— У меня только два вопроса, — поднял руку Жданов, — почему тебя так и тянет обидеть Катеньку и зачем она мне в моих объятиях?

— Вот смотрю я на тебя, Андрюша, — огорченно вздохнул Малиновский, — и поражаюсь твоей бесчувственности.

— Это я-то бесчувственный?

— В твоей каморке сидит беременная, брошенная каким-то мерзавцем женщина, которая наверняка сделает все возможное, чтобы вернуть себе любимого. Но что может предложить этому неизвестному герою Пушкарева? Пушкарева, которая встает в шесть утра и едет на работу на троллейбусе…

— Да почему в шесть утра-то? — припомнил Жданов начало разговора.

— Это еще не самое странное. Она вышла из подъезда, прошла одну остановку пешком, села в троллейбус, но на следующей остановке снова вышла, прошла одну остановку пешком, села в троллейбус и снова из него вышла. Точно тебе говорю, заметала следы!

— Да, это загадочно, — согласился Жданов.

— Андрюшенька, мон ами, — взмолился Малиновский, — я тебя умоляю, прояви ты человеческую заботу о нашем ангеле на сносях. Я не знаю, плюшевую игрушку ей подари, открытку с аистом! Завали её шоколадками!

— Чтобы она вдобавок еще и диабет подцепила?

— Ну не знаю, скармливай ей бананы гроздьями, мартышких их любят.

— Рома!

— А что? В них гормон счастья. Словом, сделай так, чтобы она не чувствовала себя одинокой и не начала покупать себе друзей.

— Задачу понял, — буркнул Жданов, — разрешите выполнять?

— Шагом марш, ага.

— И отзови детектива, Ромка. Это может обернуться огромными проблемами.

— А что делать? — горестно отозвался Малиновский. — Что еще делать, спрашиваю я тебя?

— Катя! — в своем кабинете Жданов швырнул пальто на кресло и рывком открыл дверь в каморку. — Ка…

Она спала, положив голову на стопку бумаг. Очки съехали набок, обнажая детскую безмятежную мордашку, рот был едва приоткрыт, и Жданова вдруг скрутил острый приступ совести.

Для чего они с Малиновским лезут к этой девочке?

У неё и без них забот хватает.

Осторожно отступив назад, он повесил свое пальто на место и уселся в кресло, борясь с непривычными угрызениями внутри себя.

Дверь в его кабинет с грохотом распахнулась, и ворвалась Клочкова.

— Андрей! Сколько еще ты будешь морить меня голодом? Почему до сих пор нет зарплаты?

Будто какая-то неведомая сила подбросила Жданова в воздух. Он замахал руками, призывая Клочкову заткнуться, подскочил к ней и принялся молча выталкивать из кабинета.

— Ты с ума сошел? — извиваясь, как змея, Виктория зачем-то хваталась за дверные косяки.

— Никогда больше не входи без стука в мой кабинет, — прошипел он яростно.

Сколько раз он ей такое говорил?

Клочкова, конечно, это наказание за все его прегрешения.

Наконец, избавившись от этой кары божьей, Жданов обернулся и увидел Пушкареву, которая сонно моргала на пороге своей каморки.

— Что? — пробормотала она растерянно.

Еще не остывший от безмолвной схватки с Клочковой, Жданов воскликнул с язвительностью, которую вовсе не планировал выпускать на волю:

— Ну простите, Екатерина Валерьевна, что мы вас разбудили. Я давно думаю, что рабочий день начинается для моих сотрудников невыносимо рано. Может, вам будет удобнее приходить к полудню?

Она заморгала еще интенсивнее:

— Простите, Андрей Павлович, я пришла очень давно, но потом что-то случилось… Я на одну минутку закрыла глаза, и…

— И заснули, — с холодной любезной подсказал Жданов. — Я жду ваших объяснений, Катя.

Она молчала, удрученная.

— Этого больше не повторится, — наконец, произнесла она.

Пушкарева вдруг так остро напомнила себя саму полугодовой давности — в самый первый её день в компании, когда она по ошибке вышла на подиум, а потом затаилась в своей каморке, готовая ко всему, что от этого дежавю Жданову совсем поплохело.

— Идите сюда, — он взял её за руку и усадил на диван. — Рассказывайте — подробно и спокойно. В конце концов, я не только ваш работодатель…

А кто еще? Соучастник? Напарник по экономическим махинациям?

— Товарищ, — твердо определился Жданов.

— По партии, — почти серьезно кивнула Пушкарева.

Нет, она точно уже была не той испуганной Клавой.

Прикидывалась просто.

— Ну это из-за того, о чем вы не любите говорить, — пояснила Катя неохотно.

— О чем я не люблю говорить? — озадачился Жданов.

Она опустила глаза, показывая куда-то в область своего живота.

Ах, об этом.

И Жданов немедленно ощутил приступ желчи. Ну почему все их разговоры то и дело вращаются вокруг этой напасти? А нельзя это все выключить до тех пор, пока Пушкарева не станет снова образцовым сотрудником?

— Вот, именно такое выражение лица у вас появляется каждый раз, стоит упомянуть мое… положение, — она и сама произносила это слово неловко и неуверенно, без всякой бравады, с которой размахивала своим состоянием Клочкова. — Я пришла очень рано и заснула на рабочем месте потому, что у меня начался токсикоз. Мне становится плохо в троллейбусе, приходится то и дело выскакивать, чтобы подышать. Вот я и вышла сегодня с запасом, к тому же в шесть утра народа поменьше. Вы ведь так сердились за мое недавнее опоздание, — и она украдкой зевнула.

Жданов смотрел на неё с глубокой задумчивостью.

Иностранный агент?

Страшно далеки они с Малиновским от некоторых особенностей женской физиологии.

— Катя, — строго спросил он, — а скажите мне, повысили ли вы директору Никамоды зарплату, как я вас просил?

— Почти, — ответила она уклончиво.

Кажется, денежные вопросы смущали её еще больше, чем разговоры о беременности. Что за дикая Пушкарева ему досталась, как она вообще умудрилась залететь, если всего стесняется? От случайного чиха? Мысль, безусловно, была свежей.

— Тогда включите туда представительские расходы, — велел он, — на такси.

— Мне не надо, — тут же отказалась она.

— А мне — надо, — отрезал Жданов. — Катя, я вас очень прошу, не принуждайте меня заезжать за вами по утрам.

Пушкарева шокированно уставилась на него.

— Нет-нет, не нужно… Мне вообще ничего не нужно. И заезжать не нужно, и такси не нужно, я как-то вызвала, а там так одеколоном пахло, — она чуть наклонилась вперед, — ну прямо как от вас.

От неожиданности Жданов отпрянул от неё, чувствуя себя какой-то помесью отвергнутого лузера и блохастой собачки. Пушкареву что, и от него тошнит?

Вряд ли какой-то московский таксист благоухал столь же дорого, как и президент модного дома, но эту девицу такие мелочи не беспокоили. Одеколон, и все тут.

— Я пойду, — Катя встала, направляясь к себе в каморку. — Надо посмотреть, что у нас с поступлениями от продаж, банками, зарплатами, — и она снова зевнула. — Андрей Павлович, а вам на днях кто-то из моделей приносил печеньки, испеченные с любовью и страстью. Ну помните, вы меня еще к Светлане за какой-то глупостью выставили… А эти печеньки еще живы?

— Я вас вовсе не выставлял, а отправил по неотложному делу, — Жданов постарался вспомнить, где те дурацкие печеньки, не вспомнил, рассердился. — Да ну бросьте, Катя, какие к черту печеньки! Эти модели совершенно ничего не смыслят в выпечке. Иначе бы они не были моделями… Еще отравят вас или, что куда хуже, приворожат. Что вы будете делать, если воспылаете страстью к модели?

— Попрошу у вас совета, как охомутать её, — ответила Пушкарева без раздумий.

Жданов рассмеялся.

— Кать, ну закажите себе еды какой-нибудь и начните уже работать. В конторе черт знает что происходит, пока вы решаете вопросы демографии.

Она улыбнулась.

— Я сделаю заказ от вашего имени, да? Чтобы никто не удивлялся, с чего бы мне вдруг трапезничать на рабочем месте приспичило?

— Да хоть от имени королевы английской, — отмахнулся Жданов, — только включите уже компьютер!

— Андрюша, — Кира пришла столь томной и игривой, что Жданов ощутил нечто вроде профессиональной гордости: что-то, а их примирения все еще проходят на достойном уровне. — А меня посетила отличная идея.