Виктор Михайлович Мартьянов, мой отец, был замечательным рассказчиком, просветителем и литератором, но он редко и мало что рассказывал о себе. Возможно, в этой странности проявлялась его высокая внутренняя культура. Может быть, это было следствием психологической травмы или результатом нравственного давления общества, в котором не поощрялась откровенность.
Гильдия швейцаров Нижнего Новгорода,
в центре Иван Фёдорович и Михаил Мартьяновы. 1912
Всё, что он говорил о себе мне, – я помню.
1. Ночью няня разбудила меня, завернула в одеяло и понесла через двор в подвал. Она была очень напугана. Я слышал выстрелы, видел вспышки света, стреляли из пулеметов. Это была Октябрьская революция в Нижнем Новгороде.
2. Когда мне было лет пять, мы, мальчишки, раздобыли пачку папирос «Богатырь». Пошли на Откос, тогда там была городская свалка, и накурились так, что меня сильно тошнило.
3. Рядом с домом был синематограф, киношка. В дощатой стене синематографа была щёлка, через которую я посмотрел множество фильмов. Однажды во дворе дома нашёл дыру, ход на склад, где хранились пустые бутылки, воровал бутылки, сдавал их в приёмный пункт и ходил в кино.
4. У деда Ивана на руках были срощены указательный и средний пальцы и на ногах тоже. У меня на ногах срощенные пальцы и у тебя – это от деда Ивана. Дед любил шутить, протягивал ребёнку руку и говорил: «Разними-ка пальцы», – смеялся и частенько давал серебряный полтинник.
5. В деревне у деда была мельница, летом я помогал ему, таскал тяжёлые мешки с мукой.
6. Занимался акробатикой, делал сальто назад с места, был чемпионом в беге на 100 метров среди юношей Нижегородской области, занимался дзюдо. Стрелял из мелкокалиберной винтовки на областных соревнованиях. Волгу переплыл, течением меня снесло на 3-4 километра, назад в трусах бежал по набережной и через мост, изображал спортсмена.
7. В деревне у меня был враг – кузнец. Очень сильный мужик. Мог быка повалить на землю. Однажды он меня поймал. Мне удалось перевернуться и захватить его шею ногами в замок, «двойным нильсоном». Я повис вниз головой и стал душить его, ноги-то у меня сильные. Кузнец испугался и отпустил меня.
8. Участвовал в областной художественной выставке, на которой заявил несколько рисунков на тему «Труд», печатал рисунки в газете, думал, буду журналистом, писателем или лесником.
9. Состоял в обществе «Безбожников», спектакль «Суд над богом» был с успехом разыгран несколько раз. В этом спектакле я был «адвокатом бога», а Николай Блохин (Прим. Академик и знаменитый советский онколог) был «прокурором». С целью антирелигиозной пропаганды мы возили на телеге кости, «мощи святого Козьмы Минина». Собирался народ посмотреть на мощи и мы, безбожники, агитировали. Мощи были ненастоящие, так, кости со свалки. Место захоронения Минина тогда было неизвестно.
10. Первые ботинки мне купили в 15 лет. Носков не было. Носки мы с Женей Сурковым (Прим. Главный редактор Госкино СССР) рисовали на ногах. Женя рисовал ещё цветок на щеке. В таком виде на Покровке, центральной улице города, мы охотились на «рыбок», знакомились с девочками.
Бюро актива Нижегородского театра юного зрителя, сезон 1929 – 1930.
Нижний ряд: Киселёва, Мишукова, Сумачёва. Второй ряд: Цейтлин,
режиссёр Е. А. Бриль, Ваняева, Мясникова, Погост, Сурков.
Между рядами: Кожевников, Савин.
Стоят сзади: Самсонова, Петрова, Мартьянов, Антонов, Каменев,
Постников, (неизвестный), Сахаровский, Шароградский.
Н. Новгород, 30 апреля 1930 года
11. Участвовал в создании Театра юного зрителя в Нижнем Новгороде. Мы дежурили в зале, воевали с хулиганами. Они стреляли в актёров из рогаток и прыгали в зал с балкона во время спектакля.
12. В деревне я крал лодку и дней десять или неделю сплавлялся на ней вниз по реке Суре до Волги. Ночью костёр не разжигал, чтобы меня не обнаружили местные жители, в стогах сена не ночевал, крестьяне могли заживо сжечь. Питался кормовой свёклой и картошкой с огородов.
13. Школу постоянно реформировали и внедряли новые методики обучения и уклоны. По окончании средней школы я получил диплом мясозаготовителя. Практику проходил на бойне, месяц загорал, читая газеты, ни одной скотины не забили. Был голодный год.
14. После школы пошёл на биржу труда (безработица), там меня тестировали по американской методике, дали заключение «дебил» и направление на земляные работы на строящийся Автозавод. Рыли ямы в песке, норма в кубометрах, песок постоянно осыпался, работа тяжёлая. После пуска завода я попал в слесарный цех. Там мастер быстро обнаружил, что у меня образование девять классов и я разбираюсь в чертежах, а у него только пять. Так я стал помощником мастера по чертежам. Потом, как образованного и способного слесаря, меня перевели в бригаду, в которой работали американцы-интернационалисты.
15. Когда в Нижнем Новгороде открылся Индустриальный институт, я поступил туда на химический факультет.
16. Темой моей дипломной работы был проект Стекольного завода в посёлке Бор. Сейчас на этом месте работает Борский стекольный завод, построенный не по моему проекту, но идея была правильной.
17. Военную службу я проходил на сборах летом. Служил в войсках химической защиты. Мне, акробату, не могли подобрать сапоги, все голенища были узкими, пришлось служить в сапогах с разрезанными голенищами. Служил в миномётной батарее, стреляли мы химическими зарядами.
На учениях нашей задачей был обстрел боевыми минами с ипритом стада заражённых ящуром коров. Когда начались звериные вопли коров и массовый падёж стада, один из наших студентов не выдержал психического напряжения, сорвал противогаз и побежал к коровам. Его застрелил командир.
18. Во время войны меня и товарища отправили в командировку на фронт на бомбардировщике – в бомбовом люке. Замёрз зверски. Прилетели, дверки люка открылись. Я упал на землю. Раздался дружный смех. Над нами смеялись, потому что мы были штатскими, с противогазами на боку, которых в 1942-м никто на фронте с собой не носил. Зашли под крышу, я снял противогазную сумку и достал оттуда большую флягу спирта, тут лётчики и механики сразу прониклись к нам, заводчанам, уважением.
На этом все его рассказы о себе обрываются. У отца был ряд тем, по которым я не слышал от него реплик даже в разговорах с другими людьми. Он никогда и ничего не рассказывал о своём отце, о первой жене Елене Павловне Сиротиной и о работе на заводе. Он не кричал и не повышал голос. В конфликтной ситуации, скорее наоборот, замолкал и уходил – или в себя, или вон из помещения.
Он умер, когда мне было 15 лет, может быть, поэтому я склонен идеализировать отца. В моём сознании сложился усиленный рефлексией его родных и близких образ человека, который жил и был, но это не суть. Главное то, что он есть, живёт и существует рядом со мной, его делам необходима помощь, и мысли его, как огонь, надо беречь и защищать.
Через пять или шесть лет после его смерти я видел сон. Ночью сквозь чердачные щели и маленькие оконца я увидел похожий на монастырский двор, бревенчатые строения и бородатых людей в чёрной одежде. Среди этих людей – отец. Он был в обычном костюме, его светло-русая голова и бритое гладкое лицо в неверном свете костров были узнаваемы даже на большом удалении.
Потом открылась входная дверь в нашей квартире и спокойно вошёл отец. Я всё понимал, он умер, прошло несколько лет, я стал взрослым, мы с мамой поменяли квартиру. В эту другую квартиру вошёл отец. На лице его, на щеке был шрам от операции. В квартире была мама, она тоже не спрашивала, почему его не было так долго. И я молчал. Он приходил и уходил сначала каждый день. Я хотел его спросить: где он был всё это время, где он сейчас работает, почему часто уходит и отсутствует несколько дней? Но я не мог что-либо спросить или дотронуться до него, потому что чувствовал, что если спрошу, то он исчезнет. Думал, пусть будет так, непонятно, но это не важно: умер или не умер – пусть живет с нами. Тайна его присутствия разобщала и разъединяла нас. Он был рядом, ходил, сидел, но стал чужим и непонятным. Я чувствовал, что ему байдуже у нас и мы ему не интересны, что у него другие дела и обязанности. Однажды он сказал, что пошёл, я посмотрел ему в спину и понял, он не вернётся.
