– Синьору не угодно закурить? – учтиво спросил он.

Я машинально взял тонкую гаванскую сигарку.

– Почему вы называете меня синьором? – отрывисто спросил я. – Я простой ныряльщик за кораллами.

Невысокий шкипер-сицилиец пожал плечами и почтительно поклонился, однако в его глазах продолжала плясать веселая улыбка, отчего на загорелых щеках появились ямочки.

– О, разумеется! Как будет угодно синьору, однако… – Он умолк, вновь выразительно пожав плечами и поклонившись.

Я впился в него пристальным взглядом.

– О чем это вы? – с некоторой суровостью спросил я.

Со свойственной ему птичьей легкостью и быстротой капитан наклонился и коснулся моего запястья загорелым пальцем.

– Прошу меня простить, но у вас руки не ныряльщика за кораллами.

Я взглянул на свои руки. И действительно, их гладкая кожа и изящная форма выдавали меня. Веселый низкорослый человечек оказался достаточно проницательным, чтобы заметить контраст между ними и моей простой одеждой, хотя никто из тех, с кем мне доводилось сталкиваться раньше, не проявил подобной наблюдательности. Сначала его замечание привело меня в некоторое замешательство, однако после минутной паузы я достойно выдержал его пристальный взгляд и беспечно произнес:

– Что ж, ладно! И что дальше, друг мой?

Он примирительно всплеснул руками.

– Нет-нет, ничего – лишь одно. Синьор должен понять, что у меня он находится в полной безопасности. Я умею держать язык за зубами и говорю лишь о том, что касается лично меня. У синьора имеются веские причины для того, что он делает, – в этом я уверен. Он пережил страдания – достаточно одного взгляда, чтобы это заметить. Ах, Боже мой, в жизни так много горестей! Любовь. – Он начал быстро загибать пальцы. – Потом месть, ссора, потеря состояния, и любая их этих вещей заставит человека отправиться в путь в любое время суток и в любую погоду. Да, это именно так, уж я-то знаю. Синьор доверил мне свою безопасность на этом корабле, и я хочу заверить его, что обеспечу ее наилучшим образом.

И он приподнял свою красную шляпу с очаровательной учтивостью, которая в моем мрачном расположении духа тронула меня до глубины души. Я молча протянул ему руку, и он пожал ее с уважением, сочувствием и искренним дружелюбием. И все же он взял с меня за поездку втридорога, скажете вы! Да, однако он не сделал бы меня предметом неуместного любопытства и за плату в двадцать раз большую! Вам непонятно наличие столь противоречивых черт в характере итальянцев? Нет, осмелюсь сказать, что нет. Поведение расчетливого северянина при тех же обстоятельствах свелось бы к тому, чтобы выжать из меня как можно больше с помощью мелких хитроумных уловок, а затем с совершенно чистой совестью отправиться в ближайший полицейский участок и рассказать там о моей подозрительной внешности и поведении, тем самым введя меня в дополнительные расходы помимо личных неприятностей.

С редким тактом, отличающим южан, капитан переменил тему разговора, переведя его на табак, который мы оба с удовольствием курили.

– Прекрасный табак, не так ли? – осведомился он.

– Превосходный! – ответил я, поскольку так оно и было.

Его белые зубы сверкнули в веселой улыбке.

– Он и должен быть наивысшего качества, поскольку это подарок от человека, который курит только наилучшие сорта. Ах, Господи Боже! Какой же избалованный господин этот Кармело Нери!

Я не смог скрыть легкого удивления. Какой каприз судьбы связал меня с этим знаменитым разбойником? Я и вправду курил его табак, а всем своим нынешним богатством был обязан сокровищам, спрятанным в моем фамильном склепе!

– Так вы знаете этого человека? – с некоторым любопытством поинтересовался я.

– Знаю его? Да так же, как самого себя. Дайте вспомнить… Уже два месяца – да, сегодня ровно два месяца, как он плыл со мной на борту этого самого брига. Случилось это вот как: я стоял в Гаэте, он поднялся на борт и сказал, что за ним по пятам идут жандармы. Он предложил мне больше золота, чем я видел за всю свою жизнь, чтобы я доставил его в Термини, откуда он смог бы добраться до одного из своих убежищ в Монтемаджоре. С собой он привел Терезу. На бриге я был один, все мои люди сошли на берег. Он сказал: «Переправь нас в Термини, и я дам тебе, сколько обещал. Откажешься – и я перережу тебе глотку». Ха-ха! Хорошо сказано. В ответ я рассмеялся. Поставил на палубе стул для Терезы и угостил ее персиками. И сказал ему: «Послушай, мой Кармело! Что толку в угрозах? Ты меня не убьешь, а я тебя не предам. Ты вор, и вор очень опасный – клянусь всеми святыми, – однако позволю себе заметить, что ты не намного опаснее хозяев гостиниц, если только не схватишься за нож». (Вы же знаете, синьор, что если зайдете в гостиницу, то вам придется заплатить едва ли не выкуп, чтобы оттуда выйти!) Да, вот таким образом я и урезонил Кармело. Я сказал ему: «Мне не нужно целое состояние за то, чтобы доставить тебя с Терезой в Термини. Заплати мне только за перевозку, и мы расстанемся друзьями, хотя бы ради Терезы». Ну, он удивился. Улыбнулся своей мрачной улыбкой, которая могла означать и благодарность, и смерть. Посмотрел на Терезу. Та вскочила со стула, рассыпав по палубе персики. Взяла меня за руки своими маленькими ручками, в ее дивных голубых глазах стояли слезы. «Вы хороший человек, – сказала она. – Наверное, вас очень любит какая-нибудь женщина!» Да, так она и сказала. И оказалась права. Хвала за это Пресвятой Деве! – И он поднял глаза к небу с искренним выражением благодарности.

Я смотрел на него с некоей завистью и голодом, снедавшим мое сердце. Еще один добровольно заблуждавшийся глупец, восторженный негодяй, упивавшийся несбыточной мечтой, бедняга, убежденный в верности женщин!

– Вы счастливый человек, – произнес я с натянутой улыбкой. – Вам, как и вашему кораблю, в жизни светит путеводная звезда – женщина, которая любит вас и верна вам. Не так ли?

Он ответил мне просто и прямо, при этом слегка приподняв шляпу:

– Да, синьор, моя мать.

Его наивный и неожиданный ответ глубоко тронул меня – куда глубже, чем я показал. В душе моей закипела горькая обида: почему, о, почему же моя матушка умерла так рано! Почему я так и не познал священной радости, которая, казалось, исходила от всего облика простого моряка и светилась в его взгляде? Почему я должен навсегда остаться один и всю жизнь нести на себе проклятие женщины, повергающее меня в прах и пепел безысходного отчаяния? Наверное, лицо выдало мои мысли, поскольку капитан участливо спросил:

– Синьор лишился матери?

– Она умерла, когда я был совсем ребенком, – коротко ответил я.

Сицилиец молча затянулся сигаркой – это было безмолвие искреннего сочувствия. Чтобы избавить его от замешательства, я произнес:

– Вы говорили о Терезе. Кто она такая?

– Ах, хороший вы задали вопрос, синьор! Никому не известно, кто она. Она любит Кармело Нери – вот и все, что говорят. Она такая нежная, такая хрупкая, словно пена на гребне волны. А Кармело… Вы видели Кармело, синьор?

Я отрицательно покачал головой.

– Вот и хорошо! Кармело – огромный, грубый и черный, словно лесной волк, сплошная шерсть и когти. А Тереза… Ну, вы видели облачко на ночном небе, проплывающее мимо луны и озаряемое золотистым отблеском? Тереза именно такая. Она маленькая и хрупкая, как дитя, у нее вьющиеся волосы, и нежные умоляющие глаза, и такие крохотные, слабые белые ручки, что и хворостину не смогут переломить. И все же с Кармело она может делать все что угодно: она единственное слабое место и светлое пятно в его жизни.

– Интересно, верна ли она ему? – пробормотал я отчасти про себя, отчасти вслух.

Капитан воспринял мои слова с некоторым удивлением.

– Верна ему? О Боже! Но ведь синьор ее совсем не знает. Был в банде Кармело один красавец-головорез, смельчак, каких свет не видывал. Он с ума сходил по Терезе и повсюду следовал за ней, как побитая собака. Однажды он застал ее одну, попытался обнять, а она выхватила у него из ножен кинжал и пырнула его, словно маленькая взбешенная фурия! Тогда она его не зарезала, но Кармело сделал это позже. Подумать только, такая хрупкая женщина, а внутри сущий дьявол! Она похваляется тем, что ни один мужчина, кроме Кармело, не коснулся даже локона у нее на голове. Да, она ему верна, и это тем более прискорбно.