Но, Саня не унимался:
– Первая у нас молодцы. Вот если надо «Фокера» и «Мессера» завалить – то это вторая эскадрилья, а если что достать – то это первая.
Дойдя до своего кубрика, мы во все горло грянули:
– Рота отбой!!!
На следующий день сержант гонял наш взвод целых два часа в противогазах. Под глазом у него сиял внушительный фингал – тяжела видать была Андрюхина нога. Это была последняя месть сержанта, но по уставу. У нас продолжался курс молодого бойца. Тогда мы в сортире предупредили всех перепуганных до смерти сержантов, что если они попытаются, что-нибудь сделать не по уставу, то мы их «нахлобучим» тоже не по уставу и не одна мамаша по ним прольет слезы. И нам, по большому счету, без разницы от радости или от горя будут эти слезы.
После окончания срочной службы я решил поехать на Урал поступать в юридический институт. Сам я с Архангельской области родом, а в Свердловске жил мой дядька, и там же учился в юридическом мой школьный закадычный друг Серега, который меня и зазывал туда в своих письмах. Я предложил Сане поехать со мной. В Свердловске был горный институт. Я, конечно, знал, что мой друг мечтал быть геологом. У Сани была деятельная натура, которой хотелось все увидеть, испробовать, узнать. Его не пришлось долго уговаривать, хотя все-таки я должен был произнести довольно цветистый монолог о романтике Седого Урала и сказах Бажова. Я заметил, что Сане очень нравилось, когда идеи, мечты облекают в красивые образы. Выпив по случаю дембеля очередную стопку водки, он произнес нараспев слегка измененную цитату из песни Высоцкого:
– Видя Мишкину тоску, а он в тоске – опасный, я хлебнул еще одну и сказал согласный.
Так мы оказались в Азии, в горах Седого Урала.
Студенческие годы пронеслись быстро и весело. Во время студенчества мы оба женились, он – на своей одногруппнице Томке, я встретил свою Аннушку в ресторане «Космос», где она справляла свой день рождения. После окончания институтов мы все остались в Свердловске. Санька пропадал в изыскательских экспедициях, я работал следователем в прокуратуре. Правильнее сказать, это была не работа, а служба.
Прошло года три и перестройка дошла до своего апогея, вернее, до своей точки бифуркации. Мы с Саней как и многие наивные граждане радовались переменам, смотрели трансляции Верховного Съезда народных депутатов, ходили даже на митинги. Затем случилось Беловежское соглашение и произошел развал нашей страны – Советского Союза. Мы с другом очнулись, как будто протрезвели после продолжительного запоя. Нас всех развели, всю страну в который раз обвели вокруг пальца. Все было выставлено на продажу, предприятия отдавались за бесценок в руки непонятных и темных субъектов. В городе началась настоящая война, одни жулики крошили других среди белого дня – и в центре города и на окраинах, причем «поливали» из автоматов и даже из гранатометов. На самом верху происходило то же самое, но в других масштабах: раздавались бесплатно или продавались за бесценок несметные богатства и тоже темным, мутным и неизвестным доселе личностям. Это потом они стали известными и узнаваемыми, благодаря нашим «независимым» СМИ.
Я по-прежнему продолжать служить в прокуратуре. Начальствовал надо мной прокурор Василий Иванович Зайцев. Мне казалось, что при своих таких героических имени и отчестве он стеснялся своей фамилии. И вот, наступил один из переломных дней в моей жизни. Такие дни есть в жизни у каждого, когда нарушается привычный размеренный уклад жизни и ты, либо начинаешь рыть тоннель в другом направлении, либо начинаешь плыть по другому руслу реки жизни.
Меня вызвал к себе прокурор и стал в очередной раз просить закрыть дело в отношении директора молокозавода Вениамина Марковича Левина. Это был уже не первый случай вмешательства в мои следственные дела. Год назад, после неоднократных попыток убедить меня прекратить дело в отношении заместителя управляющего строительным трестом Чубисова, прокурор распорядился передать дело более «опытному» следователю Спирину.
– Михаил, ты пойми, на меня давят с самых высоких верхов. Этот Левин подключил всех своих … Все равно будет по-ихнему, – заискивающе начал разговор прокурор. «Ишь как волнуется», – подумал я. – Вместо «их», бубнит «ихнему».
– А, что наверху наших совсем нет? – наивным голосом поинтересовался я. – Только «ихние»?
– Ну, дай, ты мне спокойно доработать до пенсии. У меня сын – в институте, дочка – в последнем классе в гимназии, – продолжал «жалобить» меня прокурор.
«Враги человеку – домашние его», – с усмешкой про себя подумал я. Прокурор был тертым калачем и похоже уловил мои мысли.
– Что ты возомнил о себе?! Посмотри, что творится за окном! – для наглядности он даже подскочил к окну и продолжил. – Кому все это надо?! Все уже украдено до нас! (о! пошла классика) Строит тут, понимаешь, из себя целку!
И тут на меня накатило. С детства не люблю хамства. Нет, вернее, люблю. А еще вернее, люблю такие ситуации. Как Саня говорил о таких случаях: «Ну, все, Мишаня отвязался!» (так иногда ласково называл меня Саня) Я встал, подошел вплотную к прокурору и произнес, чеканя каждое слово:
– А, ты знаешь, Иваныч, что значит слово «целка»?! Оно присходит от слова «цельный». А, я смотрю, в тебе есть пробоина и даже догадываюсь в каком месте, поэтому ты и воспроизводишь слово «целка» в качестве ругательного.
Прокурор смотрел на меня такими выпученными глазами, что я стал подумывать о вызове врача. «Не привык еще, когда к нему обращаются на «ты», – мысленно предположил я.
– Ты уволен! – вдруг истерично завопил прокурор и быстро прыгнул в свое большое кожаное кресло, наверное, он там ощущал себя более влиятельным (солидности, что ли добирал) или более защищенным – как танкист в танке.
– Нет!! Я сам увольняюсь, мой бывший сослуживец, гражданин Зайцев, – сказал я, как можно, пафоснее.
– Что ты тут цирк устраиваешь?! Убирайся! – смело он кричал из своего «кожаного танка».
– Цирк устроили те, которые наверху, а ты стал в этом цирке дрессированным кроликом, «героический» наш, вернее, «ихний», Василий Иванович.
Тщательно выговаривая его имя и отчество, я красиво вышел и хлопнул дверью. Во всяком случае, мне так показалось. Конечно, я поступил не по Катехезису еврея в СССР от 1958 года, по которому мой поступок глуп и груб. «Всякое унижение – благо, если оно дает выгоду» – не мой принцип. Как-то это все скучно, плоско и примитивно. Не по-русски что ли.
Через месяц я уже организовал свою собственную юридическую фирму и мои финансовые дела шли стремительно в гору. Не все предприниматели были под «крышей» у жуликов, многие решали споры в арбитражных судах, а не на разборках, сходняках и стрелках. Санька тоже не бедствовал, с бывшими одногруппниками создал инженерно-изыскательскую контору.
У нас рождались одним за другим дети, у меня дочка и два сына, у Сани – три девочки. Когда-то в армии мы мечтали, что у нас обязательно будут сыновья. Я говорил, что назову сына в честь Высоцкого Володькой, а Саня хотел в честь Гагарина – Юркой.
По выходным дням, когда я выходил на дворовый каток поиграть со своими мальчишками в хоккей, обязательно появлялся Санька с клюшкой и коньками. Мы делились на команды и сражались до полного самозабвения. Санька очень хотел сына и частенько упрямо твердил:
– У меня будет Юрка!
По совету моей Нюры – они с Тамарой съездили в Дивеево. Сане было уже сорок два, когда родился Юрка…
II
Юрка продолжал неподвижно сидеть, не сводя глаз с матери. Тома, тяжело ворочая языком, выдавливала каждое слово:
– Санька… как будто все знал…. Перед поездкой он ни с того, ни с сего сказал … Если, что случится… пусть Мишаня заберет к себе… в Питер Юрку…Оформляй, Миша, документы…
Я вопросительно взглянул на Юрку, тот молча кивнул мне в ответ головой.
– Хорошо. Все сделаю, – успокоил ее я.
Юрке уже исполнилось 14 лет. Это был белобрысый крепыш, довольно высокого роста для его лет, с такими же, как у Сани, быстрыми и внимательными глазами, только сейчас они не были веселыми. Он с родителями часто бывал у меня в Питере. Ему безумно нравился этот красивый северный город, и он все ждал с огромным нетерпением, когда он с родителями переедет туда. Саня мечтал вслед за мной переехать в Питер, но все не мог закончить дела со своей конторой, а потом вдруг у Томы обнаружилась эта страшная болезнь.
