* * *

Я сел за стол и взял ручку – терпеть не могу сразу набивать в компьютер. Нужно было писать – давным-давно пора. Сколько раз казалось, что нынче, наконец, напишется не один абзац и не одна страница. Но вынимая из файла чистый лист, я понимал вдруг, как по-детски заблуждался. И думалось, что это непременно случится завтра.

Но на сей раз и в самом деле вывелось несколько трескучих фраз, снимающих с автора всякую ответственность за написанное. «Когда вспоминаешь события четвертьвековой давности, то невольно подозреваешь себя в несвободе от обязательных аберраций последующего времени. И проверить подлинность красок прежних картин и коллизий нечем. Поэтому сомнение неизбежно сменяется вынужденным принятием на веру. Ведь ничего другого не остаётся».

Потом прервался, отодвинул штору, поглядел на нескончаемый снегопад. Ночь была живой, немой, прекрасной. И я понял, что сегодня же продолжу свои записи. И дело сдвинется с мёртвой точки.

* * *

«Надо учиться жить без счастья, но с радостью. Надо верить себе. Надо быть терпеливым с близкими и далёкими. Мы писатели. Мы опираемся на многие дальние плечи. Должно выйти. И выйдет, друг».

2008

ОТКРЫТКА

почтовая история

Я не таков: пусть буду снами

Заворожен –

В мятежный взмахну крылами

И сброшу сон.

Александр Блок

1.

Ну на сей раз я этого дармоеда достану! Мозги куриные его просифоню. Запомнит, урод! Хоть с памятью у него, конечно, напряжёнка. Как и у всякого брата их обуревшего… Но ничего, нехай поискрит нейронами. С непривычки – на пользу.

Дотягиваются попрыгунчики до кабинетов с секретутками – и не колышат их никакие осадки. Перетирания телефонные, заседания почём зря, с соратниками посиделки без галстуков. Орбита хлебная – сверху не капает. А закапает – большой беды не будет. Передвинуться подсобят. Вон их сколько вокруг, комнатей с сухими потолками!

Ей богу, будто в каком другом измерении бытуют. Тусуются, шустрят, кумекают. Так же, вроде, как и прочие смертные. Ан, нет – по-иному. Дело в том, что до прочих им дела нет. Напрочь. И не по злому умыслу. А потому что жизнь для них – они сами. А другое – сказки. Ими не живут – их рассказывают…

И ладно кружились бы в своём рою, жужжали, жирок нагуливали. А они – давай электорат доставать. Чтоб нюх не терял что ли? Или потехи ради? Или вовсе по раздолбайству? Что за недочеловеки, прости господи!..

Ну вот, опять завёлся. Сколько раз обещал себе не дёргаться. Куда там! Невроз, кажется, цветёт уже буйным цветом. А чему удивляться? Знаете, как его у крыс в эксперименте формировали? Сажали в ящик и через равные отрезки времени врубали один и тот же звонок. И так – недельку. По первости они не напрягались. Потом нервничали, беситься по звонку начинали. А потом, когда звонки прекращались, колобродили уже и без них. Дело сделано, механизм запущен. А что тому виной – вопрос уже чисто исторический.

Но мои звонки – отнюдь не история. А текущий момент. То бишь не звонки, а послания. Регулярные. К праздникам. Если быть точным – и не мне вовсе. А отцу моему. Правда, он уже два года тому, как умер. Но это обстоятельство автора не смущает. Он упорен и последователен. Несмотря на многократные доведения до сведения. По крайней мере свита его уверяла, что шеф в курсе.

«Поздравляю с праздником! Хочу верить, что эта знаменательная дата явится отправной точкой позитивных изменений в жизни нашего общества. Обещаю и впредь результативно работать во благо каждого живущего на нашей земле. Всё у нас получится! Спасибо за поддержку! Всего самого доброго вам!»

Это последний перл. Предыдущие не лучше.

Сколько раз слышал я в трубке вкрадчивый такой голосок девчушки из приёмной, что прекрасно понимает, что обязательно ещё раз доложит, что, конечно, во всём разберутся. Проникновенно говорить умеет, участливо. А потом – не успеешь глазом моргнуть – по-новой депеша. И опять – сказка про белого бычка… Хватит!

2.

Обладательницей милого голоска оказалась дама лет пятидесяти и весом – в килограммовом исчислении – вдвое большим. На изящный стульчик под внушительным её крестцом страшно было смотреть – блестящие ножки напряжённо выгибались, квёлая спинка сурово пучилась, пластиковое сиденьеце тяжким полукругом стремилось к паркету. Взгляд её был веским и пронзительным. От несовпадения заочно воображаемого и реально зримого я невольно опешил.

– И речи быть не может, – отвечала дама знакомым голоском, – да, сегодня приёмный день, но все встречи уже распланированы. Люди за несколько месяцев записываются. Мы бы рады помочь, но существует регламент, который нужно соблюдать. Иначе никакой работы не получится.

– А вы всерьёз считаете, что нынче получается? Не играйте под дитя.

– Если вы намерены сделать критические замечания, пожелания сформулировать – можете оставить в письменном виде. Рассмотрим и ответим. С этим проблем нет.

– Не сомневаюсь. Но мне нужно совсем другое.

– Прекрасно понимаю. Всем нужно другое…

Я уселся на огромный , с кожаной обивкой диван, положил ногу на ногу, подпёр подбородок ладонью.

– Очень у вас здесь уютно, хорошо, – сообщил я даме, по-хозяйски оглядывая приёмную, – уговорили: остаюсь.

И улыбнулся – сладко и ободряюще.

– Что это значит?

– То, что мне угодно ожидать реализации своего гражданского права непосредственно в том месте, где и должны откликнуться на моё законное требование.

– Тогда я вызову охрану.

– Мысль чрезвычайно оригинальная, но чреватая. Питаю, знаете ли, слабость к средствам массовой информации и готов поделиться с ними тем, что творится в офисах наших народных избранников. Причём, заметьте, бескорыстно.

– Вы что, шантажировать сюда пришли?

– Не передёргивайте. Это вы мне беззастенчиво угрожаете. И данный факт будет отражён в должной мере.

– Ну, знаете!..

Секретарша потянулась к трубке… Но внезапно дверь кабинета отворилась, и в проёме возник седеющий, в дорогом ладном костюме мужчина с мягкими терпеливыми глазами.

– Вы ко мне? – приветливо спросил он, – прошу.

3.

– Понимаю, понимаю вас,– сочувственно закивал хозяин кабинета после бурной моей четвертьчасовой речи, а ведь даже не успели познакомиться. Меня зовут Иван Иванович. Как вас величать? Очень приятно. Действительно приятно, что вы столь активны, непосредственны, решительны. Если бы хоть из десяти один у нас был таким, глядишь, и поубавилось бы раз в десять слёз по России.

Иван Иванович встал из-за стола и пружинисто подошёл у окну.

– Вон, полюбуйтесь. Не сквер – а срез нашего социума. Рабочий день, а все лавочки заняты. Бездельники, алкаши, пофигисты. Ну куда – дай им волю – они отчизну затянут? И уже почти затянули…

Вы думаете, я ради харчей да мерса с мигалкой на выборы пошёл? Уверяю, нет – это всё куда меньшей суетой покупается. Нужно немедленно прервать то, что происходит. И времени уже не осталось – необходимо действовать самому, напрямую, без посредников. Есть моменты, когда сомневаться нельзя. Иначе не успеть. А что до претензий ко мне по шкурной части – они всю дорогу были, есть и никуда не денутся. Кто на острие – тот и ранится…

Если избран – шутки в сторону. Ты ответственен за всех и вся. Депутат – это власть. И власть, как ни крути, определяет жизнь общества. А разве можно что-либо определить, находясь исключительно в пределах жизни? Чтобы мыслить стратегически, нужно смотреть и со стороны, из-за её пределов. А что за её пределами? Известно что – смерть. Так что только нахождение на одном поле с умершими и даёт возможность организовать течение жизни верным образом. И мертвее в этом, как это ни странно звучит, изрядно помогают. Впрочем, чего же здесь странного? А вам отец разве не помогает? И за это нужно быть им благодарным. Вот я их и поздравляю. Со всеми нашими общими праздниками. Нынешние адреса этих людей неведомы. Поэтому приходится использовать их последние здешние координаты. А какой выбор? Вообще поздравлений не посылать? Вообще наплевать на прежних своих избирателей и забыть про них? Тогда нынешние в два счёта от тебя от вернутся и будут абсолютно правы. А потом и вовсе забудут, как звали. За забвение расплачиваются забвением.