Поле. Крестьяне работали кое-как. Другие вовсе лежали на земле. Кто болтал, кто обмахивался лапухом, кто спал. Глава выехал из деревни на два дня, а с его охранниками всегда можно договориться. Охрана поголовно пьянствовала, но крестьяне ничего такого конечно же не видели. Все на своих местах. Все как надо, шеф.

– Слышь, хватит валяться! – раздалось с одного края поля. Микола затаился за деревом и превратился в слух.

– Отвали, ты сам особо не напрягаешься! – послышалось в ответ.

– Работу все равно надо сделать. Хоть абы как. Иначе что хозяину скажешь? Хочешь десять лет на него батрачить?

– Это ты батрачишь, потому что все, что мог, пропил, и влез в долги так, что просвета вверху не видно. А я за деньги.

– Конечно, ты ничего не пропил. Твой батя все пропил за тебя, а ты сразу с голой жопой родился!

– Харе спорить! – вмешался новый собеседник. – Я еще не отдыхал, а вы оба вперед и с песней.

– Ну Свят!

– Что – Свят?

– Тебе вообще без разницы должно быть. Ты отсюда никогда не освободишься.

– Освободится. Когда-нибудь он договорится до того, что его забьют батогами до смерти, и мы от него избавимся, – рассмеялся один из работяг.

– Я ради вас страдаю, – обиженно произнес Свят. – Вы ничего не делаете, когда попирают ваши базовые права и свободы.

– Попирают что? Свят, ты говоришь все время непонятно, а потом удивляешься, почему никто не на твоей стороне.

Свят всегда говорил непонятно, и все над ним подшучивали, а Микола откровенно не любил, потому как все, что следовало из его речей, это то, что Глава и все, кто с ним рядом, плохие, а такие, как Свят, хорошие. Непонятно только, какие такие. Никто не понимал, понимал только сам Свят, и из-за этого между ним и остальными все росла и росла стена, которую он упорно не замечал.

– Мы на одной стороне – стороне угнетенного класса, – начал Свят свою привычную речь, упорно объясняю свою позицию, будто все вокруг дети. – Глава, церковь и богатые землевладельцы сами ничего не делают, а только присваивают результаты нашего труда. Вы хоть раз видели, как они сами поля вспахивают, картошку сажают, урожай собирают?

– Так они и не должны. Так уж устроено – они командуют, а мы работаем.

– Когда они смотрят! – заржал крестьянин. – А когда как сейчас, мы работаем абы как и тем самым выражаем твой, Свят, протест, максимально эффективными методами.

– Мы могли бы забрать всю землю! – повысил голос Свят. – Она принадлежит нам всем и мы все имеем на нее право. А обзывать нас и бить вообще никто права не имеет, потому что мы люди, мы личности.

– Тебя батька бил?

– Да.

– Имеет он право?

– Нет конечно! Но я тогда был ребенком и не знал этого.

– А кабы и знал, чтоб ты сделал? Кто сильнее, тот и прав.

– Но теперь мы не дети, – возразил Свят. – И мы сильнее, потому что нас много.

– Но у нас нет оружия.

– Чувства собственного достоинства у вас нет! – гаркнул Свят и пошел работать. Не хотелось ему уже отдыхать.

Зато остальные его уходу были только рады. Они снова погрузились в полудрему и праздные разговоры про баб, погоду и природу. И все текло своим чередом.

…

Микола ушел. Настроение было паршивое. Хотелось рассказать все отцу. И про ленивых крестьян, и особенно про Свята. Несколько лет назад он служил в армии, и так вышло, что они участвовали в мелкой потасовке на границе с каким-то европейским государством. Микола даже не запомнил, с каким. Но суть в том, что Свят общался с жителями той страны, и они ему рассказали про какую-то демократию. Микола не знал, что это такое, но понял так, что это какое-то мироустройство, отличное от того, к которому они тут в деревне привыкли. Там было что-то про права и свободы каждого, даже самого паршивого крестьянина. В общем, сказки. Какие у крестьян могут быть права? У них одни только обязанности, да и то, они их выполняют нехотя. Свят считал, что люди равны. А отец считал, что некоторые люди ровнее, чем другие. Например, их семья. Они – повелители этой деревни, вся власть сосредоточена у них. И пусть формально Главу должны переизбирать каждый год, на самом деле так не получается. В выборах участвует только верхушка общества, а она всегда голосует одинаково. Поэтому нет никаких сомнений, что все будет оставаться по-прежнему из года в год, и никакая демократия им тут не нужна. Священники переводят волю Господа простым смертным, и за это получают десятину. Купцы торгуют и наживают капитал. Землевладельцы владеют крестьянами и землей. Крестьяне ничем не владеют, за редким исключением. У некоторых есть свое хозяйство, но многие быстро его лишаются. Ну а что вы хотели от безалаберных много пьющих бездельников? Земля все больше уходила богатым. Бедные становились все беднее. Это и есть справедливый миропорядок, в котором всем живется привычно, и незачем что-то менять. Так размышлял Микола. И хотя он был уверен, что все идет своим чередом, он злился, потому что сквозь все его доводы проступало воспоминание, когда Иван, сын сапожника, оказался на коне, а он, сын Главы, оказался трусом.

Микола задумался и поэтому уходил он все дальше и дальше в лес, пока лиственные деревья не стали расти все реже, зато хвойные все чаще. Хвойный запах стоял повсюду, птицы как будто пели реже и как-то грустнее, под ноги лезли корни. Микола стал уставать и спотыкаться. Ударив ногу об очередной корень, не понять откуда выросший на его дороге, он огляделся по сторонам и понял, что никогда тут не бывал. С чего бы это? Он ведь не раз проходил и большие расстояния. И не уставал он так раньше никогда, потому что часто бродил от безделья один по полям и лесам.

– Ой! – очередная сосна специально подставила ему подножку и Микола кубарем полетел в овраг, по пути сшибая камни, ударяясь о землю, царапаясь о колючие кусты. Когда падение прекратилось, Микола оказался на берегу речушки, вроде знакомой. Была же в лесу река, мелкая такая, быстрая. Возвращаться надо, решил идти по реке. Если река идет в деревню, значит, идти надо по течению, и придешь куда надо. Микола пошел. Только река не расширялась, а наоборот, сужалась, мелела, пока не превратилась в ручей, затем тонкую струйку, а затем полностью исчезла в груде камней. Микола в недоумении смотрел на камни, куда утекла река, пока из них снова не забил ключ. Исток, а не конец реки. Исток. А ему показалось, что река течет в эту сторону. Как ему могло это показаться? Не сошел же он с ума, он же ясно видел направление. Ну да делать нечего. Пошел Микола обратно.

Становилось темнее. Хвойный лес полностью поглотил лиственный. Ни единого звука не доносилось ни справа, ни слева от мальчика. Гробовая тишина. Гробовая. Микола поежился. Ветер тоже стих. Все стихло. А река? Где шум воды? Где река?

– Исчезла, – прошептал Микола, испуганно оглядываясь. – Потерял. Задумался. Идиот! Как теперь назад возвращаться?

Искать его станут только ночью, ведь все парни его возраста пропадают где ни попадя целыми сутками. А где искать? Начнут с самой деревни. Про лес только к утру додумаются. А там и еще день потратят. Как быть, как быть.

Сел Микола на поваленное дерево и загрустил. Мама расстроится. Мама всегда расстраивается и из-за более незначительных вещей. А тут… Он никогда не терялся, на него можно было положиться. Отец так и говорил матери, когда она расстраивалась: «На парня можно положиться, что ты за него трясешься, как будто он маленький». А выходит так, что отец был не прав. К грусти и страху добавился стыд. В трех соснах заблудиться. Рядом с рекой заблудиться. Ей-богу, как маленький. И позор будет такой, когда его найдут. И потом месяц из дома не выпустят. А мама будет ходить мимо, смотреть на него печальными глазами и ни словечка не вымолвит. Надо придумывать, как самому отсюда выбираться. Лег Микола на траву, заложил руки за голову, задумался. Сквозь кроны едва проступало небо, и она становилось фиолетовым прямо на глазах. Скоро стемнеет, совсем стемнеет, а может, даже придут волки. Или медведь. Думал Микола, думал, пока не уснул.