– Да, похоже на то, – Борис сделал еще глоток и вернул бутылку.

Малек тоже отпил из горлышка и добавил:

– Товарища можно вычеркнуть из списка, – посмотрел на корешей Бессараба. – Эй, пацаны. Вы это чучело знаете? Мы нет. Как тебя зовут, неудачник? Мусор. Он мусор. Предлагаю поставить окончательную точку на карьере этого придурка, выбросить его в мусорный бак, его место среди мусора и дерьма. А? – Малек вопросительно посмотрел на Кову.

– Да ладно, пошли, – Борис снял куртку с веток куста, отряхнул ее и надел.

Они уже подошли к углу ларька, еще секунда, и скрылись бы за поворотом, когда сзади вдруг злобный, приглушенный голос Бессараба остановил их:

– Постой, Кова. Разговор не окончен.

В это было трудно поверить, после такого нокаута продолжать поединок было просто невероятной глупостью, но то, что это прозвучало, все слышали. Кова остановился и повернулся. Бессараб уже стоял на ногах, пригнув голову и злобно улыбаясь, сунул руку в боковой карман куртки, и, описав короткую дугу, раскрывшись в его ладони, сверкнуло лезвие ножа. Теперь стало понятно, почему Бессараб остался в куртке, в кармане был нож, и он намеренно оставил этот вариант на крайний случай, который теперь для него и наступил. Значит, не исключал применение ножа с самого начала драки.

Бессараб уже летел на него, выставив вперед лезвие, благо расстояние было между ними достаточным и Кова успел достать из кармана кастет, надеть на кисть, успел отвести левой рукой нож в сторону, а правой кастетом вмазать Бессарабу под глаз. Было видно, как кожа на его лице от глаза и почти на всю щеку лопнула, и из раскрывшейся раны брызнула кровь. Бессараб вскрикнул и выронив нож, схватился за щеку. Борис ударил кастетом еще раз и еще, Бессараб рухнул на землю без сознания, повалившись набок, Кова склонился над ним продолжал бить кастетом по голове, потом ногами по туловищу, потом опять по голове. Бессараб приходил в сознание, что-то бормотал, двигал беспорядочно рукам, ворочался на земле, а Кова опять бил кастетом по голове, и опять, пока тот не затих без движения. Малек оттащил Кову в сторону, забрал кастет:

– Все, все, – он перепуганно смотрел на неподвижного Бессараба. – Хватит. Остынь. Убьешь ведь.

Борис отдышался, посмотрел по сторонам, его пацаны стояли возле киоска, ошеломленно глядя на происходящее, кореша Бессараба чуть поодаль, перепуганно созерцая поверженного ватажка, не зная, что делать и предпринять.

– Вина глоток дай? – Борис посмотрел на Малька.

Тот только развел руками:

– Да все. Нету. Валим.

– Тогда уходим?

Когда вышли из гастронома, рядом с овощным павильоном стояла «скорая помощь». На носилках санитары принесли Бессараба, закатили в машину и повезли в больницу.

Далеко уходить они не стали, в сетке забора была дырка, пролезли сквозь нее на территорию садика, устроились в деревянном домике рядом с песочницей, открыли вино. Кто-то притащил гитару, стемнело, подтянулись еще пацаны. Бренчали по струнам, что-то хором подвывали. Потом послали еще за вином. Борис пил, но немного, тяги к спиртному у него никогда не было, так, чуток, за компанию, для настроя, под базар легкий и непринужденный, но сейчас настроения не было, даже больше, состояние душевное было просто паскудное. Пока было неизвестно, жив ли Бессараб вообще. Борис понимал, что перестарался, переборщил, тем более кастетом. Но Бессараб на него с ножом пошел, значит, сам и виноват. Да, но Бессараб уже был не боец, мозги поплыли после нокаута. Дурак, зачем нож достал!

Малек разливал портвейн по бумажным стаканчикам, ржал и нес белиберду. Это было нормально, но сейчас раздражало, Кова ткнул локтем его в бок:

– Малек, нож Бессараба где?

Тот замолчал, задумался:

– Да там, кажись, остался.

– Кастет мой где?

– У меня.

– Сюда давай. Спрячу.

Бессараб не умер, но в реанимацию попал. Несколько дней там пробыл, пока перевели в общую палату. Сначала сняли побои, потом менты пришли – написал заявление, отец его настоял. А потом суд был. В деле ни нож, ни кастет не фигурировали – так решили обе стороны, так было лучше для всех. Потом судья зачитала обвинительный приговор. Как-то не торжественно это выглядело, но тревожно до дрожи в коленках, а судья читала с листа сбивчиво, без выражения, временами теряя в словах буквы и окончания. В зале людей было мало, чуть в стороне от других сидели его родители и Варя. Мама плакала тихо и незаметно, Варя перепуганными, полными слез глазами смотрела на судью, как на бога, теребила в руках платочек, судорожно всхлипывала, роняя на юбку слезы, часто и глубоко вздыхала, словно ей не хватало воздуха.

– …За нанесение тяжких телесных повреждений, приведших пострадавшего к длительной нетрудоспособности, Коваль Борис Сергеевич приговаривается к двум годам лишения свободы, с отбыванием…

Автобус остановился Борис вышел на остановке и направился в сторону своего родного дома. Затем вдруг остановился, подумал развернулся и пошел обратно. Метров на триста вернулся, к тому месту где раньше стоял овощной павильон, к тому месту, где много лет назад и произошел поединок с Бессарабом, к тому месту, от которого жизнь сделала крутой поворот и теперь несла его неизвестно в какую сторону, так случилось, и уже ничего не изменишь. А может, не тогда, так в другой раз произошло бы что-то подобное, и загремел бы он на нары при любых стечениях обстоятельств. Как ни банально звучало, но это называют судьбой.

А время течет, все меняет, и даже здесь, возле детского садика, как-то все выглядело уже не так, как раньше, хотя те же кусты, деревья, но не такие, и сетка забора, может, сильнее пожелтела от ржавчины, да дыр в ней стало значительно больше, а деревянные домики, скамеечки, песочницы от пожухлой облезлой краски выглядели неухоженно и старо: все меняет время, что-то вытесняет и чем-то другим заполняет, где-то лечит, а где-то убивает.

Дверь открыл своим ключом – домой ведь пришел. Целовались, обнимались, словно сто лет не виделись, хотя всего месяц, как дома не был, скорее оттого, что очень надеялись и верили в то, что все же завязал Борис с прошлым. Мать с Варей на кухню ушли стол готовить, они с отцом на балкон. Отец закурил.

– Батя, не бросишь никак?

– Да вот, сын, никак. Пить завязать куда проще оказалось, а курить не получается, понимаю, что надо, что вред большой, а тянет, и все, так тянет, не передать.

Борис смотрел во двор, в котором прошло его детство: словно все, как вчера. Вон там – садик, в который мальцом его водили, чуть дальше, за девятиэтажками – школа, в которой рос и взрослел от года к году, в которую с такой неохотой по утрам тащился и радостный галопом мчался после занятий домой. Потом чуть постарше стал – уроки прогуливал, задания не выполнял, потом драться стал и всех побеждал, даже старшеклассники его уважали и конфликтов с ним избегали.

– На работе как, батя?

– Нормально на работе. Тележки собираю, не спеша, до кучи. Работа не сложная, правда, и платят соответственно, зато для здоровья не вредная.

– Курить, конечно, бросай.

– В этом вопросе ты в мать пошел, – отец усмехнулся. – Курить не любитель, да и к спиртному особо никогда ты не тянулся. А вот силушкой в меня, правда, не тот я уже, что прежде.

– Молодец ты батя, молодец, выкарабкался, уважаю.

– Да, нелегко было, думал – конец. Пронесло, значит, нужен пока я тут.

– Нужен, конечно. Все мы друг другу нужны.

Потом сидели за столом, обедали, и без спиртного. Соскучился Борис по домашней еде, почти всухомятку каждый день, а тут на первое суп с галушками, на второе вареники с картошкой и луком в масле! Он только ел да вздыхал от удовольствия. Он ел, родные тоже, но больше ждали. Борис вздохнул опять, положил вилку, выпрямился и расправил плечи:

– Все, больше не могу. Ну накормили, ну спасибо. На месяц вперед.

Мать с Варей только благодарно улыбались, смотрели на него и ждали. Борис понимал, достал из кармана небольшой сверточек, положил на стол: