Но это будет уже завтра, сейчас ее трогать не решился, только ведь успокоилась, а нужно ее предупредить, чтобы не перепугалась на новом месте.

***

Великобритания, Лондон.

Телефон так и остался в опущенной руке. Не мог разжать… пальцы, кажется, занемели, застыли, не мог ими пошевелить. Вцепился в свой смартфон намертво, еще пару секунду и пластик с металлом в его руке согнётся, треснет.

Давид посмотрел на свои руки и только сейчас заметил, что те дрожат. Как у запойного алкаша дрожат.

С той лишь поправкой, что алкоголем он никогда не злоупотреблял. Сейчас его трясло от другого.

От ярости! От бешеной огненной ярости, которая поднималась горячей обжигающей лавой из сердца и растекалась по сосудам, сжигая кровь, превращаю ту в пыль, в прах.

На языке появился противный тошнотворный привкус.

В висках гулко забарабанил пульс.

Тук-Тук-Тук-Тук-Тук .

Сердце стучит так, будто сейчас вот-вот остановится и стремится как можно больше этой яростной лавы разогнать по организму. Чтобы горело все тело, чтобы каждая мышца, каждый орган был обожжен, отравлен ядом. Чтобы каждая клетка погибала и корчилась от боли.

Тук-Тук-Тук-Тук-Тук .

Перед глазами мелькают картинки прошлого. В голове параллельно с лавой и болью умирают его воспоминания. Глубоко в груди зарождается нечеловеческий вой.

Маленькая курносая девочка со смешными хвостиками, в белом платье в розовые розы вбегает к нему в палату, звонко смеётся, улыбается так, что ему и солнца никакого не надо. А до него только спустя годы доходит, что она заменила ему все, затмила собой даже Солнце.

– Давушка-Давид, расскажи как дела? – она звонко чмокает его в щеку и смеется, а он мальчишкой краснеет как красна девица, но ему до безумия приятно такое ее отношение. Другие мальчишки в палате пусть дохнут от зависти.

Тук-Тук-Тук-Тук-Тук .

Он раскачивается из стороны в сторону, пытается удержать в себе эту ярость, эту нечеловеческую боль, подвывает ей, как зверь раненый. Рычит на какую-то девицу в квартире. Та напугано вскрикивает, обзывает его кретином и убегает, одеваясь на ходу.

Он этого ничего не видит.

Перед глазами в красные тона окрашивается другая картинка.

Первое сентября в школе.

Он серьёзный, в костюме и дурацком галстуке, и рядом Ксюха, веселая, предвкушающая новую жизнь, новые знания. Она смеется, держит гордо букет для их первой учительницы. Заходит в класс и несмотря на то, что их рассадили по списку и не рядом, впервые бунтует и показывает характер. Занимает соседнее место и отказывается сидеть с кем-то другим.

Тук-Тук-Тук-Тук-Тук .

Он не выдерживает, сердце срывается в бешеный ритм, за собственным пульсом же не слышит, что орет. Орет во все горло, не сдерживает ничего, не может. Его трясет, колотит. Срывается с места и начинает крушить все, что на пути попадается.

Но опять не видит. Ничего перед собой не видит.

Только ее лицо. Более взрослое, но еще с подростковыми чертами. Двадцать третье февраля. Школа. Девочки поздравляют мальчиков. А он накануне подрался с кем-то, родителей опять вызывали к директору. Его наказали, лишили подарка. Но Ксюхе на все плевать, она не может его не поздравить. Не при всех и не в школе, но притащила ему огромную плитку молочного шоколада. Самого сладкого и самого вкусного за всю его жизнь.

– Ешь-ешь, Давидушка, а то тощий такой, что смотреть на тебя голодно!

А он ест и смеется. Хохочет вместе с ней. Еще не понимает себя, своих чувств, но уже с трудом отрывает взгляд от испачканных сладким шоколадом губ.

Тук-Тук-Тук-Тук-Тук.

Мебель в щепки, в осколки. Все острое, режущее, колющее. Но ему плевать, он не чувствует боли, не чувствует, как по рукам стекает кровь, как впиваются в кожу занозы.

Давид мечется раненым зверем по своей клетке. Но клетка не квартира, клетка – это его душа и память. Память, которая подкидывает ему очередную картинку.

Школа. Выпускной. Его девочка безумно красивая в этом персиковом шелке. Платье в пол, длинные рукава, разрез на бедре не слишком вызывающий, приоткрытые плечи и ключицы. Безумно красивая. Такая, что вышибает из его легких воздух. Волосы локонами спадают на точеную талию и ему смерть как хочется их коснуться.

Но образ внешний меркнет, когда видит радостные и счастливые глаза. Она опять предвкушает новый мир, новую страницу в жизни. Поступление в университет,– еще одна ступенька в будущее.

Невозможно не заразиться от нее этой радостью, этим предвкушением.

Он сгорает от ревности. Ненавидит себя за неуместные чувства к подруге, но ничего не может с собой поделать. Любит ее. Скучает по ней. Думает о ней. Мечтает тоже о ней.

И вот она в его руках, успел перехватить у очередного кавалера танец.

Бережно прижимает к себе, ведет ее в танце. Говорит какие-то глупости, а сам тайком вдыхает ее запах, впитывает и запоминает это ощущение горячей кожи под прохладным шелком.

Он всегда помнил ее улыбку. Открытую, радостную. Охватывающую весь мир.

Громить уже нечего, но у него нет сил, чтобы успокоиться.

Он сгорает в ярости. Стонет от боли. Его на куски разрывает агония, смешанная из боли, вины и ненависти.

Кулак впечатывается в стену. Светлые обои окрашиваются в грязно красный цвет. Но он не чувствует этой физической боли, внутри все болит сильней. Внутри у него настоящее месиво, мясорубка из чувств, памяти и мыслей.

Тук-Тук-Тук-Тук-Тук.

Как же так?

ЗА ЧТО?

Он не может себе представить, что сейчас происходит с его малышкой, не может. От боли сходит с ума. От боли не за себя. За нее!

В его мыслях, в его памяти она всегда была светлой, чистой. Смелой, сильной. Она не боялась идти наперекор другим, когда считала это правильным. Она могла встать на его защиту, поддержать даже тогда, когда он действительно был неправ или виноват.

Она не боялась его бешеного характера, не пугалась его нрава.

Принимала его таким, какой он есть.

Дружила с ним. Верила ему. Доверяла ему иногда больше, чем собственной матери или подружкам.

А сейчас… сейчас, когда случился этот ужас, эта трагедия, он не может быть рядом. Не может ее поддержать. Не может ее утешить или поделиться своей силой, своей уверенностью в будущем.

Она не хочет видеть его рядом, он понял это четко. Если бы хотела, он уже давно был бы там, с ней.

Он бьет стену, колотит по ней кулаками, сбивает костяшки уже не в кровь даже, в кашу из ошметков кожи и крови. Но остановиться не может.

Орет, срывает голос. Горло дерет. Но ему не стало легче. Не стало.

Стоит только представить его малышку, его Ксюху раздавленной, сломленной, дрожащей и кричащей от ужаса, и внутри поднималась новая волна ярости, боли.

Как ей помочь?

Как не сорваться и не сделать хуже?

Как он может находиться здесь, когда знает, что она там? Что ей плохо и страшно?

Тук-Тук-Тук-Тук-Тук .

Сердце заходится бешеным стуком. Вот-вот разлетится на ошметки, разорвет грудину на части, и тогда, возможно, физическая боль перекроет другую, ту, которую не объяснить, не убрать таблетками или алкоголем.

Он вспоминает тот вечер. Последний.

Как смотрел на нее в последний раз. Как обнимал. Как сорвал с губ поцелуй, жадно запоминая вкус и ощущения.

Как уходил, ощущая спиной ее взгляд. Боролся с собой, чтобы не броситься назад, не выпытать у нее имя того, в кого влюбилась. Сдерживал себя от глупостей.