегодня. Вспомнилось очеловеченное лицо Дупы. Неужели душа так долго сохраняется, несмотря на все упражнения по избавлению от неё?! (Что делает душа, когда от неё упорно избавляются?)

Смущённый деньгами и словами Дупы, Крат погулял по утреннему, пустому театру и заметил, что стены выглядят сегодня иначе. Отчего? Оттого что он узнал, на какое подполье опирается это здание. Какой мицелий у этого гриба. (Знание влияет на восприятие.)

Пока никого нет, включил полный свет на сцене и осмотрел то место, где на задней кулисе приметил разрез. Теперь это был шов, зашитый серой ниткой – вполне невинный шов, ибо много схожих латок пестрело на заднике. А на полу с тыльной стороны кулисы пол был протёрт, и вся летописная пыль исчезла.

Ладно, Крат зашёл в буфет, рассчитался с Марфой и отправился домой, то есть в котельную. Требовался отдых. По дороге он заглянул в магазин и купил завтрак: пол-курёнка, пол-булки и помидор. Безрадостный завтрак. Эта пища сразу от производителя наделена околопищевым, поддельным вкусом. Цивилизация движима алчностью, отсюда все выводы, отсюда и пища.

Тот же стиль подделки проник и в культуру, и в отношения между людьми. Душой-то он знал, почему так произошло, но объяснить не потрудился. Некогда.

Огляделся. Где брать радость? Радость-красота-смысл – триединый витамин, без которого человек не имеет стимула жить.

Тонкие раздельные волны облаков скрывали солнце, но в небе было светло, и мир купался в лёгком свете. И было откуда-то понятно, что человек этому миру чужд: или изначально был чужд, или стал таковым в ходе истории.

…Ох, не будет чая, не будет сна в своей постельке. Ещё при подходе к родной котельной он приметил что-то нехорошее. Облом! У порога на земле валяются их вещи: посуда, вилки, журналы, постельное бельё, пластиковая бутылка (сиська цивилизации), книжка о дальних морях и мускулатурная гиря.

Баяна только нет. Завхоз, поди, плату за проживание в такой форме взял. И замок повесил – исполнил, значит, своё обещание. (Мрачные обещания легко исполняются, в отличие от благожелательных.)

Жаль баяна. Дол с отрочества берёг его и спьяну нажимал несколько кнопок, раздвигая шумные меха, издавая трезвучный вопль, после чего говорил, что у него "душа расширокалась". А, может, украли баян, и теперь кто-то другой, сидя на скамейке или на канистре, свесив голову, жмёт на кнопки и раздвигает баян, крикливый и бедный, как наша жизнь.

Пустяки. Главное, что Дол скоро выйдет из тюрьмы.

И было ещё одно праздничное событие, вынесенное из подземелья. В кармане Крата хранился голубой мотылёк с белой каёмкой. Вот он – около сердца. В связи с этим в мире появилось новое смысловое измерение, вернее – некая новая надежда, отчего жить стало просторней. В свете такого обновления Крат переживал своё бедственное положение без особой горечи.

Глава 5. ЧУС

Гирю он спрятал в кустах, остальное завернул в простыню и стянул в узел. Придётся отнести к матери, больше некуда.

Она никогда не хотела ни помогать ему, ни сочувствовать, и по этой причине старалась не замечать его нужд. Так повелось изначально. В случае конфликта сына с кем бы то ни было, она вставала против него, чтобы не разделять его проблем.

Тот, кто не хочет помогать и сочувствовать, обычно занимает позицию строгого судьи: дескать, сам виноват, поэтому не жалуйся. Но мать Крата применяла ещё более тонкую тактику – "сокрушённого совестника". Суть приёма в том, чтобы взвалить на себя печаль и сокрушение о прегрешениях своего ближнего, которому не хочешь помогать.

Когда он упомянул о жилищных трудностях, она не напомнила ему, что у него есть своя комната, но напомнила о другом.

– Отчего же ты не живёшь с Лялей? Ведь вы были вместе! Как можно так разрушать близкие отношения! – этим восклицанием она выразила боль о его неправоте и отмахнулась от его жилищной проблемы.

На самом деле её не интересовало, кто такая Лиля, которую называла по ошибке Лялей, также как Юру иногда машинально именовала Славой. Ей не было интересно, как сыну с ней живётся. Для неё было главное – не признать, что сын незаслуженно страдает и что ему негде жить.

Скрепив сердце, он позвонил в дверь дома, некогда своего. Мама открыла дверь и сразу приняла сокрушённый вид.

– Отчего у тебя такой странный мешок? Ты похож на беженца!

– Я на минутку, вещи оставить. На балконе.

– Что-нибудь случилось? – она отошла вглубь, стиснула руки, ожидая пищи для сердечной скорби.

Маргарита Петровна по профессии – учитель биологии, но по призванию – преподаватель морали. Диплома в этой области не дают, но кто-то же должен разъяснять людям, где в их жизни добро и зло, кто-то должен разоблачать их в том, как они исподволь подменяет правду лукавым самооправданием. Маргарита Петровна, ощущая в себе глубокое понимание нравственной науки, служила наставником для своих ближних и мечтала стать нравственным учителем человечества.

Крат сызмальства видел в матери другой состав – скупую женщину, без нужды лгущую и без права поучающую. Маленький мальчик терялся при виде пропасти между благородством её поучений и фальшивостью поведения, между критической зоркостью к другим и оправдательной слепотой к себе – словно матушка пользовалась особыми льготами. Ребёнок и не такое может простить, если его любят, но она его не любила.

"Ты погубил мою молодость! У меня из-за тебя никакой личной жизни. Я скоро стану старухой!" – укоряла его постоянно.

Как-то они шли вдвоём по улице, и маму окликнул вышедший из-за угла мужчина: "Привет, Риточка, у тебя ребёнок!" На что она с ужасом воскликнула: "Это не мой ребёнок! Соседка попросила погулять. А я не могу отказать, надо ведь помогать нашим бедным женщинам! Мужчины ведь не помогают! Правда, Славик?" – она сверкнула на него глазами, как дома никогда не делала, и показательно погладила по голове.

Нынче она постарела. Сморщилось её прежде красивое лицо, и только глаза по-прежнему смотрят на него с цепкой, живой неприязнью. Она так и не захотела узнать, какой человек её сын. Все её предположения о нём свидетельствовали о кромешном заблуждении.