— Ну она же не собиралась за вас замуж! Вы же эти самые… друзья детства!

— Мы — они, — согласился с ним Зорькин, — друзья. И женимся по-дружески. Катька вдруг взяла и согласилась.

— Почему? — Жданов все никак не мог сообразить, что именно сейчас происходит. Помолвка, обручение, женитьба. Слова-то какие!

— Поумнела, наверное, — задумчиво протянул Зорькин. — Ну тяжело же одной ребенка тащить. А тут я есть, поддержка и опора.

— Но это же не ваш ребенок! — закричал вдруг Жданов, напугав какого-то мужика с портфелем. Тот шарахнулся в сторону и посмотрел на него с осуждением.

— А какая разница? — удивился Зорькин. — Катька-то родной человек, и ребенок родным будет. Андрей Павлович, вы чего кричите-то?

— Да потому что неправильно это все, Николай.

— Кто его знает, как правильно, — вздохнул тот философски и попрощался.

А Жданов удержался и не швырнул телефон об стену.

Словно во сне, он спустился вниз и сел в машину.

— Андрей Павлович! — бросился к нему Потапкин. — Вы куда без пальто! Холодно же!

— На Кудыкину гору, — буркнул Жданов мрачно, завел мотор и задумался.

А правда, куда?

Домой?

Метаться между четырех стен и злобно напиваться?

Рассердившись на весь мир, Жданов поехал в аэропорт и уже через несколько часов приземлился в Праге.

Ему хотелось поотрывать головы и Кире, и Малиновскому.

С учетом того, что в Праге было на час меньше, чем в Москве, Жданов приехал к отелю, где остановились Кира и Ромка, около полуночи.

Первым делом он заглянул в бар, и действительно обнаружил там Малиновского, охмуряющего белокурую чешку.

— Привет, Ромио, — мрачно обронил он, бесцеремонно плюхаясь в кресло.

Малиновский вытаращил глаза.

— Жданов, ты откуда? Да еще без пальто! Телепорт?

— Аэрофлот, — все так же мрачно процедил Жданов.

Чешка все правильно поняла и деликатно испарилась.

— Что случилось? — проводив её глазами, в которых плескалось сожаление, спросил Ромка.

— Катя выходит за Зорькина, — объявил Жданов и налил себе выпить.

Ромка изумился еще больше.

— И откуда такой трагизм во взоре? Это же просто отличная новость!

— И что в ней отличного?

— Что теперь наша Пушкарева перестанет изображать из себя страдалицу и станет благополучной замужней женщиной, ожидающей своего первенца. Выпьем за это!

Жданов и выпил, проигнорировав протянутый бокал.

Ромка, вскинув брови, смотрел на него изучающе.

— Ты чего примчался-то среди ночи? — спросил он спокойно.

— Что это был за пасквиль? Ты можешь мне объяснить, откуда столько ненависти к Кате?

— Могу, — Ромка утащил с тарелки кусок сыра и подвинул блюдо поближе к Жданову. — Ты закусывай, дорогой друг. Давай начнем с того, что такие, как Пушкарева, просто так не беременеют.

— Такие как Пушкарева?

— Да брось. У неё же каждый ход на сто шагов вперед рассчитан. Катя хладнокровная и умная, и в её случайный залет лично я не верю.

— И во что ты веришь?

— Что она пыталась захомутать какого-то мужика, но тот оказался умнее и вовремя от неё слинял. Тогда Пушкарева принялась за тебя.

— В матримониальном плане? За меня? С ума сошел?

— Ты, мой юный падаван, наивен и добр. Но вспомни мнимую беременность Клочковой, какой фарс она разыграла. Мне же этот ребенок по ночам в кошмарах снился, я же ей даже жениться предлагал! — голос Малиновского сорвался, и обида в нем прозвучала вполне настоящая.

Для Жданова вся история с беременностью Клочковой уже давно ушла в прошлое, да и тогда она не казалась ему чем-то серьезным. Он думал, что Ромка уже и позабыл этот эпизод в своей жизни, и то, что это до сих пор его гложет, стало откровением.

С Малиновским всегда так, с ходу и не разберешь, где он серьезен, а где, как обычно, просто придуривается.

Но, кажется, сейчас он был искренен.

— Оказалось, что ребенка, во-первых, нет и не было, а, во-вторых, он мог быть и от Воропаева. Пятьдесят на пятьдесят, понимаешь, Жданов? А я-то уши развесил! Нет, теперь я точно знаю, что женщины используют свою беременность как оружие против мужчин. Они нами так манипулируют.

— Но Катя не Клочкова, — напомнил Жданов.

— Она умнее, и это больше всего пугает. Это ведь даже не твой ребенок, Палыч, а ты Пушкареву в больницу сопровождал, по утрам на работу возил, у тебя даже бумажные пакеты при себе. Согласись, у меня был нешуточный повод для тревоги, учитывая, что Кира вообще нервная, а по отношению к Пушкаревой еще и бешеная. Видишь ли в чем дело, Андрюха, мне нравится работать в Зималетто и меньше всего на свете мне хочется быть изгнанным из компании с позором. А если ты так и дальше будешь себя вести, то Киру, а вместе с ней и компанию, мы потеряем. Но теперь, слава богу, это все закончится. Счастья новобрачным, и все такое.

— Обжегшись на Клочковой, ты дуешь на Пушкареву, — резюмировал услышанное Жданов. — Вот уж не думал, что ты так близко к сердцу принял своего несуществующего ребенка.

— Конечно, Малиновский же бревно бесчувственное. Это у вас, ждановых, тонкая душевная организация!

— В любом случае, срываться на Кате нечестно.

— Как же ты мне надоел, — проговорил Малиновский почти с отвращением, — со своей Пушкаревой. Ты же как зомби: Катя, Катя, Катя! Рассказать тебе, почему тебя так припекает?

— Расскажи, — лениво согласился Жданов, наливая себе еще.

— Ты знаешь, что Пушкарева для Киры как красная тряпка, вот и машешь этой тряпкой перед носом у невесты, надеясь, что Кира сорвется и пошлет тебя куда подальше, а ты вроде как будешь и не виноват. Не изменял? Не изменял. Ничего плохого не делал? Не делал. С Катей у вас нежные рабочие отношения, придраться тут не к чему. Кира сама виновата, что тебя бросила, а ты весь в белом пальто. Это инфантилизм, дорогой мой.

— Какой я, оказывается, коварный тип, — восхитился собой Жданов.

— Ты просто до одури боишься брака с Кирой, — пожал плечами Малиновский, — вот и юлишь изо всех сил, надеясь отвертеться. Но тут у тебя нет выбора, только полный вперед. Благополучие обеих семей, Ждановых и Воропаевых, зависят от этого союза.

— И твое тоже, — ехидно заметил Жданов.

— И мое тоже, равно как и благополучие мелких акционеров, которых я представляю, а также других работников компании.

— Я чувствую себя просто агнцем на заклание.

— У каждого свой путь самурая, — произнес Ромка почти с сочувствием. — Ты ведь тоже используешь Пушкареву, чтобы досадить Кире, так что не тебе мне читать морали. Во всей нашей дружной компашке нет ни одного приличного человека. Разве что вот Зорькин, который жертвует собой во имя великой дружбы. И я искренне надеюсь, что в его мотивах нет стремления прибрать к рукам Зималетто.

— Так ведь и с ума сойти можно, если во всех видеть только плохое, — грустно заметил Жданов.

— Я только один раз расслабился и позволил себя обвести вокруг пальца. И все закончилось плохо. Больше таких слабостей я не позволю ни мне, ни тебе. Даже если ты будешь злиться. Давай постараемся очень осторожно выпутаться изо всего этого дерьма, и не потерять ни президентский пост, ни Зималетто.

— Но ведь Катя выходит замуж за Зорькина! — повторил Жданов угрюмо.

— Ну и пусть себе выходит. Хотя любопытно, что она согласилась на этот брак. Значит, все её расчеты лопнули, и она осталась ни с чем. Зорькин — это почти акт отчаяния. Всего лишь синица в руках.

— Знаешь, у нас с тобой две разные Пушкаревы. Твоя Пушкарева — расчетливая стерва, а моя Пушкарева — нежная и доверчивая девочка.

— Истина где-то рядом, — хмыкнул Ромка, — где-то между. Ладно, Жданов, давай заключать мир. Я не буду больше нападать на Катю, а ты не будешь больше доводить Киру.

— Она сама прекрасно доводится, — возмутился Жданов. — Самодостаточный человек.

— Ой, не сваливай с больной голову на здоровую. Тоже мне, ангел с крылышками!

— Ну я полетел, — кивнул Жданов, изображая пальцами трепетание.