– Ард и Лиза присоединяться к нам уже на месте, они просили их извинить, возникли какие-то дела,– она сделала небрежный жест рукой, подчёркивая несерьёзный характер этих дел.

– На прогулке будут ещё несколько человек, они очень приятные собеседники.

Она вытянула руку и дотронулась до колен Кристины:

– Дорогая, ты наверняка уже летала на дирижаблях? – вопрос был обличён в утвердительную форму.

Кристина кивнула:

– Да, всего один раз.

Диасса удивлённо подняла бровь, а вслух сказала:

– Тебе обязательно понравиться.

Левам только хмыкнул на это. Сидя вполоборота Диасса продолжала касаться пальцами колен Кристины:

– Да, вот ещё, Кристина, по поводу Лиз – она многозначительно взглянула на неё.

– Ты не обижайся, у нашей Лизи сложный характер – в голосе Диассы послышались тёплые нотки.

– Но когда ты её поближе узнаешь, так сказать оценишь всю многогранность личности, то поймёшь насколько она удивительный человек и верный друг.

Левам, выкручивая руль, громко хохотнул.

– Я не обижаюсь на … на Лиз.

Кристина с трудом произнесла это имя, такая лестная оценка со стороны Диассы немного обескуражила её, признаться, она считала, что между девушками не самые тёплые отношения. Тогда в Грожже они почти не разговаривали, а Лиз отпустила пару обидных замечаний и в сторону Диассы. Хотя, как она могла судить, являясь совершенно посторонним человеком. Кристину вновь стали одолевать сомнения в уместности своего нахождения здесь. Однако, чутко уловив перемену её настроения, Диасса, воспользовавшись удачным моментом, изящно перевела тему разговора – стройные ряды домов, которые возвышались по обеим сторонам дороги, внезапно расступились, обнажив пламенеющее вечернее небо, ровный шорох по асфальту сменила тряска, под колёсами застучала брусчатка и машина въехала на большой, каменный мост. Его пролёты были такими высокими, что казалось он, словно парит над городом, в окно тут же потянуло прохладной сыростью реки. Диасса вытянула руку по направлению к закату и возбуждённо заговорила:

– Смотри, это отправляется Западный рейс, нам повезло застать его именно здесь, скоро и мы там будем пролетать.

Кристина повернула голову и не смогла сдержать восторг – примерно в пятидесяти метрах от мчащихся по мосту машин, неторопливо проплывал огромный, похожий на растянутую каплю серебристо-белый дирижабль. На фоне ажурных городских шпилей оттеняемых пучками розоватых облаков, через которые просачивались закатные лучи солнца, дирижабль выглядел фантастически красиво, он скользил мимо моста, постепенно набирая высоту. На его прогулочных палубах можно было различить отдельные фигурки людей. Кристине виделось совершенным чудом, что скоро она также будет стоять на палубе, возбуждённо махать людям внизу и любоваться закатом.. Сквозь свои мысли она услышала голос Диассы:

– У нас говорят, что если человек первый раз в жизни оказался на этом мосту и увидел пролетающий над ним дирижабль, то в городе его ждёт счастье, многие приезжающие в Берколадо специально стараются подгадать момент, а у тебя это непроизвольно получилось.

Диасса улыбалась. Дирижабль ушёл из зоны обзора, и Кристина крутила головой, чтобы отыскать его. Уже когда они миновали мост, справа от машины она увидела небольшую блестящую точку, которая быстро удалялась. Она встретилась взглядом с Левамом через водительское зеркальце, и только и смогла выдохнуть:

– Как здорово!

Он заговорщицки подмигнул ей.

Лиз.

Тёмный с витиеватыми рисунками шёлк балдахина округлыми звеньями спускался с потолка почти до самого пола. Лиз с закрытыми глазами водила кончиками пальцев по ткани, точно следуя нанесённому на неё узору. Полы балдахина закрывали её со всех сторон и образовывали нечто вроде кокона. За его покровами была совершенная тишина, только едва уловимый запах краски проникал в этот импровизированный чертог, занимающий самый темный угол большой комнаты с высоким потолком. Потолок поддерживался несколькими потемневшими от времени колоннами с красивым, местами отколовшимся орнаментом. Письмена на незнакомых языках здесь соседствовали с полуобнажёнными застывшими в самых замысловатых позах женщинах вперемежку с фантастическими растениями и животными. Между колонн в беспорядке стояли, либо просто были свалены в кучу множество картин. Можно сказать, что именно они занимали большую часть пространства. С некоторых холсты были содраны и остались только рамы с остатками висящей ткани по углам пустых деревянных глазниц.

Лиз отлично представляла себе обстановку комнаты, также она знала, что среди всего этого хаоса: картин, пришедших в негодность мольбертов и заляпанного краской тряпья, за балдахином внимательно следят страстно жаждущие её выхода две пары глаз. Одни из них вечно красные, слезящиеся, воспалённые старостью и напряжённой работой, но не потерявшие живого блеска и желания молодости, и вторые, совершенно бесстрастные, пустые как рама с выдранным холстом.

Она протянула руку к голове, раздался щелчок застёжки, и платье мгновенно скользнуло вниз, превратившись в бесформенную кучу возле её ног. Девушка, привыкая к прохладному воздуху мастерской, постояла ещё около минуты, потом она скинула туфли и, откинув край балдахина, вышла в полумрак комнаты. Стало чуть прохладнее и по обнажённому телу пробежали мурашки. В противоположном конце зала плескалось ярко-жёлтое пятно света, рождённое зажжёнными светильниками, которые стояли на длинных, тонких как ноги аиста металлических стержнях полукругом от одной из колонн до стены. Лиз направилась туда, мягко ступая по заботливо расстеленной для нее дорожке, в светлом углу кашлянули – она улыбнулась, представила, как старые красные глаза сейчас подслеповато щурятся и пристально всматриваются в глубину залы; девушка неспешно пересекала комнату, иногда она останавливалась у колонн, дотрагиваясь до некоторых фигур барельефа, как бы приветствуя старых знакомых: вот, совершенно обнажённая, как и она, женщина, с распущенными волосами и пышными формами сладострастно изогнулась, призывно вытянув руку, вот готовый взлететь пегас с расправленными крыльями. Сколько раз она проходила между ними?

Когда Лиз вышла на свет, ей показалась, что она выбралась из подземелья и очутилась на поляне залитой солнцем, только этот свет не нёс тепла, и здесь было также зябко, как и в тёмной части помещения. Сгорбленная фигура в бесформенном, плохо сидящем на немощном теле халате распрямилась, высохшие руки совершили несколько нервных движений, раздалось шамканье, потом надтреснутые звуки:

– Здравствуй Лиз, моя ласточка! – голос был раздражённый, однако в нём чувствовалась теплота.

– Ты опять опоздала, но тебе это простительно, тебя я готов ждать.

Лиз присела на низенькую тахту и поправила волосы.

– А вот этого не нужно, пусть будут растрёпанными – прохрипел старик.

Её охватила стыдливость, это чувство всегда возникало в первые мгновения перед их работой. Несмотря на то, что они были знакомы не первый год, Лиз ощущала глубоко интимный подтекст в их взаимоотношениях. У старого художника Шикрама не было недостатка в натурщицах, обладавших гораздо более выразительными формами, дисциплинированностью и спокойствием нежели Лиз, но для своих самых важных работ он приглашал только её. Она не всегда соглашалась, чем вызывала у него огорчение и неистовую ярость упустившего желанный экспонат коллекционера, поскольку нравилась ему не только как художественный объект, а как женщина и это отпугивало и притягивало одновременно.

Старик стал деловито трогать кисти, которые лежали перед ним на покрытой грубой мешковиной скамье – что являлось своего рода сигналом: Лиз легла на бок и приняла хорошо заученное положение. Художник внимательно посмотрел на неё, ощупав взглядом наслаждающегося старого фавна. В тишине он принялся за работу.

Вторая пара глаз неотрывно смотрела вниз. Крупный, почти квадратный мужчина стоял на маленьком балкончике, который на метр выпирал из комнаты второго этажа и был огорожен балюстрадой с широкими перилами. Балкончик располагался почти под потолком мастерской, и мужчина едва там размещался. Однако это неудобство мало его беспокоило, он весь был поглощён созерцанием того, что творилось в мастерской, и в отличие от Шикрама, обладал превосходным позволяющим рассмотреть все детали зрением. Он любовался каждым движением, каждым изгибом тела. Лиз знала, что сейчас происходит на потайном балконе под потолком. Она давно приняла это странное и на первый взгляд возмутительное условие, о котором, к слову, другие натурщицы, скорее всего не догадывались. Правда она не сильно удивилась этому – по городу много лет ходили слухи о крайне развращённом характере обитателей дома. Что творилось здесь в её отсутствие Лиз не знала, но была почти убеждена, что большинство нелепостей о Шикраме всё же преувеличены и вызваны желанием досадить выдающемуся мастеру. Его молчаливого слугу она встречала лишь, когда он открывал ей двери и закрывал их за ней. Они почти никогда не разговаривали и не обсуждали его скрытое присутствие во время работы художника.