Я услышал длинный гудок, потом второй, третий, потом в трубке щелкнуло, и автоматический женский голос сказал:

– Набранный вами номер не существует.

Как же так? Я что, набрал не тот номер? Я подождал и набрал снова. Тот же голос поздравил меня с тем же самым. Я достал визитку, убедился, что с моей стороны сделано все правильно и набрал в третий раз. Теперь в трубке щелкнуло после пятого гудка, и женский голос сказал:

– Мужчина, вы что, глухой? Вам же русским языком сказано, что набранный вами номер не существует!

– А вы кто? – растерянно спросил я.

– Антиквар в пальто! – ответила трубка и повесилась.

–… твою мать! – прошептал я, когда способность шептать снова ко мне вернулась. – Да что же это такое делается, а?!

Мне захотелось заплакать. На нетвердых ногах я добрался до своей комнаты и опустился за стол. Некоторое время я сидел, словно придавленный, тупо глядя на кактус. Затем рывком открыл ящик, в котором хранилась обгорелая бумажка, выхватил ее оттуда и с ненавистью уставился на нее.

Вот она, первопричина моих бед! Вот она, самозваная гостья моей неброской жизни, самоуверенный распорядитель моей воли, наглая сообщница бесцеремонных притязаний, лживая вестница чужих измерений! Это она, она всему виной! Смерть ей, смерть! Немедленно в огонь, туда, откуда она пришла! Я вскочил и кинулся на кухню, где сжечь ее было удобнее всего.

– Думали, нашли себе папуаса? Думали, одели меня в лапти? – бормотал я, играя желваками. – Будут вам сейчас лапти, будут папуасы! – скрипел я зубами, подставляя тарелку и хватая зажигалку.

– Ну, зараза, прощайся с жизнью! – прошипел я и щелкнул зажигалкой.

Зажигалка загорелась и потухла. Я щелкнул еще раз. Зажигалка загорелась и потухла. Я щелкнул в третий раз. Зажигалка загорелась и потухла.

– Твою мать! – третий раз за день помянул я всуе имя богородицы, и шарахнул зажигалку об пол. Зажигалка звякнула и закатилась под стол.

Я стоял посреди кухни, не зная, что предпринять. И тут мои руки, не спрашивая разрешения, сами собой развернули бумажку, и на ее развороте я прочитал:

"Бусины дней переполнят нитку времени, и рассыплется ожерелье жизни, и некому станет его собрать".

И тут я, наконец, заплакал.

13

Если вам когда-нибудь доведется встретить плачущего мужчину – знайте, что однажды он имел глупость поднять с земли то, что поднимать не следовало, и что помочь ему уже ничем нельзя. Никогда не присваивайте бесхозные вещи без крайней нужды: тем самым вы, сами того не желая, рискуете акцептовать свободную оферту, о чем, возможно, будете сильно жалеть!

Вот и я, стоя на кухне с приблудной газеткой в руке, пожинал плоды собственной неосмотрительности. Правда, до рыданий дело не дошло: слезы тихо струились, и я им не мешал. Между прочим, сегодня я плакал уже второй раз за день и столько же – за последние двадцать пять лет. И хотя слезы радости и слезы отчаяния не одно и тоже – устойчивый факт слезоотделения настойчиво звал к пересмотру привычного и ревизии нажитого. Предчувствие расставания с закадычным балластом прошлого добавляло слезам привкус жалости. Солоноватая обида растворялась в покорности, сторонясь не желающего сдаваться бессилия. Мир заволокло дрожащей влагой одиночества, познавшего собственную маломерность. Тихая печаль незаслуженного бытия мешалась с мягкой укоризной сотворившему пределы. Следуя устоявшейся привычке искать в минуты душевного волнения горизонт, я подошел к окну. За окном хозяйничал весенний вечер.

Рассеянный свет покидал надушенные небеса, оставляя взамен густеющую синюю грусть. Первобытный мрак далеких звезд готовился заполнить ущелья улиц и пещеры дворов. Потемневшие лица домов собирались встретить темноту красным сполохом глазниц. Город, опоясанный тысячами фонарей, бесстрашно погружался в ночь, готовый всплыть с приходом нового дня. Я вдруг увидел себя стоящим с раскинутыми руками посреди необъятного простора наедине со звездами, устремленного взглядом в черную бездну, рождающую космические мысли. Влажный запах зелени, земли и невидимой жизни ласкал мои ноздри и проникал в легкие, отравленные свинцовым дыханием города. Я наполнял грудь необыкновенной воздушной смесью, с каждым вдохом обретая легкость воздушного шара, готовый лететь туда, где, подрагивая от волнения, ждали меня звезды. Внезапный порыв единения подхватил меня, оторвал от земли и понес им навстречу!

Так вот она какая Всеобъемлющая Пустота, Единое Суперпозиционное Состояние, Нелокальный Источник Реальности, Квантовая Информация, бытующая вне Времени и Пространства! Это здесь, в точке, не имеющей протяженности, возникла масса, породившая взрыв, взрывная волна от которого до сих пор устремлена в места Хаоса, наименее затронутые дискретностью! Это здесь всякое возмущение локальности при движении в другом возмущении локальности меньшей дискретности порождает проявленность, как способность к взаимодействию! Это здесь рождаются темпоральные оболочки хроноквантовых континуумов, связанных в единую жесткую последовательность механизмами усиления квантовой макрозапутанности! Я видел на границе проявленности сотовую структуру с колебательностью перпендикулярно поверхности, где колебания различались только фазой, и из которых вдоль их поверхности рождалась протяженность! Бесконечное многообразие локальных форм на различных уровнях реальности возникало в процессе декогеренции вокруг и внутри меня! Я был Временем и был Измерением, и я в этом участвовал! Какое зрелище! Какая музыка! Какое потрясение! Я кричал и плакал от восторга, и никто не слышал моего крика, никто не видел моих слез!

Внезапно видение исчезло. Я снова очутился на кухне у окна, где стоял, держа в руке газетку и глядя вниз на склеенные сумерками дома. Кожу под глазами и на щеках стянуло и пощипывало, как после обильных слез. Неужели я плакал? С какой стати? Ах, да, вспомнил – антиквар в пальто, нитка времени, ожерелье. Да, вспомнил.

"Ну, и хрен с ним, с ожерельем!" – подвел я неожиданный итог странным образам и видениям.

"А, кстати, где жена, где дети? Почему их до сих пор нет? Есть хочется зверски! Если не поесть – ожерелье жизни, точно, рассыплется!" – вернулся я к бусинам дней.

В прихожей хлопнула дверь. Послышались неразборчивые голоса, звуки возни и падающей обуви. Застигнутый врасплох, я закрутил головой, соображая, куда спрятать газетку. Сунуть это добро в карман – все равно, что сунуть туда головешку. Я нашел взглядом пустой пакет, схватил и кинул в него газетку. Сложив пакет вдвое и сунув его, в свою очередь, к другим пакетам за дверью кухни, я направился встречать припоздавших домочадцев. В прихожей я нашел жену, которая поправляла перед зеркалом волосы.

– Ну, и где же вас носило? – наклонившись к ней и поцеловав в щеку, с ходу перешел я в шутливое наступление, стараясь держать лицо в тени.

– В школе на собрании. А потом у мамы, – устало ответила жена. – Ты давно пришел?

– Да так… – начал я, но тут сзади на меня налетела дочь, проскользнула под рукой и кинулась обниматься.

– Папочка, папочка! А я же вижу, что ты дома, я же вижу, что твоя куртка висит, значит, ты дома, и пошла тебя искать, а ты спрятался! А как ты себя чувствуешь? Хорошо?

– Конечно, хорошо, мой цветик! Конечно, хорошо! – подхватил и прижал я к себе дочку. – А как ты себя чувствуешь?

– Хорошо чувствую! – ответила дочка. – А у тебя под глазами щеки красные! Голова, наверное, болит?

– Кто бы поинтересовался у мамы, что у нее болит, – ревниво проворчала жена, глядя на наши обнимания.

– Да, мамочка, ты не знаешь, а у папы сегодня утром так голова закружилась, что он на землю упал! – сообщила в мою защиту Светка.

– Как это – упал? – недоверчиво воззрилась на меня жена.

– Да никуда я не упал! – небрежно отмахнулся я, дурашливо щекоча и бодая носом дочку в ухо и шею, чтобы не дать ей развить опасный эпизод. – Так, поскользнулся на луже. Мы есть скоро будем? Умираю – есть хочу! Правда, Светка? Ну, говори, ты ведь хочешь есть?