7.

Далее следует упомянуть развитие, противоположное тому, о котором говорит Батлер. Так как определенные объекты пробуждают определенные эмоции и чувства, поэтому определенные чувства, в свою очередь, подразумевают определенные объекты и обязанности. Таким образом, совесть, существование которой мы не можем отрицать, – доказательство доктрины Морального Управляющего, который один лишь и придает ей значение и цель; другими словами, учение о Судье и Грядущем Суде является развитием феномена совести. Кроме того, очевидно, что страсти и зависимости действуют в нашем сознании до того, как появляются соответствующие им объекты; и их действие должно, конечно, быть априорным доказательством предельной убедительности реального существования страстей, если мы предполагаем, что они неизвестны. Итак, социальный принцип, который является врожденным в нас, дает божественную санкцию обществу и гражданскому правительству. И использование молитв за умерших подразумевает определенные обстоятельства, когда они необходимы. А обряды и церемонии – естественные средства, через которые ум облегчает себе благочестивые и покаянные чувства. И иногда культивирование благоговения и любви к величайшему, возвышеннейшему и невидимому, приводит человека к отказу от своей частности (секты) ради какой-либо более ортодоксальной формы вероучения.

Аристотель дает нам пример такого типа развития в своем рассказе о счастливом человеке. После того, как он показывает, что счастье этого человека включает, по своей сути, все то, что доставляет удовольствие, что является наиболее очевидной и популярной идеей о счастье, он продолжает, что ему все еще необходимы некие блага, о которых, тем не менее, определение о счастье ничего не говорит; то есть, определенное благоденствие связано с неким внутренним состоянием счастливого человека, а не с логической необходимостью. «Ибо невозможно, – он замечает, – или нелегко быть в высшем благоденствии без достаточных средств. Многие благие для человека вещи совершаются посредством друзей, богатства и политической власти; но есть некоторые вещи, отсутствие которых является облаком, закрывающим солнце счастья, такие, как благородное рождение, многообещающие дети и внешность; человек совершенно уродливый или родившийся в низкой доле, или бездетный, не может полностью быть счастливым: и он еще менее счастлив, если он имеет никудышных детей или друзей или они были хороши, но умерли» [5].

8.

Этот процесс развития хорошо был описан ныне живущим французским автором, в его «Лекциях о Европейской цивилизации», на которые следует сослаться более подробно. «Если мы сведем религию, – он говорит, – исключительно к религиозному чувству, то станет очевидным, что она должна остаться чисто личным интересом. Но я либо необыкновенно ошибаюсь, либо такое религиозное чувство не будет являться полным выражением религиозной природы человека. Религия, я полагаю, весьма отличается от религиозного чувства, и является гораздо более широким понятием. В человеческой природе, в человеческих судьбах есть проблемы, которые не могут быть разрешены в этой жизни, и которые зависят от вещей, не связанных с видимым миром, но которые постоянно волнуют человеческий ум, вызывая желание понимать их. Решение этих проблем является источником всей религии, и ее главная задача состоит в том, чтобы обнаружить вероучения и доктрины, которые содержат или должны содержать его».

«Обращаться к религии человечество побуждает также другая причина… Откуда берется нравственность? Куда она ведет? Является ли она самосущим обязательством делать добро, обособленным явлением без автора, без результата? Не скрывает ли она, вернее, не открывает ли она человеку свое происхождение, свое предназначение за пределами этого мира? Наука о нравственности этими спонтанно возникающими и неизбежными вопросами о поведении человека приводит его к порогу религии и показывает ему сферы, куда он не имел доступа. Таким образом, несомненные и неизменные источники религии – это, с одной стороны, проблемы нашей природы; с другой – необходимость искать для нравственности санкцию, первоисточник и цель. Поэтому религия принимает много других форм, кроме чистого религиозного чувства; она является соединением доктрин, предписаний, обетований. Вот это и есть то, что действительно составляет религию; это ее фундаментальная характеристика; религия – не просто форма чувствования, импульс воображения или разновидность поэзии».

«Возвращаясь к своим истинным элементам, к своей сущностной природе, она не является больше чисто личным интересом, но мощным и плодотворным принципом объединения. Рассматривается ли она в свете системы веры или системы догм? Истина не является достоянием какого-либо отдельного человека, она абсолютна и универсальна; человечество должно искать и исповедовать истину совместно. Рассматривается ли она со ссылкой на предписания, связанные с вероучением? Закон, который обязателен для одной личности, является таковым для всех; он должен быть обнародован, и наша обязанность – пытаться привести все человечество под его доминион. То же самое относится и к обещаниям, которые дает религия от имени своего вероучения и заповедей, они должны быть распространены, люди должны быть побуждены воспользоваться их благами. Религиозное сообщество, следовательно, естественно образуется из существенных элементов религии, и оно есть такое неизбежное следствие их, что термин, который точно выражает наиболее энергичное социальное чувство, наиболее интенсивное желание распространять идеи и расширять сообщество – это термин прозелитизм, термин, который особенно приложим к религиозной вере и фактически посвящен ей».

«Когда религиозное сообщество сформировано, когда определенное количество людей объединено общим религиозным вероучением, руководствуется одними и теми же религиозными заповедями и осуществляет одни и те же религиозные надежды, ему необходим какой-либо образ правления. Никакое общество не выдержит и недели, и более того, никакое общество не выдержит и одного часа без управления. Действительно, в тот момент, когда общество образуется, оно самим фактом своего образования требует управления, правительства, которое провозглашает общую истину, являющуюся связующей для общества, а также провозглашает и отстаивает предписания, которые эта истина должна производить. Необходимость высшего авторитета, как формы управления, сопровождает и факт существования религиозного общества, как и любого другого.

«И управление не только необходимо, но оно само естественно формируется… Когда события развиваются естественно, когда не мешает внешнее принуждение, властные полномочия попадают в руки наиболее способных, наиболее достойных, тех, кто в наибольшей степени правомочен осуществлять принципы, на которых основано общество. Нужен обществу военный лидер? Тогда самый смелый принимает командование. Является ли задачей общества научные исследования или научные предприятия? Тогда наилучшим образом осведомленный будет лидером… Неравенство способностей и влияния, которое является обоснованием власти в гражданской жизни, имеют тот же эффект в религиозном обществе… Не успела религия возникнуть в человеческом уме, как уже появляется религиозное общество; и как только религиозное сообщество формируется, оно производит свое правительство» [6].

9.

9. Осталось сослаться на то, что если какое-то понятие употребляется неопределенно и разнообразно, я бы назвал это метафизическим развитием; я имею в виду то, что является простым анализом идеи, обдумыванием и завершением ее точным и полным определением. Так Аристотель изобразил характер великодушного или щедрого человека, так Шекспир смог задумать и создать своего Гамлета или Ариэля, а Вальтер Скотт смог постепенно выпестовать своего Джеймса или Делгетти, по мере того, как действие его повествования продолжалось; и подобным образом в священной области богословия ум также может быть использован для развития важных идей, которые он сначала принял неявно (implicitly) и не подчинял их своим рефлексирующим и рассуждающим силам.