— Вот и будете меня отважно спасать от разврата, раз уж добровольно взялись за это дело, — огрызнулся он, — звоните, Катя, звоните!

Не спуская с него настороженного взгляда, Пушкарева потянулась к телефону, но её рука застыла в воздухе.

— Это наказание, да? — спросила она подозрительно.

Жданов расхохотался.

— Вы смотрите на меня с таким ужасом, как будто я тащу вас в какое-то злачное место, а не в приличный клуб, где вы сможете приятно провести вечер, наслаждаясь вкусной едой и персиковым соком.

— Вы же знаете, что такие места не для меня. Все будут глазеть меня, как на обезьянку, все будут глазеть на вас, вам будет неловко, мне будет неловко, в итоге вы сбежите охмурять моделей, а я буду подпирать собой стену и мечтать провалиться сквозь землю.

— Ах вот какого вы обо мне мнения? — Жданов сам схватил трубку с аппарата и всучил её Пушкаревой, — какой там у вас был домашний номер, диктуйте, — и поскольку Пушкарева продолжала насупленно молчать, заявил: — я от вас целый вечер ни на шаг не отойду, довольны? Говорите уже номер, Катя, вы и так целый день испытываете мое терпение. А впрочем, давайте сюда трубку, я сам поговорю с вашим отцом.

— Ну тогда и номер сами ищите, — открестилась Катерина от участия в этой затее.

— Нет, Катя, вы совершенно невыносимы. Если вы будете также плохо себя вести и дальше, то я отправлю вас в приемную к Клочковой!

Она откинулась на стуле, скрестив руки на груди.

— Невыносимы, — повторил Жданов, поражаясь такому неразумному поведению, и набрал её домашний номер по памяти.

— Я с Пушкаревой никуда не пойду, — Малиновский от ужаса забегал по кабинету. — Ты совсем спятил? От нас же все шарахаться будут.

— Да я и сам не понял, как её пригласил, — покаялся Жданов. — Затмение какое-то нашло.

— Помутнение. Шел бы ты к психиатру, мой дорогой друг.

— А главное, знаешь, что мне заявил её отец? Чтобы я получше следил за Катериной, потому что такая молодая и невинная девушка, как Катюша, на каждом шагу подвергается соблазнам!

Малиновский даже перестал бегать, округлив рот.

— Я не знаю, Андрюха, от чего сейчас падать в обморок. От слова «невинная» или от слова «соблазн».

— Прикинь? — заржал Жданов. — Невинная соблазнительница Пушкарева, а ты с ней идти никуда не хочешь.

— Ой, Андрюш, ты кого хочешь уговоришь, — ломливым голосом прописной кокетки воскликнул Малиновский.

Синицкий всегда был извращенцем, но чтобы настолько!

Он как вцепился в Пушкареву с порога, так и не выпускал из её своих цепких лапок.

— Какая экзотика, Жданов, — шепнул он ему на ухо, — она так безобразна, что даже красива! Это же почти Отто Дикс!

Катя, услышавшая его последние слова, спросила глуховатым голосом, который у неё появлялся в минуты волнения:

— Страшная, как война, занимавшая центральное место в творчестве этого художника, или вы вспомнили про семь смертных грехов?

— Я вспомнил про портрет Сильвии фон Харден, — не смутился Синицкий и широким жестом пригласил Пушкареву за столик.

И тогда она вдруг улыбнулась.

— У вас интересный взгляд на вещи.

— Не замечал прежде за Синицким тягу к интеллектуальным беседам, — заметил Малиновский, наблюдая за тем, как эта парочка погрузилась в психологизм эпохи и самовыражении с помощью внешней атрибутики.

Пушкарева, неожиданно раскрепостившись, ни с того ни с сего заговорила о том, что во время её стажировки в Германии она была в доме-музее Дикса и там с ней приключилась забавная история. Она в красках описывала собственное смущение, когда что-то там перепутала в немецком языке и сказала вместо экспрессионизма про экзорцизм, а её похвалили за глубокое понимание картины.

— Оказывается, — закончила Катя, — Дикс и сам называл искусство экзорцизмом. Поэтому моя оплошность сошла за точку зрения.

Синицкий внимал ей с редким для этого циника и бабника вниманием, и в его глазах пробегали лукавые искры.

— Что он задумал? — нахмурился Жданов.

— Ой, да расслабься ты, — посоветовал Малиновский, — лично я считаю, что мы очень удачно пристроили наше чучелко, и теперь можем с легким сердцем отправиться на вечерний клев. С твоей стороны было мудро взять с собой Пушкареву в качестве прикрытия — завтра ты выставишь её перед собой как щит. Ну когда Кира придет тебя убивать. А теперь…

Синицкий откинул назад свой хвостик и склонился еще ближе к Кате, о чем-то энергично разглагольствуя. Катя засмеялась.

Но даже её скобки не напугали этого прохвоста.

Нет, здесь определенно было что-то нечисто.

Уцепив стакан с виски, Жданов сел рядом с Пушкаревой.

— Значит, Андрюша, это и есть твоя помощница, о которой болтает вся Москва? — подмигнул ему Синицкий.

— Как это — вся Москва? — растерялась Пушкарева.

— Катя, вы не из тех женщин, кто останется без внимания.

— И это отнюдь не комплимент, — ответила она ему словами Воропаева.

Синицкий не бросился её переубеждать, зато напомнил с улыбкой:

— Мы же уже определились с тем, что все зависит от точки зрения. Взять хотя бы мой маленький рост — вы даже представить не можете, сколько насмешек я из-за него пережил в школе.

— Почему же не могу? Легко представляю.

— Это же просто отлично, — неизвестно чему обрадовался Синицкий, — это значит, что мы с вами пережили уникальный опыт, который этим господам, — и он кивнул на Жданова, — совершенно неведом.

— А ты не сравнивай себя с Катей, — саркастически вмешался он. — Катя умный и честный человек, а ты пройдоха.

— Однако между нами куда большего общего, чем между вами, — возразил Синицкий.

Это уже, конечно, ни в какие ворота не лезло.

— Да ты даже представить себе не можешь, сколько всего общего между мной и моей Катей, — попытался было объяснить Жданов, но от негодования слова плохо его слушались.

— Кроме работы? — подначил Синицкий. — Какая у неё любимая книга?

— Налоговый кодекс!

Эти двое обменялись смеющимися, понимающими взглядами, словно действительно были знакомы сто лет и многое друг о друге знали.

«Это же всего лишь Жданов, — говорили их взгляды, — мужлан и невежа, чего вообще от него можно ожидать».

— Андрей Павлович, — тем не менее сказала Катя дипломатично, — действительно заботливый шеф.

— Представляю себе, — пробормотал Синицкий. — Катя, а хотите канапе с креветками? Они сегодня удались.

И так далее.

Вечер получился столь отвратительным, что Жданов почти напился, и только мысль о том, что ему еще сдавать Валерию Сергеевичу Пушкареву под роспись его невинную дочь остановила его от полного андеграунда.

========== 13 ==========

И лишь на следующий день, терпеливо ожидая Пушкареву, Жданов осознал, чего ему смутно не хватало с вчерашнего вечера.

Ни одного звонка от Киры — ни на мобильник, ни на домашний.

Кажется, в этот раз она действительно обиделась, а это значило, что ему придется извиняться и мириться, и покупать цветы, и давать какие-то обещания, и слушать упреки, и все как обычно, по накатанной.

Но, может быть, чуть позже?

Имеет он право прожить хоть несколько дней, как нормальный человек, без ругани и скандалов?

Наконец, Катя спустилась вниз и села к нему в машину. Она была бледной, а над верхней губой выступали капельки пота.

— Вам плохо? — встревожился он.

Она попыталась улыбнуться, но получилось так себе.

— Не очень хорошо, — призналась Пушкарева, — но это только по утрам. Скоро пройдет. Простите.

— За что простить, Катенька? — с досадой спросил Жданов. — За то, что вы живой человек? Вы… может, мы можем что-то сделать, чтобы стало лучше?

— Я бы хотела прогуляться немного, — опустив голову произнесла Пушкарева.

Как будто она у него золотые горы просила!

Ну не совсем же он бесчувственный тиран, чтобы она так сильно стеснялась говорить о своих желаниях! С Синицким она так себя не вела — капризничала, как миленькая.