Он не думал о жене Гринева, которая теперь стала вдовой. Она еще даже не знала об этом. О двенадцатилетнем сыне его, Лешке, умнице не по возрасту, которого Гринев очень любил и уделял ему времени и внимании столько, насколько это было максимально возможно. Об этом не хотелось думать, да и стоило ли, машина закрутилась, планы и задумки постепенно начали претворяться в реальные события и обстоятельства. Но как сложится завтра, конечно же, никто не знал, только останавливаться уже не было возможности, теперь до конца, любого. Воробей понимал это хорошо.

С Гриневым у него изначально сложились и продолжали всегда оставаться достаточно ровные отношения. Как личности они были совершенно разные и по характеру, и по темпераменту, и, если так можно сказать, по совести, да и по возрасту тоже, и, кроме как трудовые отношения, больше ничего их не объединяло. Каждый добросовестно и достаточно качественно выполнял свою часть общей работы. Теперь Гринева не было, просто не существовало.

Виктор Семенович проснулся от того, что уже долго и настойчиво звонил городской телефон. Он никак не мог прийти в себя. Поначалу эти телефонные трели позволили себе легко войти в его сны. По улицам города словно бы беспорядочно, вне всяких правил двигались автомобили, пользуясь при этом не гудками клаксонов, а трамвайными звонками, а он пытался перейти дорогу, но это никак не удавалось сделать, со всех сторон на него норовили наехать машины, предупреждая продолжительными перезвонами. При этом ему было реально тревожно и даже страшно прямо во сне. Он понимал, что должен проснуться, но сделать это не мог. Он словно видел себя со стороны, распластавшегося на животе и левой щекой уткнувшегося в подушку. Он не мог открыть глаза, пошевелить рукой, проснуться, встать с постели, его словно пригвоздили. Ощущение отвратное. И наконец словно прорвался сквозь плотную завесу некой субстанции, он вздохнул жадно, тяжело и судорожно. Сон неохотно отступал. Сознание медленно, но стало приходить к нему. Дороги и автомобили исчезли, но их звонки продолжали звучать. Он понимал, это что-то другое.

Виктор Семенович нащупал рукой над своей головой поводок из декоративных бусинок бра и потянул вниз. Вспыхнул неяркий свет. Телефон звенел, громко, настойчиво и смятенно. Воробей посмотрел на будильник. Он хорошо видел стрелки, их расположение на циферблате, но сообразить, сколько все же времени, не мог. «Нужно подождать, – подумал он. – Компьютер в голове еще не загрузился». Но телефонной вакханалии пора было положить конец. Он снял трубку.

– Да, – попытался произнести Воробей, но звука из гортани не последовало. Он взял с тумбочки бутылку с минеральной водой и сделал несколько глотков, прочистив горло, несколько раз натужно кашлянул, прикурил сигарету, глубоко затянулся и сипло уже со звуком повторил: – Алло.

Из кафе он пришел уже после часа ночи. Вино не стал заказывать, да и с официанткой иметь каких-либо дел или бесед не захотел, настрой был не тот. А вот водки он все же выпил, в два захода по сто пятьдесят граммов, тут был настрой, несмотря на то, что отрава отдавала собачьим лекарством и еще долго жгла в груди после того, как падала в желудок.

Все равно эта податчица неопределенного возраста хорошо его запомнила. Уходил он почти последним, оставался еще один посетитель в кафе. Воробей даже не заметил, когда он появился за соседним столиком. Пожилой мужчина в демисезонном пальто с большим крысиным воротником, возможно, из ондатры. Он торопливо ел, что-то тщательно распределяя по тарелке, а под столом стояла собака, тупо и равнодушно глядя в одну точку. Когда ей доставалась еда, она без энтузиазма сначала нюхала, затем неторопливо съедала, качаясь на коротких и слабых то ли от болезни, то ли от старости лапах. В породах собак Виктор Семенович не разбирался, но то, что это была такса, он все же догадался.

Лицо соседа ему напоминало квазимодо, мягко говоря, было странным или необычным. Глубокими кратерами кожного заболевания были изрыты не только щеки, но лоб и шея. Сильно распухший нос был черный, на вид громоздкий и грузный. Незнакомец сидел рядом, и Виктору Семеновичу стало неприятно. Для себя он сделал вывод, возможно, человек страдал не запущенной формой проказы, а может, чем еще и похуже. Хотя может ли быть хуже? Врожденная брезгливость сделала свое дело, Воробей ушел из кафе, так и не доев пиццу. Пусть доедает такса, бутерброд с ветчиной – тоже. От спиртного, полумрака и табачного смога его постепенно развозило, пока был в сознании, нужно было поторапливаться домой.

Дома он наскоро принял душ, а вот руки пришлось вымыть несколько раз, однако окончательно избавиться от въевшегося в кожу запаха пороха так и не удалось. Потом долго не мог уснуть, ворочался с боку на бок, пил минералку, курил, пока в один момент наконец не отключился.

– Алло, – повторил Воробей, потирая левой рукой левый висок. Эта часть головы сильно болела. Такая нестерпимая боль от трехсот граммов водки не удивляла, а просто возмущала. Он тряхнул головой и пожалел, что так сделал, от пронзившей мозги боли даже тихо простонал. Еще раз посмотрел на будильник, но опять так и не сообразил, который час. Хмель еще не выветрился и только больше тупил разум.

На другом конце провода был Беспалов.

– Это я, – тихо произнес он. – Извини, что так рано. Или поздно. Но есть новости… Очень плохие.

Воробей, прищурившись, посмотрел на светящееся табло других часов, электронных. В слабом освещении комнаты яркие цифры отсвечивали светлым ореолом, и все же он разобрал – было четыре часа с небольшим. Действительно, поди разбери, то ли рано, то ли поздно.

– Сегодня ночью, – продолжил Беспалов, – убили Гринева.

– Я понял, – машинально ответил Воробей.

И тут вдруг к нему стало приходить понимание реальной действительности. Сквозь хмель, головную боль, осадок бредового сновидения туго, но уверенно всплывали картинки вчерашнего вечера. Лесопосадка, Гринев, ставок, мусорные баки, кафе. Все ли он сделал как надо, не оставил ли следов? Вот она, реальность. Все это было. Руки по-прежнему пахли порохом, слабо, но пахли.

– Вернее, я не понял, – поправил себя Воробей. – Что, вы сказали, Гринев?

– Этой ночью Александра Викторовича убили. Два часа назад мне позвонили из милиции. Это произошло, я толком и не понял, где-то возле железной дороги в районе Сырца. Он возвращался с тренировки, и его то ли обманом, то ли силой завезли туда и застрелили.

– Невероятно. – Воробей не знал, что еще можно было ответить.

– У меня к вам будет просьба.

– Да, Евгений Петрович.

– Приезжайте сегодня на работу пораньше. Часам к семи. Есть о чем подумать и что обсудить.

– Просто невероятно, – еще раз повторил Воробей. – Буду, конечно.

Ему потребовалось еще не больше минуты, чтобы окончательно прийти в себя.

Виктор Семенович не учел, что в столь раннее время утра пробок на дорогах не бывает, и поэтому к офису подъехал немного раньше назначенного времени. «Камри» Беспалова уже стояла, припаркованная у входа в офис. Воробей поставил свою машину рядом и поднялся на крыльцо. Навстречу открылась дверь, и вышел охранник Коля, он печально покачал головой и, пожав руку, сказал:

– Вот такие вот дела нехорошие, Виктор Семенович.

– Да. Я в курсе, – согласился Воробей.

Сказать «доброе утро» охраннику он не решился. Какое уж тут оно доброе. Секретарша Вера Павловна уже была на своем рабочем месте в приемной. Он кивнул ей и вопросительно посмотрел на дверь шефа.

– Можно, – коротко пояснила она, раскладывая папки и бумаги на своем столе.

Воробей вошел в кабинет. За длинным столом, примыкающим к столу шефа и таким образом образующим большую букву «Т», сидели начальники отделов, вся бухгалтерия и кое-кто из рядовых сотрудников. Беспалов указал ему на свободный стул.

Говорил в основном генеральный, остальные, не переспрашивая, не задавая лишних вопросов, слушали. Разговор был посвящен организации похорон. Беспалов давал указания и распределял обязанности в малоприятных погребальных хлопотах, которые всецело ложились на компанию. Он был явно подавлен произошедшим, выглядел уставшим и мгновенно осунувшимся. Если раньше это не бросалось в глаза, несмотря на его пятидесятисемилетний возраст, то сейчас этот трагический случай с его верным помощником и соратником печальным фактором отразился на его как моральном, так и физическом состоянии. Без прежнего энтузиазма давал он указания, периодически вздыхая, снимая очки в тонкой золотой оправе и потирая покрасневшие глаза. Губы его пересыхали и, останавливаясь на полуслове, он облизывал их и, словно теряя мысль, начинал подыскивать подходящие слова, заканчивая начатую фразу.