Воробей стоял спиной к Гриневу, лицом к низкорослым и тощим деревцам лесопосадки. «Пора», – решил он и повернулся. Именно в эту минуту, нет, секунду, оторопелая нервозность, охватившая его на последних мгновениях особенно сильно, неожиданно отступила. Теперь он был спокоен, словно стряхнул с себя ненужную мишуру, внимателен и достаточно решителен. Достал из кармана большой, тяжелый и вдруг сверкнувший хромом в лунном свете револьвер. «Почему не вороненый, – подумал он. – Обычно револьверы черного цвета». Медленно, большим пальцем взвел ударник, барабан провернулся, чуть слышно скрипнув на оси и где-то в своем механизме еле уловимо щелкнув, Гринев слегка повел головой, он уже завершил свои дела, поправил «диадоровскую» спортивную курточку и со словами «А что Соколов…» повернулся к Виктору Семеновичу.

Из протянутой руки Воробья вырвался огонь и раздался хлопок, резкий и громкий. Что-то сильно ударило в грудь, Гриневу показалось, это нечто проломило ребра, ворвалось в легкое и застряло внутри его тела. Больно не было, только стало тяжело дышать, но он по-прежнему стоял на ногах, он видел, слышал, а значит, еще жил. Все стало ясно в одну секунду: это обман, его заманили сюда и теперь просто убивали. Почему? Но это было уже не важно, ничто уже не имело никакого значения, хотелось жить, очень хотелось, но его убивали. На этом все заканчивалось. Почему? Он уже никогда не узнает.

– А что Соколов? – повторил Воробей. – Абсолютно ничего. Извини, Александр Викторович, но так надо.

Из его протянутой руки опять вырвался огонь и раздался хлопок. Вторая пуля попала в правый бок Гринева, разорвала печень и прошла навылет. Теперь ему стало очень больно, нестерпимо, он застонал. Силы быстро покидали его. Глаза застлала бледно-розовая пелена, ноги стали ватными, земля качнулась, наклонилась и опрокинулась на него всей своей нескончаемой массой.

Воробей сунул за пояс револьвер и подошел к машине. Открыл багажник, достал небольшой кухонный топорик, злобно сверкнувший лунным отражением в холодной нержавеющей стали лезвия, и вернулся к лежащему Гриневу. Опустившись на одно колено перед телом, приложил свою ладонь к его шее. Артерия слабо, но пульсировала, Гринев был еще жив. «Однако живучий», – подумал он, нащупав за поясом рукоятку револьвера. Времени было в обрез. По дороге мимо пока никто не проезжал, но это пока, в любую секунду могли нарисоваться. Это место служило для проезжающих водителей чем-то вроде «отхожего места на обочине». Был тот момент, когда все надежды и чаяния сводились к простому везению. Ведь не убивать же всех зашедших за старую постройку по нужде, и потом, кто-то в это время мог оставаться в салоне автомобиля? И что тогда? Да, времени было в обрез.

Он приставил ствол к груди жертвы в районе сердца и нажал на спуск. Оружие вздернулось в руке, Гринев несколько раз глубоко, жадно вздохнул, вытянутые ноги конвульсивно дернулись, и он затих. Воробей опять приложил руку к его сонной артерии. Все, дело было сделано, первый заместитель генерального директора Александр Викторович Гринев был мертв.

Воробей положил револьвер рядом на землю и взял в руку топорик, посмотрел вокруг себя. Нужно было спешить, он должен был выполнить еще одно неприятное, но важное, как он считал, действие. Пошарил по жухлой прошлогодней траве рукой, рядом темнело, похоже, то, что ему нужно было. Все верно, это был обломок кирпича. Разжав кулак еще теплой ладони Гринева, подсунул кирпич под его большой палец. Примерился и ударил, но не точно – кусочек пальца отлетел в сторону на несколько метров. «Черт», – ругнулся он. Прицелился еще раз и с силой опустил топорик. Теперь он не только отрубил большой палец, но и зацепил указательный.

– Ну вот и все, – пробормотал он. – Теперь порядок. – Сунул револьвер в карман. – Порядок… порядок, – бормотал он, подбирая топорик.

Неожиданно, как нож, ударил яркий луч ксеноновых фар случайного автомобиля, издалека. Иномарка свернула с главной дороги и теперь приближалась. Он бросил топорик на землю и в очередной раз нащупал рукоятку револьвера. В барабане оставалось три патрона.

«Черт… Черт… Черт… – лихорадочно твердил он. Чего опасался, к тому все и шло. – Как быть, что делать? Что, если остановится машина?» Если зайдут за постройку, увидят, обязательно увидят и его, и Гринева. А луна, она просто словно одуревшая светила, как прожектор. Сказать, что его товарищ напился и теперь вздумал отдохнуть на травке? Бред, не поверят. Значит, валить. Валить всех, других вариантов нет. Но патронов в барабане только три. В боковом кармане куртки еще или три, или четыре. Но перезарядить сейчас, в этих условиях, стреляные гильзы он не сможет, это нереально. «Остается действовать по обстоятельствам, на авось», – лихорадочно соображая, рассуждал Воробей.

По его расчетам, должны были проехать даже в том случае, если и было у кого-то желание воспользоваться этим местом, ведь сейчас на обочине стояла его «ауди», а значит, место было занято. Хотя мало ли уродов на белом свете.

Машина на бешеной скорости пронеслась мимо, содрогая воздух низами «бас-бочки» барабанов сумасшедшей по мощности автоакустики, подняв пыль на несколько метров и окутав обочину выхлопным газом. Шум машины быстро затих, но ритмичные содрогания еще некоторое время продолжались, постепенно тая и теряясь в зарослях лесополосы, так же, как и неохотно оседающая пыль на безлюдной обочине.

Невесть откуда зазвучала мелодия. Телефон, но не его, значит – Гринева. Все-таки телефон Гринев не потерял. Скорее всего, звонила его жена.

Ярко светила луна. Воробей взял с собой фонарик, но необходимости в нем не было. Он внимательно осмотрел место преступления, еще и еще раз. Ничего лишнего и указывающего на виновника, сотворившего сие деяние, он не находил.

Мелодия звонка продолжала звучать. «Прощальный напев», – почему-то намеренно цинично подумал Воробей. Он посмотрел на Гринева. Тот лежал, раскинув в стороны руки, полы спортивной кофты распахнулись, на светлой футболке прямо на глазах темное от крови пятно увеличивалось, распространяясь на всю грудь, раненную в нескольких местах, а на кисти левой руки из того места, где отсутствовал большой палец, слегка сочилась кровь, струйкой стекая на сырую пожухлую траву. Широко открытые глаза спокойно и внимательно смотрели на круглую и, казалось, до безобразия бестолковую луну и, возможно, что-то выражали, определенно да, но какое это имело сейчас значение. Мелодия стихла.

«Ну, вот и все, – сказал себе Воробей. – Песенка спета». Он подобрал с земли топорик, упаковал его в пакет и положил в багажник автомобиля. Сел за руль, завел мотор и тронулся в обратном направлении. Выехав на главную дорогу, повернул налево и покатил вниз по мощеной булыжником старой мостовой к водоему. Машину затрясло, зашвыряло на неровных покатых камнях.

Да, ему хотелось побыстрее и подальше уехать от того места, где так ярко светила обезумевшая от своей тупости луна, а человек, лежащий на земле, смотрел на нее, и она отражалась в его застывших зрачках яркими, сверкающими голубоватыми искорками. Это место не казалось ему страшным, жутким или зловещим, оно было отвратительным.

А вот сам он, несмотря ни на что, ощущал себя прекрасно, в каком-то тонусе, был в полном порядке. Все получилось, прошло как надо, как планировал, но вот убираться оттуда все же следовало побыстрее.

Воробей в своей жизни убивал человека впервые. Раньше он иногда задавался подобным вопросом – сможет ли убить, не дрогнет ли рука в ответственный момент, совладает ли с внутренними комплексами и нервной системой? Оказалось, что все не так уж и сложно. Во всяком случае, для него. Он словно выполнил работу. Несколько специфическую, может быть, даже грязную, неприятную психологически и физически, напряженную, но нужную.

Когда Воробей был мальчиком, мать привозили его на летнее время к дедушке и бабушке в деревню Глыбокую, что в херсонских степях на речушке Прут, которая впадала, как ему рассказывали, в широкую, как море, реку Днепр, где-то там, за далеким холмом и горизонтом.