– Ты отвез меня в дом священника. – Ее голос становится резким.

– У меня не было выбора.

Я мог бы отпустить ее и убить приближающихся мужчин. Но мой разум играет на результат. В любом случае, она была бы схвачена, а я мертв или навсегда погребен в доме священника.

Она опускает взгляд, пряча от меня лицо. Я должен сказать ей, чтобы она смотрела на меня, следовала моим правилам, всегда делала то, что я говорю, и, самое главное, что любое дальнейшее неповиновение приведет к жестокому наказанию. Вместо этого я хочу прижать к себе эту раненую фею со сломанными крыльями. Блядь, я сошел с ума.

– На кровати. – Несмотря на то, что она уничтожена, моя кровь все еще дрожит при мысли о прикосновении к ней.

Она не сопротивляется, просто забирается на матрас и ложится на спину, даже раздвигает ноги, прежде чем я успеваю об этом сказать. Я не смотрю на нее там, несмотря на то, что мне велит страсть. Я ложусь на нее, балансируя на локтях и глядя ей в глаза. Они серые и непостижимые, и мне интересно, смогу ли я когда-нибудь заглянуть в них и увидеть всю ее.

– Ты не можешь попробовать что-то подобное снова. – Я говорю тихо. Возможно, Грейс и Пророк уже установили аудиоустройства в комнате Далилы.

– Я знаю.

Я просеиваю ее волосы между пальцами.

– Расскажи мне, что случилось в доме священника. – Мне нужно это знать, чтобы почувствовать, через что она прошла. Если бы я мог взять на себя ее пытки, я бы это сделал. Но мой отец не дал мне такой возможности. Он никогда не оставляет мне вариантов. – Я хочу знать.

– Разве ты не собираешься сначала мне угрожать? Может, ударишь меня ремнем? – Она начинает злиться.

– Я делаю это только тогда, когда это весело. – Я смотрю на нее. – Когда ты в таком состоянии, это все равно что убить муху базукой. Ярко, но неудовлетворительно.

– Ты засранец. – В ней снова появляется огонь, пламя, которое влекло меня с того момента, как я увидел ее.

– Я знаю. Теперь скажи мне.

Она закрывает глаза, прячась от меня.

– Я был привязан к столу. И текла вода. Постоянная текла вода. – Она касается пятна на лбу и морщится. – Капала. И я знаю, это звучит безумно, но эти капли… это было так…

– Это вид пыток, старый как цивилизация. – Я прижимаюсь лбом к ее лбу, пытаясь стереть призрак ощущений, которые она испытывает.

– Приятно слышать. – Она прочищает горло. – И там была кромешная тьма. Там была Грейс. Она дразнила меня.

Во мне закипает убийственная ярость, но я остаюсь расслабленным, настолько спокойным, насколько это возможно, чтобы унять ее кошмар.

– Да.

– Они затащили меня в эту комнату. И…

Я жду, пока она продолжит, и ловлю слезу, катящуюся из уголка ее глаза. Слова «теперь ты в безопасности со мной» кРуфьятся у меня на языке, но они ненастоящие. Это ложь. И я не могу заставить их сорваться с губ. Впервые.

– Твой отец был там. Он давал мне пищу и воду. – Слова выливаются из нее мучительным потоком. – И я не могла сказать «нет». Я был так голодна и так устала, и, Боже, я просто хотела, чтобы это прекратилось, а он продолжал мне все это рассказывать. – Еще больше слезинок текут из уголков ее глаз, и я вытираю каждую. – Он был так добр, но потом меня тащили обратно в ту комнату. Опять и опять.

– Мне жаль. – Извинения от меня неубедительны. Но мне действительно очень жаль.

– Жаль? – Она смотрит на меня недоверчиво. – Ты отправил меня туда! Ты мог бы меня отпустить. Ты мог бы всех нас отпустить. Ты можешь положить этому конец прямо сейчас!

– Говорите тише. – Я хватаю ее за предплечья. – И я не могу положить этому конец, не сейчас. Ты многого не знаешь…

– Я прекрасно понимаю, что я в темноте.

– Боюсь, тебе придется оставаться здесь. – Я не могу рассказать ей о своих планах, о том, чего я хочу для нее – для нас.

– Убирайся. – Она пытается освободить руки, но не может. – Пожалуйста, просто уходи.

Она снова закрылась, ничто не может пробить ее броню. Я наклоняюсь к ее уху.

– Проверь под подушкой, ягненок. Но не позволяй им видеть. – Я встаю и иду к двери, не оглядываясь, выхожу из ее комнаты. Каждый шаг от нее – это новый шрам на моей душе, но ей нужно поправляться. И у меня всего два дня, чтобы закончить подготовку к зимнему солнцестоянию.

Сестры в знак уважения опускают подбородки, пока я несусь по коридорам к двери Грейс. Он распахивается. Она наблюдала за мной с того момента, как я вошел в Монастырь. Сука.

– Чем обязана? – Она садится на край стола, а я опускаюсь в одно из ее слишком мягких кожаных кресел.

– Ты собираешься присутствовать на празднике Солнцестояния?

– Конечно. – Она водит пальцами по серебряному ожерелью, лежащему на краю стола. – Мои Девы будут там. Я постоянно общаюсь с часовней. Они готовы. Как насчет тебя? – Ее глаза сужаются. – Ты все подготовил?

Я киваю:

– Костер, развлечение, жертвоприношение.

Ее глаза загораются при этом последнем слове. Мне хочется пожалеть то существо, в которое она превратилась, но я не могу простить ей ни один из ее грехов. Она такая же мерзость, как и я.

– Ты изменил свое мнение о том, что я сказала в прошлый раз? – Она начинает задирать юбку.

– Прекрати! – Я держу ее взгляд.

Она опускает юбку и надувает губы:

– Все еще сердишься?

– Перестань терроризировать Далилу. – Я испытываю радость, когда она морщится.

– Она моя Дева. Пророк разрешил мне делать то, что…

– Если я найду на ней еще один синяк или даже царапину, я вернусь к тебе.

– Это угроза? – Она хлопает ресницами.

– Ты знаешь место на реке примерно в акре от того места, где похоронена Вера? – Когда я произношу это имя, у меня в душе открывается рана, которая никогда не переставала кровоточить. Но это нужно сделать, и я должен это сделать сейчас.

Она бледнеет и обходит вокруг стола, по глупости полагая, что кусок красного дерева может защитить ее от меня.

– Почему ты это говоришь?

– Потому что это то место, где я тебя утоплю. Я столько раз думал об этой глубокой воде. – Я смотрю на нее и вижу каждую частичку ее извращенного сердца и разбитой души. – Скалы там гладкие, ты знала? Вода со временем очистила их шероховатостей. Когда я захожу в воду, я делаю это босиком, чувствуя эти круглые камни под пальцами ног. Ты будешь биться, кричать, умолять. Твое платье пропитается водой. Там под дубами так холодно, что даже летом можно простудиться. – Она скрещивает руки, когда я встаю и подхожу к ней. – Ты будешь врать, как и всегда, и я запихну тебя под воду. А потом… – Я наклоняюсь и хватаю ее за подбородок, сильно сжимая его. – Блаженная тишина. Я оставлю твое тело там. Никто тебя не найдет. Я забуду о тебе, и вскоре ты станешь пищей для рыб, енотов, койотов. А потом ты просто исчезнешь. – Я улыбаюсь ей.

– Адам, – шепчет она, ее глаза слезятся.

Ее слезы больше не трогают меня. Надеюсь, она прольет их достаточно, чтобы утонуть.

– Не надо. Обижать. Далилу. – Я выпускаю, поворачиваюсь и выхожу за дверь.

Далила.

Воскресная церковная служба начинается с выступления детского хора на сцене передо мной. Мальчики и девочки во всем белом, над их коронами парят блестящие нимбы из серебряных гирлянд. Большинство из них совсем малыши, вряд ли старше пяти лет, и они поют о Рождестве бессвязно и мило.

Я улыбаюсь им из-под вуали, хотя и устала. Еда, которую Адам дал мне накануне вечером, во многом помогла мне поправиться, но я все еще истощена. Я с нетерпением жду послеобеденных молитв в своей комнате, где я смогу вздремнуть вместо того, чтобы рассказывать Богу, насколько велик Пророк.

Адам привлекает мое внимание, когда помогает некоторым детям покинуть сцену в конце их номера. Он относится к ним с теплотой, которую я не считала возможным, приятно улыбаясь и похлопывая некоторых из них по спине, пока они уходят. Он хорошо ладит с детьми – эта мысль поражает меня, как странная вспышка, молния летним днем.