– А собственный – еле прощупывается. И пальцы дрожат… Телефоны будят в ночь-полночь и требуют срочного решения. Бывает, тут же снимаешься с якоря и летишь на Камчатку, в Африку, в тартарары, на кудыкину гору, а движок, – я помассировал грудь, – только на валидоле и держится. Однажды откажет в небесах, и тогда – посадка в море вечных туманов.

– Дывытэсь, люди: неужто мы такие диды?! – Он приподнял ноги – живот взбугрился мышцами. – Пятак найдется, министр?

– Держи… – Я защелкнул кошелек.

– Рупь мне уже не по силам, а эту козявку… Р-раз!.. – Монета была смята в дугу. Он нажал на края – сомкнулись.

– Да ты, брат, еще силен! – позавидовал я. – А помнишь?..

Внешность Володьки, Владимира Алексеевича, само собой, не имела никакого сходства с классическим персонажем комедии дель арте. Настоящий Арлекин, как я понимаю, хитрец, проныра и везунчик. Таким он, по крайней мере, изображен у Сезанна. А Володька? Быть может, только везунчик. Опять же за счет чего? То-то!.. В довоенную пору… я не мастер на словесные портреты… был Володька не высок, но и не то чтобы низкоросл. Круглолиц был, но не скуласт. Не красавец, но… В общем, здоров, как бык, и жилист, как черт Грузен при этом, но, опять же, не толст. Внешность – сплошные противоположности, но соразмерные. И лишь одно не вызывало сомнения и определялось тогдашним словечком «моща». Силенкой наградил Володьку батька-кузнец, любовь к морю внушил Каспий, возле которого прошло его детство.

Теперь о происхождении Арлекина. В том смысле, откуда есть пошло это странное прозвище.

Владимир Алексеевич может обижаться на меня, но и по сю пору я считаю истинной виновницей этого прозвища его Красотулю. В ту пору еще не его, но Красотуля, между прочим, Володькино словечко. Так он зовет жену, так и я буду называть ее впредь, тем более присутствовал при знакомстве.

Мы пробирались узкой улочкой.

Солнце успело сплюснуться о горизонт, но капитан углядел за оградой двух фыркающих котят. Рыжий лупил черного, но было ясно – игра. Володька швырнул в них щепку и рассмеялся от полноты чувств: имелась у нас в тот день какая-то удача.

– Лопес! Бонифаций! – послышалось из-за кустов инжира. – Быстро ко мне, а то шляются здесь разные хулиганы!..

Мать честная!.. Краса-девица с умопомрачительной косой толщиной в перлинь! Впрочем, все остальное тоже впечатляло.

– Вот так красоту-уля… – шепнул Володька и громко отчеканил, что означало приказ: – Поторопитесь на вахту, старпом, а я задержусь для выяснения зоологического феномена: отчего один котофей что закат в пустыне, а другой черней черноморской ночи. Это ваши, гражданка? Лопес и Бонифаций!.. Оч-чень мило… – перемахнул через штакетник и был таков.

Через неделю весь городишко знал о состоявшемся знакомстве. И город мал, и Володька-капитан – фигура.

Несколько слов о городе.

До войны – заурядное зрелище: хаос домишек, гавань, маячок, мол и приземистый пакгауз, крашенный словно бы яичным желтком, и основная достопримечательность – славный особнячок управления порта. Фасад его, с претензиями и финтифлюшками, браво выпячивался на площадь, где торчали обшарпанный фаэтон Гони Султана, фотосарай «Артельсоюза» и самый большой в округе духан. Домишки мостились на горе и стороной сползали к «эспланаде» набережной с пыльными вазонами, утыканными окурками. Имелись речка и овраг именовавшийся «ущельем», но становившийся им в горах за лечебницей-санаторием, где работала санитаркой Красотуля. Тамошние пациенты и ее подопечные обладали, кроме болезней, пристрастием к всевозможным маскарадам. Обычно гуляния старались приурочить к празднованиям официальных дат, а также к дням заезда – отъезда отдыхающих. В такие дни эспланада буквально преображалась.

Теперь немного о капитане.

Я уважал его за мастерство. Азартное, но без рывков и реверсов, которых, как известно, не любят ни механики, ни механизмы. Понимал машину нутром. Нервом чувствовал скорость, инерцию и предвидел, как откликнется буксир на десяток добавленных или сброшенных оборотов, как поведет себя при малейшей перекладке руля. Это было искусство, а оно есть красота, помноженная на характер. Конечно, это мое личное понимание.

Другая деталь, необходимая в дальнейшем и в то же время дающая новые сведения о характере Володьки-капитана.

Не помню, из-за чего вышел спор, но ударили по рукам, что Володька за год овладеет английским. В совершенстве! Ударили и забыли. Все! Кроме него. А ровно через год… «Хау ду ю ду, мистер Браун?», как пели в те времена. «Мистер Браун», кажется, главврач санатория, так опешил, что вместо проигранных пяти выставил десять дюжин пива. Пиво – ерунда, но каков Володька?!

Как выяснилось, Володька лукавил. Сам и признался, что начинал не на пустом месте. Мальчишкой сдружился с американским негром Джо Иморе, который «сбежал с электрического стула» и оказался аж на Каспии! Облюбовал парусную шхуну «Два друга», где и встретился с Володькой. Как могли, так и учились друг у друга языкам. Джо – по необходимости, Володька – из любопытства, которое помогло в Институте водного транспорта не болтаться среди отстающих, а сейчас выиграть пари. Конечно, капитан поделил расходы за угощение, но изучение английского не оставил. Втянулся. Во-первых, прекрасное занятие в нашей дыре, во-вторых, где еще найдешь такого учителя, каким оказался капитан порта старый морской бродяга и полиглот? И он вцепился в ученика обеими руками! «Ставил» произношение, шлифовал слух к идиомам, искоренял остатки американского сленга, приохотил к английской классике, особенно к Шекспиру.

Итак, каким же образом Володька-капитан стал Арлекином?

…Близился к концу последний предвоенный декабрь. Наступление Нового года предполагалось отметить грандиозным маскарадом на эспланаде. Красотуля превращалась в Пьеро. Суженому досталась роль Арлекина Володька страдал, но противиться не мог и сам, своими руками пошил костюм, который навсегда как бы прирос к его шкуре в виде прозвища.

В канун Нового года на побережье обрушился свирепый норд-ост, заставший буксир южнее Сухуми. Кораблик нашел какую-то щель, куда и забился, но я-то… Я сломал ногу и валялся в каюте, прикладывал примочки на многочисленные синяки.

Капитан воспрянул духом: если шторм продержится хотя бы несколько дней… В такую погоду не до маскарада, и, значит, появилась надежда избавиться от насмешек. Да-да, шторм – это избавление! И мой командир в самом радужном, в самом новогоднем расположении духа отправился на почту, чтобы известить родной порт и, если удастся, возлюбленную о состоянии буксира и его координатах, имеющих быть в настоящее время и, может быть, в новогоднюю ночь.

Дребезжали стекла в окнах почты, Володька надрывал связки:

– Алло-алло, управление порта! Раечка? Май герл, передай руководству, что вверенный мне буксир гордо стоит у причала! Да-да, ты правильно мыслишь: мы не утонули, более того… Что значит ближе к делу?! Принимай: сопротивляясь напору стихии, бодро держимся на поверхности родного моря и шлем братскому коллективу таких же успехов в выполне… Стоп! Это записывать не нужно! Ты не записываешь? Молодец, Раечка! Если не трудно, передай Красотуле мое сожаление-огорчение, но, кажется, мы не успеем на эспланаду, и я не смогу принять участие в карнавале! Что-что? Торчали рыжие усы? На карнавале, под сенью ночи? Оч-чень возможно, что мы все-таки успеем! Так и передай: успеем!

Успеем!.. Разве он знал? А шторм-то и впрямь пошел на убыль. День он еще куролесил на пространстве от Новороссийска до Трапезунда, ночь миновала и так и сяк, а утро тридцать первого декабря застало буксир в море.

…Небо прояснилось. Пронзительно-колкие звезды застыли над гребнем хребта. В черном стыке берега и моря оранжевым глазом подмигивал маячок: «Нагулялись? Подходи. Нагулялись? Подходи!» Капитан поправил на мне одеяло и вздохнул:

– Пора готовиться к маскара… Тьфу, к швартовке. Но все равно: «Хау ду ю ду, Красотуля? Твой Володька напялит тряпки Арлекина, чтобы у Пьеро упаси боже! – не испортилось настроение». Так-то… Если б хоть ты был на ногах, Федя. Волна-то порядочная, а в рубке не штурман – пацан.