В филиале Большого познакомился с женщиной. Обыкновенная женщина. Служит. Так как муж в этот день работал ночью, пригласила зайти выпить чаю. Предупредила: остаться можно только до 5 часов утра. Я любезно отказался. Разочарование. Мне кажется – это человек, которому стало утомительно скучать. Я ей благодарен за лёгкую и остроумную беседу в антрактах.
Московский зритель так же не слушает оркестровых мест оперы, так же хлопает дешёвым эффектам, так же бежит перед концом в гардеробную. Школьницы так же благоговеют перед душкой-тенором и ведут себя весьма нелепо.
По-прежнему не удивляйся искусствоведческому направлению писем. Философствовать в письменном виде тяжело. Хотя я уверен в том, что адресат разберётся в мыслях, но любопытствующие могут исказить и переврать самые кристальные заключения. Вот почему, ещё раз подчёркиваю, мои письма носят лишь вынужденный искусствоведческий характер. Вынужденный в силу неумения моего точно выразить мысль свою. Скажи по совести: не скучно?
В отличие от «Петра I» «Пугачёвым» остался доволен. Оставляя в стороне слабую кинематографическую сторону фильма, нужно отметить её политическую и историческую стороны: показ причин обречённости пугачёвского восстания весьма удовлетворительно разрешён сценаристом (Ольга Форш) и режиссёром (Петров-Бытов).
Дипломная работа медленно, но верно продвигается вперёд. Интересные места пройдены, подъём сменился некоторой апатией. Усталость – дополнительная тому причина. Консультант пока доволен. Посмотрим, что будет дальше.
Перечитал письмо. Очень скучное. Перо, денно и нощно скребущее по бумаге, устало. Попробую написать лучше, потом.
20 письмо от 9 декабря 1937 года
Прошлый раз мною легкомысленно было обещано более интересное письмо. Поверь, я хотел бы выполнить обещание, но трудность этого предприятия очевидна. Вот почему я начинаю со скромной просьбы не рассматривать эти строчки как более интересные. Я же пущусь, для начала, в лёгкую полемику с твоим замечательным письмом, особенную красоту которого я отношу на счёт сломившей тебя болезни. Полемика не моя специальность, но поскольку она способствует установлению пресловутой системы фраз, я приемлю её с удовлетворением.
Прежде всего я опротестую зачисление меня по рубрике скептиков. Сомневаясь в целесообразности сомнения, я не могу отнести себя к лику упомянутых опереточных злодеев. Если хочешь, поставь меня на полочку сторонних наблюдателей или помести в уголок, покрытый древней пылью сентенциозной иронии. Это будет тоже не верно. Впрочем, вот более точный адрес: «нет, не ненависть, а великая нелюбовь посетила моё сердце». Это из «Хулио Хуренито», моей детской забытой библии. На этом разреши покончить с так называемым личным вопросом.
Моё отношение к окружающим исчерпывается этой вредной часто цитируемой фразой. Кстати, костюмчик «Хулио Хуренито» давно стал мне узок, но талантливость книги по-прежнему не отрицаю. Я не исповедую и не проповедую идею Эренбурга.
Так вот: об одиночестве, поскольку и мной, и тобой задет этот часто перелопачиваемый вопрос. Недавно заходил к моей знакомой. Первая любовь, когда было 17. Женщина не красивая, но обаятельная. Ищет одиночества. Поскольку поиски её ограничены кругом толпы, я усомнился в успехе поисков. Заходил снова. Оказывается, она не ищет, а бежит одиночества. Не нашла, но уже бежит. Потом снова заходил. Опять новость. Живёт и, обрати внимание, не замечает одиночества. Очень хорошо. Искала, но не нашла. Не найдя – бежала. Бежав, не замечает. Я говорю: ханжествуете?
Сначала рассердилась, затем, вскинув ресницы, они у неё длинные и она ими прекрасно пользуется, созналась: ханжествую, спекулирую на утончённости. Я дал ей рецепт неотразимости. Вообще, я охотно даю рецепты. Они редко делают вред, но всегда бесполезны.
Ты спрашивал о Нине. Что я могу сказать о юной особе, кроме того, что она юна. А о Елене ничего не сообщу, событий с ней не произошло, а мысли её боюсь исказить до неузнаваемости. Лучше потом: сильные духом не исчезают.
Милиционер тащил за шиворот напроказившего мальчишку. Тот орёт: не хватай, не при царском режиме. Когда он вырастет, узнает – действительно, не при царском режиме. А может быть, не вырастет? Кто его знает.
Книжку Перельмана обдумай хорошенько. Я разумею последнюю главу об относительности. Это прекрасное популярное изложение парадоксального учения. Я говорю парадоксального в истинном, а не в искажённом смысле. Парадокс, повторю, кажущаяся нелепость. Когда обдумаешь, напиши: гениальное творение человеческого разума должно доставить тебе неисчислимые удовольствия, даже в том изложении, какое имеется в книге.
На этом заканчиваю краткое письмо: общая усталость, на которую я не жалуюсь, но о которой вторично упоминаю, не позволяет мне формулировать мысли.
156 страниц дипломной работы закончены. Дай бог ещё натянуть с полсотенки и чертежи. Работой недоволен: если бы было время, можно было бы лучше. Но времени нет. Нет.
21 письмо от 26 декабря 1937 года
Человек без эмоций – фикция: все люди достаточно эмоциональны. По-разному: одни выращивают возникшее чувство, другие стараются погасить его, третьи проходят мимо. Последнее скверно. Садовники от эмоции представляют собой в большинстве милых лириков. Иногда – матёрых фанатиков. Это хуже. Пожарники от эмоций, большей частью, люди докторальные. Я хорошо их знаю: язык их умнее мыслей их. Как правило.
Одна знакомая особа, пользующаяся большим успехом в стеклодувных кругах, заболела. По ходу болезни потребовался рентгенографический снимок головы. Я хотел бы иметь на столе снимок черепа популярной особы. Зрелище весьма философское. Вместо хорошенькой головки – гнуснейшего вида пустой череп.
Обещал возвратиться к «Климу Самгину». Не могу: книга настолько большая по мысли, что нет возможности даже бегло охарактеризовать её кратким замечанием. Для меня до «Клима» Горький был просто талантливым писателем, после «Клима» – он не просто талант, но талант воспитанный.
В этом свете печальна судьба «бесценных слов транжиры и поэта» Владимира Владимировича: у него был немалый талант, который он не сумел образовать.
Самому Климу симпатизирую, но об этом потом.
Несмотря на протест с твоей стороны, я всё же коснусь быта: не потому, что быт – моя тайна, а потому, что у меня нет быта. Впрочем, лгу: сегодня я ходил в баню, очень понравилось.
Лучше я поделюсь с тобой впечатлением от новой инженерной работы Ромма «Ленин в Октябре». Осторожно оставляя в стороне содержание фильма, я разрешу произнести несколько «О!» по поводу формального мастерства авторов.
Особенно хороши, помимо полного ансамбля актёров, геометрическая и световая композиция в кадрах. Ромм и его правая рука оператор Волчек запроектировали фильм на очень высоком эстетическом уровне. Знаменательно то, что это их третья работа в кино явилась третьей удачей. Небывало, но факт: не талант, но ум и культура.
Всё должно придти к своему концу. Так и дипломной работе приходит конец. День защиты – в феврале будущего года. Это нелюбый мне день: он принесёт с собой волнение (радость, горе), а состояние напряжения не для меня, я предпочитаю серые будничные дни без радости, без печали.
Будущее моё темно.
Сначала катают по Москве на автомобилях. Потом, вероятно, Тьму-Таракань в качестве прозы. Байдуже, как ты говоришь: мне всё равно. Тьму-Таракань, так Тьму-Таракань.
Ты хотел видеть Пугачёва сквозь призму романтики. Извини, но это нелепая затея: мужик есть мужик. В фильме, по-моему, он достаточно романтизирован.
Давно ожидаемый мною разгром Мейерхольда доставил мне удовольствие не меньшее, чем доставляли его блестящие постановки.
А вот и стихи. Это хорошие стихи неизвестного мне автора:
Почему ты пришла ко мне, ты как смерть бледна?
