Первыми всполошились родители. Отец, как потом прояснилось, подсуетился через своих фронтовых друзей, нашёл связи в нужных кадровых службах, и на рапорте об отставке была наложена резолюция о переводе на Черноморский флот. Папашка, видать, так и подумал, что взбрыкнул от рутины его сынок-фантазёр, а перемена обстановки изменит его капризное решение.

А что изменит? Какую обстановку? На балтийском флоте пьют спирт, на курортном черноморском – крымский портвейн и кавказскую чачу… А пираты пили ром.

И в тот раз свой личный катер, катер своей судьбы не вышел в свободное плавание. Ещё два года протерпел. Но потом совсем стало невмоготу, словно девушке, выданной замуж за постылого. «Ох, – сказала Катерина, стоя ночью у обрыва. – Отчего же я не птица. Что ль, пойти и утопиться…»

3.

Отец телеграммой проклял сына. Телеграмма пришла, когда уже подходила к завершению процедура увольнения. По обстоятельствам, сопутствующим увольнению при общей государственной политики сокращения вооруженных сил, обошлось без угроз кадровиков «испортить дезертиру биографию».

Зимой во флотской шинели без погон, чёрной вороной с общипанным хвостом, предстал он на заснеженном крыльце перед открывшей дверь матерью. Родители уже жили в Москве. Отцу после демобилизации осталась его служебная жилплощадь – квартира с отдельным входом в дощатом бараке с насыпными стенами в районе Марьина Роща. В двухкомнатной квартире сыну выделили освобождённую от разной рухляди кладовку, в которой не было окон. И лампочку провели через провод временной конструкции.

Отец долго поглядывал на сына как на выродка в семье.

– И по какой штатской стезе намерен теперь выполнять свой гражданский долг? – спросил он в первый день за семейным ужином.

Ещё до демобилизации стоял такой вопрос – по какой стезе? Почему-то остановил свой выбор – пойти в уголовный розыск. Независимо, в столице или в провинции. Такое стремление возникло из каких-то базовых свойств характера, которые, по всей вероятности, и сформировались из разных случайностей на жизненном пути: из прочитанных книжек, из компании друзей, из разговоров нетрезвых мужиков в их искренней злобе на несправедливость в окружающей бытности. Много что слепилось в один комок, из которого потом проклюнулся росток дерева судьбы. Желалось, чтобы это дерево выросло сосной корабельной, а не берёзкой, искривлённой в угоду преобладающему направлению ветра. Вот этого в подсознательной подспудности хотелось. Это хотение зрело и искало практического выражения. Конечно, адмиральских кортиков, посыпанных бриллиантовой крошкой, на той службе не заслужишь. Скорее всего – даже наоборот: разбор человеческим драм может закончится и собственной драмой, как у врача в эпицентре эпидемии.

– Эко, тебя куда занесло. Это всё твоё фантазёрство наружу прёт. Двадцать пят лет стукнуло мужику, а ты всё в казаки-разбойники, сыщики-воры играть собираешься. Блажь в заду свербит. Мальчишество неразумное, ей-богу…

В городском управлении внутренних дел тамошний кадровик сразу. Увидев вошедшего в его кабинет бывшего флотского офицера, тихо обрадовался и потёр ладони. Повёл беседу воркующим заманивающим голосом. Описывал карьерные перспективы, служебные льготы, потом подсунул стопку анкет, которые полагалось заполнить. И вдруг, точно опомнившись, спросил:

– Надеюсь, со столичной пропиской? А то ж, вот большинство наших кандидатов, что с местной с пропиской, в основном на рядовой и сержантский состав. Из офицеров бывших совсем мало к нам хотят, – и кадровик вздохнул, что даже спала опухлость его розовых щёк. – Офицеры угрозыска есть главный локомотив в борьбе с преступностью. Из них формируется элита сыска. Без них, э-э-э, – кадровик посмотрел в потолок кабинета, – без них все остальные службы просто обложка к материалам уголовного дела. Я сам лично в этой специфики кое-что понимаю: в карманной группе по трамвайным маршрутам сержантиком молодым начинал. Это потом закончил педагогический и сюда направили, – кадровик постучал пальцем по столу.

Через месяц после всех формальностей выдали направление в качестве стажёра: прикреплялся для первоначального вхождения в профессию в помощники участковому уполномоченному в Сокольническом районе. Чтобы принюхался, как ассенизатор, к той бочке, в которой и бултыхается объект его будущей работы.

Наставника, предназначенного для ознакомительного периода, подполковник – начальник местного отдела милиции показал пальцем из окна своего кабинета.

– Вон сидит на скамейке со старушками жалобщицами. Я его специально в дни приёма населения на этот участок командирую. Умеет он в душу народа влезть. – Подполковник махнул в сердцах рукой. – Большое дело делает. Без него эти старушки растоптали бы меня, как слоны удава… Учись, стажёр, с народом общаться.

Пожилой, лет под пятьдесят, с погонами старшего лейтенанта, в летней белого цвета гимнастёрке, при шапке с кокардой на голове, несмотря на жаркий апрель, внимательно ознакомился с направлением из кадровой службы. Затем задал вопрос как бы невзначай, посмотрев куда-то в сторону:

– Ну верно, да, заметил, что не по форме и не по погоде головной убор. Но такое дело, что ещё по осени фуражку потерял при погоне. И замены ей никак не произведут по заморочкам всяким бухгалтерским. Вот я и нарушаю летнюю форму одежды.

Наставник отвёл за локоть в сторону от скамейки со старушками и голосом с интонациями доброго дедушки проговорил:

– В ученики, значит, ко мне. Добро. Буду обучать покуда преступники в мире нарождаются для дела борьбы с ними. Всех, понятно, не переборешь. Как тараканов или мышей, но за количеством их на своей земле следить надо. Они ж, куда рвутся, эти мыши-тараканы? А туда, где кормёшка лёгкая и опасности нет для них. Уберёшь на своей земле объедки всякие, помойки доступные и этот тёмный элемент сразу в другое место переселяется. Верное наблюдение порядка жизни. Принимай на ум… Я ж, понимаешь, друг любезный, сам когда-то в учениках фабричных побывал. И сам из пролетарьята потомственного прямой потомок. И как мне в то время селёдочной головой своим ученикам в морду, то есть в лицо – тыкать не буду. Меня учили металл знать на фрезерном станке, с которым ты работать собираешься. И я тебе показать намерен – какой он тот металл и какой фрезой его брать можно. Смотри, вникай – а в теориях я слабоват. По милицейском ремеслу уже тридцать лет со шпаной и уркаганами сокольническими службу несу, что даже на войну начальство не пустило тогда.

4.

Постепенно создавалось общее впечатление: наворачивали в ежедневном маршруте по улицам, переулкам, дворам. С народом общались: выслушивали жалобы в крикливой, гневной форме выражения, доносы таинственным шепотком. Старый участковый слушал всех,кивал головой, выражая сочувствие. Иногда в конце таких бесед задавал обступившей его публике один-два вопроса и после в отдалении, улыбаясь, пояснял своему стажёру: «А вон оно как… А то ж всё непонятно было, кто того краденного «зингера» себе купил…»

С народом общаться ежедневно – это как спирт пить неразбавленный без закуски. Сипеть начнёшь, голос потеряешь, желудок испортишь. И полное смущение разума наступит. И как это партия с народом управляется – иногда приходило в голову – велика всё-таки мощь КПСС, всеобъемлющая сила… На флоте, да и вообще – в казарме, на плацу, в строю народом управлять сподручнее. А эти штатские строем не ходят и живут не по уставу, а как бог на душу положит. Опасно для власти, что таких – большинство.

Кроме повседневных забот служебных, обозначающих из себя явление неусыпного присутствия государственной власти, то при обнаружении факта явного преступления участковый со своим стажёром обязаны были первыми оказаться на месте преступления и обеспечить сохранение первичных улик и очевидцев. И если преступление не раскрывалось в ближайшие дни, то лица самые ответственные за то раскрытие в своих рапортах-отчётах винили участкового, не обеспечившего «полноту картины горячих следов».