– Мама, мама смотри! Она такая красивая!

– Да, дочка, да…

– Внученька, это волшебное дерево.

– Волшебное?!

– Когда твоя мама была такой же маленькой, я читал ей сказки, здесь под этим деревом. Твоя мама обещала мне верить в чудеса.

– А я слышала, что чудес не бывает, …так взрослые говорят.

Женщина, услышав ответ дочери, растерянно взглянула на отца. Учёба, работа и другие бытовые заботы убрали с её полок детские книги, подменив их на взрослые, а волшебство так и осталось в выдуманной стране сказочных грёз.

– Доченька, хоть я и взрослая, но я верю в чудо! Оно есть, правда. – Она улыбнулась и, поцеловав её в лоб, крепко обняла. – Ты моё волшебство, моя сказка! Ты – моё чудо!

Обнявшись, втроём они сели под черёмухой, и тогда скрипач достал из своего портфеля книгу, ту самую любимую, которую читал в детстве дочери. Увидев до слёз знакомую обложку, женщина заулыбалась. Она словно вновь стала маленькой девочкой с длинными косами. Чудо и вправду необычное и редкое явление способное нарушить естественный ход вещей. Она смотрела на отца и видела в нём доброго старого волшебника, который без магического шара и колпака способен верить в свою дочь, в её детские мечты, вопреки тому, что они сотканы из зыбкого чуда!

Испив до дна чашу воспоминаний, скрипач упоённо заснул.

Я больше не стала тревожить его сон и покинула уснувший дом. Заглянув в окна Мадлен, я обнаружила, что она сладко спала, свернувшись калачиком под толстым слоем одеял. Тогда я тихо попросила осень сжалиться над городом и осветить утро солнечным лучом, на что кудесница погоды охотно согласилась.

Утром солнечный зайчик скользнул по подушке, остановился, подумал и ослепил своим светом пылкую юность. Мадлен проснулась, зажмурилась и, улыбнувшись, потянулась в постели. Тем временем переполненный вдохновением, скрипач уже спешил по серпантинным улицам, желая с радостной ноты начать этот день.

День начался и задался на славу! Во имя выходных трубили со всех концов кофейные чашки. Это самое милосердное время суток, когда можно лениво шаркая тапками плестись на кухню. Мадлен не стала засиживаться дома, ибо чувствовала начало чего-то хорошего, но пока это что-то оставалось неуловимым и в порыве счастливого предвкушения, она купила цветы. Проходя мимо уличного музыканта, она положила их в потрёпанный скрипичный футляр вместо монет. Скрипач был ошарашен столь неожиданным внимание и не найдя подходящих слов лишь искренно улыбнулся. Мадлен в первый раз увидела такую улыбку – нежную и приятную как заварной крем.

Выходя из подземного перехода, она решила прогуляться по центральным улицам города. Мадлен воодушевлённо рассматривала сувенирные лавочки, пела, кружилась в танце. Она вела себя как беспризорный ребёнок, который нашкодничав, сбежал из дома. Не сочтите эту живость за легкомысленность, ибо сегодня тот самый день, когда принято задувать свечи и резать праздничный торт. Так уж вышло, что в этот день – в День её Рождения она осталась одна, но не совсем, а лишь до ближайшей улицы, где за ней увязался бродячий пёс. Стыдясь своей дворовой породы, он покорно поплёлся следом. Почувствовав своего преследователя, Мадлен обернулась и, соприкоснувшись с приветливым взором, пёс воспрянул духом и игриво завилял хвостом.

Конечный пункт их дружелюбной прогулки пришелся на мощеный мост, который плавной дугой завис над рекой, протекающей через сердце города. Таких мостов переброшенных через реку было восемь или десять, Мадлен не могла сосчитать, так как они располагались друг за другом и по этой причине присутствовал эффект наложения. Недавно я бы даже сказала случайно, Мадлен узнала весьма интересный факт, что у каждого моста есть свои дела. Да, да дела – самые обычные и совсем не потусторонние. Вот, к примеру, этот мост приговорён для загадывания желаний, что символизировали повязанные разноцветные ленты на его перильных ограждениях.

Насколько мне известно, каждый мечтатель желает посетить этот мост. Да что греха скрывать, каждый норовит повязать ленточку в надежде на скорое осуществление заветных грёз. Ведь с давних времён существует поверье, если узлы развязались, а сама лента, оседлав ветер, устремилась за шиворот горизонта, то всё пиши – пропала. Время пришло, мечта исполнилась!

Мадлен это знала и вкладывала сейчас в свою атласную ленточку, которую крепко держала в руках, столько эмоций и чувств, что от напряжения её ладони задрожали и стали влажными. Собравшись с мыслями, она робко с данью уважения стала повязывать на ограждение ярко-жёлтую мечту. Покончив с незамысловатым узлом, то ли от недоверия или доли разочарования, а возможно и для пущей надёжности, Мадлен бросила в воду монету.

– Я знаю это грош, – шёпотом произнесла она. – Разве можно подкупить жизнь?

Её ненароком сказанные слова вызвали во мне тревогу: подул ветер, гладь воды вздрогнула и плавной рябью понеслась к берегам. Пёс уловил моё дыхание – движение ветра и подошёл к Мадлен. Он уткнулся носом ей в ноги, словно желая объяснить, что я плат не взимаю и не набиваю цен за мечты. Мадлен наклонилась и погладила пса за ухом.

– Почему ты ходишь за мной? У меня нет с собой даже крошки хлеба, мне нечем тебя угостить.

Не обращая внимания на её слова, пёс лишь резво завилял хвостом. Он знал: еду можно выпросить, а вот любовь – никогда.

Так заканчивался день и снова всё опять по кругу: десять, одиннадцать. Полночь. Поздней ночью композитор, дописав текст, лёг спать. И пока над спящим городом сновидения убаюкивали время, кто-то всесильный подводил стрелки незримых часов: тик-так, тик-так. …Рассвет.

***

День начинается после завершения ночи, не правда ли? Но не все ли равно, если утром идёт скверный дождь?

– Как ты там? – Твердил про себя скрипач.

Вспоминая о своей дочери, он брёл по мокрым улицам. Брёл в бреду, на ходу подбирая ответ. Множество вариаций её безответного существования бросали его из крайности в крайность – он страдал, надеялся, проклинал. Одновременность всех этих чувств действовала похлеще серной кислоты, он словно заживо сгорал изнутри. – Один, один я всегда один. – Вырвалось вдруг из его выжженной груди. И с прерывистым вздохом хватаясь за воздух, ссутулившись, как дряхлый старик, он скрылся в чертогах подземного перехода.

Раздалась музыка. Раздалась и побежала по белым облупленным стенам. Побежала, спотыкаясь об тоненькие нити трещин. Подземный переход ожил, голос скрипки говорил громко, навзрыд, пока за спиной не прозвучал чей-то голос.

– Как ты?

Скрипач обернулся. Оборвалась музыка.

– Здравствуй. – Среди немногочисленных прохожих без зонта приветствовал его давний знакомый. – Я переживаю за твоё здоровье. Ты играешь на улице и… тебя не узнать. Ты отводишь, прячешь глаза. – Он досадно развёл руками. – А этот внешний вид? Что ж, если быть честным, тебе к лицу этот выцветший старый берет.

Молча, скривив губы в подобии улыбки, скрипач убрал скрипку и повёл знакомого в ближайший парк.

В этот час над городом разверзлось синее небо. Два человека неторопливо шли по тротуару, не обращая внимания, как вслед за ними медленно вальсировал листопад.

Они подошли к отдалённой скамье, которая несла своё бремя под огромной плачущей ивой. Уличный музыкант положил скрипичный футляр на скамью, а сам сел наземь усыпанную листьями и, закрыв глаза, глубоко вдохнул. Наблюдавший за ним композитор с озадаченным видом присел рядом со скрипичным футляром. Ему уже не раз доводилось проигрывать в спорах со своим знакомым, которому безтолку возражать, что сейчас не самое подходящее время года, чтобы так халатно относится к своему здоровью. Это всё равно, что просить голодного медведя поделиться бочонком мёда, но хуже того вырывать этот мёд из цепких и сильных лап.

– Я люблю этот парк, – открыв глаза, с упоением произнёс скрипач. – С ним нет воспоминаний.