А на следующий день, когда Эд очнулся от беспокойного сна, кошки уже нигде не было. «Левамизол, пятикратная доза. Внутримышечно», – сообщил отец чуть позже.

Эд отпрянул от воспоминания с удовольствием. Сам того не зная, отец подал Эдварду отличную идею.

«Все отлично. Я готовлюсь ко Дню Города, Эдди». Ну-ну! Ты пытаешься надуть меня, папа!

Фонарь на улице погас. Это случилось абсолютно неожиданно. Улица не погрузилась во тьму, но большой кусок теперь был скрыт мраком. Виднелся ряд неаккуратно уложенной плитки. Фонарь, последний, давал неяркий желтоватый свет. По поверхности одной из плит пробежала небольшая крыса. Внутри послышались шаги и звук открытия двери.

«Только бы не выдать себя ничем» – подумал Эд.

Спина похолодела, когда он прижался к каменной стене. Марти не должен был его заметить ни в коем случае – это бы означало немедленный конец его сегодняшнему путешествию. Порыв ветра чуть не сбил его с ног, и по телу в очередной раз пробежала дрожь. Отец был уже на улице.

– Выходи немедленно, Эдди, черт бы тебя подрал. Какого хрена ты тут торчишь? Совсем отъехал, да?

Сердце гулко забилось в груди, словно собиралось выпрыгнуть.

– Я считаю до трех, – терпеливо сказал он. – У тебя есть целых три секунды, или я пристрелю тебя.

Эд пытался не дышать. Стало совсем плохо. Живот закрутило. Захотелось в туалет.

– Раз.

«Он же не знает, куда стрелять. Глупый папа!»

– Два!

Звук взведенного курка убил все сомнения Эда. Исправлять что-либо было уже поздно.

– Я здесь, здесь!

Он пытался найти отца взглядом или руками, но тщетно.

– Я не ожидал от тебя этого, Эдди. Поверь, завтра я разберусь со всем этим.

Эд побежал по направлению к единственному источнику света, но через секунду тот уже исчез. Теперь он был в полной темноте наедине с отцом. Отец был где-то рядом, и, похоже, неплохо ориентировался.

– До завтра, Эдди.

Тяжелая рукоять приземлилась Эдди на голову. После рукояти – кулак. Потом еще раз.

***

Очнулся Эд только утром. Головная боль сжимала тисками. Он попытался встать. Неудивительно, что каждая конечность поделилась с ним своей болью. Он чувствовал себя убитым и абсолютно безумным. Что-то стало ему ясно сразу, как только он очнулся. Начиная с первой безумной выходки отца и заканчивая Днем Города. Ему было ясно, что он не намерен больше терпеть выходки отца – ни одной, что бы тот не задумал.

В первую очередь нужно было заняться дверью. Если бы отец не сошел с ума, что вполне можно допустить, то он наверняка бы связал его или выбрал место для заключения лучше, чем собственная комната Эда. Значит, папаша совсем слетел с катушек. Нехорошо.

Дверь была заперта. Действие, несомненно, логичное, но не указывающее ни на что. А вот кусок бумаги, прикрепленный к двери ножом – совсем неправильно. Парень подошел ближе и прочитал надпись: «Не смей выходить»

Ключей тоже нигде не было. Отец закрыл ими дверь и забрал с собой. Выбора не оставалось.

«Мысленно прицелься, Эдди. Выбери самое хлипкое место, да, возле замка будет в самый раз. И не вывихни себе ногу, если не хочешь слечь в больницу».

Голос отца в голове. Снова. Спасибо за совет.

«Бить следует пяткой, а не носком, и как можно точнее. Если дверь расколется – считай, дело сделано и тебе повезло. Если нет… Что ж, бей, пока не разберешь ее, на чертовы кусочки, Эдди. Вот и все».

Он ударил. Слабо.

«Соберись, Эдди. Тут нет ничего сложного».

На этот раз ему повезло – удар вышел отменным. Дверь распахнулась, открывая коридор и лестницу, уходящую вниз. Он спустился так быстро, как смог, не обращая внимания на скрипящие половицы и перескакивая через две ступени.

Когда отец с утра проверил телефонные провода, то уже, видимо, знал – они обрезаны. Эд сделал это для того, чтобы в случае поражения отец не смог бы вызвать себе на помощь. Куда же запропастился мобильник Эда, можно было только догадываться. Эд отчего то хотел ощутить себя, в некоторой степени, героем. Отца не станет. Прекратятся побои, ссоры, прочее. Больше никто не будет заставлять Эда вводить животным яд в кровь. Никто не запретит ему стать музыкантом, наконец. Это было что-то очень личное.

Все комплекты ключей висели прямо у двери. Отец не взял их.

«А может, он и не собирался меня останавливать? Может, хочет, чтобы я нашел его и дал повод убить себя?»

Эд взял ключи, в спешке чуть не обронив их по пути. Требовалось смыть с себя кровь и закрыть рану пластырями, а потом… Потом, найти револьвер отца.

Эд зашел в ванную, чтобы поглядеть на себя. Зрелище было дерьмовым: правый глаз сильно заплыл, и над ним красовался свежий шрам. Перекись водорода зашипела, когда Эд нанес ее поверх, и начала щипать. Отец учил его в детстве обрабатывать раны самостоятельно. Часто раны появлялись из-за отца. Например, когда тот затушил об Эда сигарету.

Несколько пластырей ушли на лоб и правую щеку. Видимо, Эд каким-то образом распорол ее. Теперь она ныла и неприятно кровоточила. Когда он закончил обрабатывать раны, требовалось заняться важным делом – то есть, конечно же, поскорее заколоть Марти ножом. Прилюдно. А еще лучше…

Эд предположил, что револьвер хранится в кабинете отца и побрел туда. Руки дрожали и непослушно дергались. Связка ключей выпадала из рук уже пятый раз, и Эд мысленно обругал себя за не собранность. Он не мог объяснить себе некоторую ненависть к отцу, которая так явно проявилась в этот день. Она была в сто раз сильнее, чем обычно.

Наконец раздался щелчок, и дверь в кабинет бестолково открылась, открывая Эду большое помещение с огромным дубовым столом у окна слева и старым, большим шкафом справа. Эд медленно шагнул внутрь. Вопреки всем страхам, ничего не произошло. Оттуда никто не выскочил. Все хорошо.

Внутри было темно и тихо, словно там никого не было много лет. Эд двинулся к столу. В нем было три ящика, которые требовалось открыть. Во всех лежали какие-то документы, и Эд уже начинал терять надежду, как вдруг Эд заметил еще один небольшой ящичек, чуть правее. Это был не тайный ящик, просто у кого-то глаза были совсем плохи.

Самый маленький ключ из связки подошел идеально. Замок не издал звука, открыв отцовские внутренности. Ну, разумеется.

Он был здесь.

В оберточной бумаге, смазанной какой-то неприятной бесцветной и липкой жидкостью, среди коробки с патронами и каких-то мелких деталей. Прекрасный, слабо отливающий металлом, божественно опасный револьвер отца, который Эд собирался использовать.

Наверху раздался скрип, заставивший подскочить и захлопнуть ящик.

«Он же мне не пригодится? Зачем я вообще это делаю?»

«Мой отец сошел с ума», – сказал он себе. Да, так и есть. Эдди в агонии очнулся ночью, когда Марти поднимался по лестнице. И он смеялся, черт побери, смеялся. Говорил что-то сам себе, бубнил неразборчиво. Это ненормально. Напевал песню про Марти Роббинса. Говорил, что тот мертв, что бутылка пуста… Нечто в этом духе.

Да, это ненормально. Эд открыл ящик резким движением и достал револьвер. Он чувствовал себя таким злым только однажды – когда работал над своим альбомом.

Эд закрыл ящик на ключ, на всякий случай.

Это было не так уж давно – прошло всего лишь полтора года.

Эд был самоучкой. Он привык запираться в подвале, часами играя на барабанах, клавишных и гитаре под любую музыку, что любил. Спустя четыре месяца учебы ему удалось получить концерт в театре. Это было единственным счастливым событием во всей жизни Эдварда, как он всегда считал. Тогда он поклялся себе создать группу. Это себе обещают все дети, да?

Он был разочарован в поиске участников. Никто не был достаточно смел и музыкально настроен для того, чтобы играть с Эдом. Они боялись идти туда, куда он им показывал. Он показывал… Самую жуткую музыку на свете. Бог не даст соврать – так оно и было.

Была и куча невыполненных обещаний от жителей Трэмсвилла, которые говорили, что им нравится «звук». Они говорили, что не могут дождаться того, чтобы сыграть с Эдом. Но зачастую они даже не приходили на репетицию – и Лоуренс плакал, плакал, как маленькая девчонка.