Но пока возникает преграда в уже 500~ шагов от остановки до дома (в прошлый раз я либо делала шаги больше, либо просто сбилась со счета).

      Наушники предательски глохнут при каждом шаге, но, вроде, поправив их в последний раз, теперь я слушаю чистую музыку.

      Я пнула ногой льдинку. Она отлетела. Еще. Еще. И еще раз. Идти стало в разы лучше – даже холод не чувствуется.

      Я, наверное, похожа на придурка сегодня.

      Зеленая шапка, зеленый шарф, зеленые кеды, зеленая кофта под расстегнутой курткой (я не застигну ее, пока не стукнут -18 хотя бы), торчащие из кед красные носки, кабачки в прозрачном пакете и серьезное выражение лица.

      Сегодняшний "поход" домой принес мне мысль (я упоминала о ней).

      Истина: чтобы идти вперед – нужна цель.

      Истина: расстояния преодолевать легче, имея не одну, а несколько целей.

      Так, главная цель – прийти домой. То, что помогало мне в пути отвлекаться от мыслей: "когда же я приду?", – льдинка. Пинаешь – она отскакивает – догоняешь ее. На повтор. Так и проходит весь путь.

12.

      Не сказать, что с утра сегодня холодно, однако влажность в 90% дает о себе знать. И ветер, разносящий падающие маленькие белые снежинки, заставляет меня вспомнить один момент из детства.

      Я случайно смахнула рукой с полки свою фотографию, и стекло разлетелось вдребезги. Испугавшись, я наклонилась, чтобы поднять осколки. Сами по себе они не кололись, но что-то будто бы впивалось в подушечки пальцев, на свету это что-то блестело – мельчайшие хрусталики стекла. Нельзя достать никак, любое касание только усложняет дело, причиняет боль.

      То же самое я ощущаю сейчас своей левой щекой. Из-за ветра и влажности снежинки кажутся этими малюсенькими кусочками, блестящими на свету. Чувство, будто бы я упала лицом на разбившуюся фотографию, однако сейчас не то чтобы больно, но дико жжет.

13.

Перехожу дорогу в неположенном месте. Не перебегаю, а перехожу. Я не боюсь, что надо преодолевать шесть полос (три – в одну сторону, три – в другую); меня не волнует, что в двадцати метрах – подземный переход: пока спустишься-пройдешь-поднимешься… так можно все автобусы пропустить.

Однажды мне просигналил кто-то, остановился даже, что-то сказал. Я шла в наушниках без музыки – слышала сигнал и что-то непонятное, гневное, упрекающее. Я засмеялась, продолжая идти дальше, крикнула: "ясно", не оборачиваясь.

Эти люди в машинах – какое им дело до меня? Какое дело одним до других вообще, не только в данной ситуации?

      Для меня критика моих действий из уст посторонних – ничто, я в принципе не воспринимаю ее. Исключение – мое творчество. Там любой комментарий важен. Только так меня можно задеть за душу, обидеть.

Но на дороге – что бы и кто бы мне ни говорил – слушать я не буду. Если я хочу идти поверху – я буду идти поверху.

      Иногда машины специально прибавляют скорость, видя, что я перехожу не там, – наивные водители полагают, что я, боясь смерти, ускорюсь и в страхе убегу. Приближаясь, они все-таки тормозят – хоть я и перехожу, нарушая правила, но любой стоящий на остановке подтвердит, что он увеличил скорость, увидев этот факт.

      И потом он сигналит.

      Что-то орет.

      А я отвечаю "ясно". И настроение мое поднимается, почему-то, само собой.

14. Смерть.

-–

      Самым первым моим питомцем был мотылек.

Я гуляла с бабушкой на улице. Шел дождь. У второго справа подъезда моего дома под ногами в лужице я обнаружила мотылька. Он не мог (и не смог бы) взлететь. Подняв его и посадив в ведерко, с которым я вышла, я донесла его до песочницы на детской площадке. Там, под крышей, без бьющих по крыльям капель он обсох. Я не хотела оставлять его там и взяла домой.

      Тогда я знала, что бабочки живут малый срок: два-три дня, но мой мотылек прожил чуть ли не с неделю!

Я приносила ему с улицы цветы, давала пить – ухаживала, как только могла. "Но ему наверняка нужен воздух, свобода, простор" – подумала я и, скрепя сердце, посадила "питомца" в пакетик и пошла гулять.

Простившись, я открыла пакет. Мотылек летал-летал, но далеко не отлетел.

      Можете считать меня дурочкой, но я подумала, что это и есть дружба, что так оно и делается. Ты даешь право выбора, и выбирают тебя. Взамен просторного мира, чистого воздуха и собратьев.

      Истина: надо всегда предлагать свободу.

      Человеку, к примеру, свобода тоже очень нужна + только так можно проверить друзей, любимых.

Я не помню подробностей смерти мотылька, но, как и все самое нехорошее в моем детстве, она связана с тетей.

      Это была первая смерть в последующей череде смертей. И они переносились очень болезненно.

-–

      Кошка Муся умерла в возрасте 12 лет. От рака.

      Тогда (при ее жизни) должного внимания я ей не уделяла. Когда привыкаешь к чему-то – прекращаешь обращать на это особое внимание. Это просто есть. Но, когда это пропадает, ты осознаешь, что что-то потерял. Что еще одним близким созданием меньше, еще один кусок от твоего сердца оторван.

      Я плакала с неделю, написала какие-то глупые детские стишочки о том, как любила ее, как трудно было ее терять и подобное. Дата ее смерти останется в моей памяти надолго – 18 января каждого года я вспоминаю о Мусе.

      Для меня было непонятно это: живет кто-то, живет и – умирает. Тогда мне начало казаться, что, умри моя бабушка, я буду плакать всю оставшуюся жизнь.

      Сейчас, когда я смотрю в прошлое, я понимаю, что именно с этих первых смертей все начало меняться, рушиться. На обломках, руинах прошлого, детского строилось что-то новое. Я вся начала меняться – мой характер, моя душа.

      Никто и ничто не способны так укрепить человека, как потерянные дорогие ему люди или питомцы.

-–

      С дедом все было проще, но ранило тоже.

      Незадолго до его смерти – месяца за три – я написала ему стишок и несколько строчек, содержание которых не смогу передать. Помню четко только последнее предложение: "спасибо, что ты живой"

      Я передала листик через бабушку – почему-то не могла из рук в руки – и спряталась за дверью, пока она читала ему мои слова.

      Дедушка – мой славный дедушка – прикованный на остаток жизни к креслу. Который сидел со мной, ожидая бабушку с работы. Я мечтала, чтобы кто-нибудь когда-нибудь ждал меня, как он ее: стоя (в то время он мог стоять) у окна долго-долго, неподвижно, глядя через прозрачное стекло на дорогу, изучая лица прохожих, готовясь, узнав бабулю, подбежать к двери и открыть ее.

      Дедушка – мой славный дедушка – он заплакал над последним предложением.

      Я часто подходила к нему, гладила по голове и целовала в макушку. Он не мог говорить, а я говорила только:

– Привет, дедушка, я пришла.

      Или:

– Привет, дедушка, я ухожу.

      Я приехала из лагеря и пошла к нему в комнату, но я нашла кровать пустой.

      Моя тетя говорила мне не плакать. Тогда я до чертиков возненавидела ее. Мой детский шаткий мирок падал, разбиваясь на куски, разрывая меня на части, а она говорила мне не плакать, говорила, что будет рядом.

Истина: самое ужасное, что можно сделать для человека, кого-либо потерявшего, – предложить себя в качестве замены.

      Истина: никто и никогда не сможет полностью заменить другого человека.

-–