— Он… он правда виноват в той войне? — едва слышно прошелестела девушка. Листья громче ветер несёт по воздуху, нежели заговорила муза.
— Если отец в чем-то и виноват, так это в том, что он был настоящим Ратценбергом. Он рос на подвигах великих колдунов-воителей нашего рода, которые убивали врагов, спасали нашу реальность, порой даже жертвуя собственной жизнью, а вокруг него не было ничего, кроме вечной войны –после Второй Мировой войны через ослабленные барьеры хлынуло столько нечисти… Неудивительно, что отец мечтал жить в мире, который он принесёт всем… Да, — губы колдуна искривились, — гордыня отличительная черта нашего семейства. Когда ему было двадцать, он со своими друзьями создал клан Призраков. Конечно, тогда это была не такая элитная организация — дюжина мальчишек, борющихся со злом вызывали у Совета только усмешки, но их никто до поры, до времени за реальную силу не принимал, пока однажды они не сразили целую стаю валькирий — после этого Призраки были учреждены официально…. Альбрехт говорил, что отцу этого было мало — он видел, клана недостаточно, нужно больше. Жизнь проходила мимо, пока он тратил дни и ночи на поиски способа, который бы навсегда положил конец Хаосу. И Хаос, пораженный дерзостью, ответил ему, послав свою любимейшую дочь. Тут-то произошло то, чего произойти не должно было — они влюбились, позабыв обо всем. Наплевав на правила этого мира, они сотворили странный союз, который едва не погубил всех. Ликия не вернулась в Хаос. Видевшая миллионы войн, вечная, как сам Хаос, она хотела быть любимой и… покоя. Она устала от ненависти, крови, борьбы…
— Но… если Ликия осталась, как началась война? — аккуратно спросила Мелета, когда Рейнольдс умолк.
Что видел он, не моргая глядя на потолок? Тени, отбрасываемые своей матерью, когда она еще жила под сенью сего замка? Или то, как мир катился в Хаос, пока двое влюбленных разрушали баланс?
— Отец был великим колдуном, однако… недостаточно опытен. Никто не знает Хаос и его коварство. Эксперименты Герберта нарушили баланс между двумя реальностями, барьер истончился настолько, что сквозь него могли проходить химеры в неограниченном количестве…. Так и началась та война. И Ликия, долгое время воевавшая за Теневой Мир, предала всех в момент, когда победа была очень близка… она предала его… Я не знаю, почему она вернулась туда, мне никогда не было интересно, — голос Рейнольдса стал прозрачным, а пальцы непроизвольно сжались в кулаки. Он врал. Всю свою жизнь колдун спрашивал почему, да никто не мог ответить ему. Часто ему казалось, что Ликия поступила так из-за него. Она ощущала, что ребёнок внутри неё больше принадлежит другому миру и здесь, в теневой реальности просто не выживет. Вполне реально, что химера решила позаботиться о нем, но даже этот факт не мог уменьшить ненависти, которую Рейнольдс испытывал к женщине, отобравшей у него всё. — Я родился уже в Хаосе и Теневому Миру пришлось пережить очень тяжелый бой, дабы Герберт мог вернуть меня на землю, где я был обречён. Знаешь, мне кажется, я чувствую как отец был растерян — его любовь и так натворила бед, а здесь ещё и полумертвый ребенок-химера. Мне говорили…. — тут голос Рейнольдса надкололся, — что в первую ночь он смотрел на меня и не делал ровным счетом ничего. Просто сидел и наблюдал, как я умираю, ибо сам не мог поднять руки на собственного сына, однако и не хотел давать ему шанса жить. Я не знаю, как ему пришла в голову мысль о том, что я могу стать орудием. Наверное, он видел во мне не только несущего разрушения, если я выживу, но и чистую страницу, свой второй шанс. Тогда-то Герберт стал бороться за мою жизнь, как оказалось, с помощью пятерых помощников, имена которых, боюсь, я не смогу узнать…
Мелета ощущала, как по её щекам катятся слезы — это была самая неправильная историю, которую ей доводилось слышать, и чем равнодушней пытался говорить Призрак, тем сильнее сжималось её сердце. Теперь холод, исходящий от Нахтмарта был ничем по сравнению с леденящим ужасом, проникшем внутрь. Обреченная любовь, ребёнок, которого отчаявшаяся мать пыталась спасти, а отец хотел то ли убить, то ли превратить в собственную работу над ошибками и… война, развязанная из-за любви.
— Жаль, что он не смог поверить в меня до конца, иначе бы не наложил чары, о которых говорил Этьен. Очень жаль, что он не поверил, что я тоже слишком Ратценберг — как бы я мог стать на сторону Хаоса, когда из-за моей семьи пролилось столько крови…
— Рей, он должен был перестраховаться, он и так слишком много ошибался, — Мелета не делала попыток подойти к колдуну, сейчас это было бы ни к чему, — для человека, который пытался сотворить мир и втянувшего его в войну, это очень… логично. А что случилось потом?
— Трехлетняя война, которую возглавляла Ликия и Герберт с разных сторон. И одно смертельное заклинание на двоих. По официальной версии отец не рассчитал силу, потому сам погиб, но вот незадача — будучи величайшим колдуном своего времени, как мог он глупо ошибиться? Я думаю, он прекрасно понимал, что должен сам умереть, ибо слишком виновен перед собственным миром.
— Но он все-таки его спас, — улыбнулась сквозь слезы Мелета, — такой страшной ценой, но все-таки спас.
— Да, — ровно закончил Рейнольдс свою историю, подымаясь на ноги, — а потом меня забрала семья Дракулы и дальше жизнь у всех потекла своим чередом. Пойдем, Мел, ты, кажется, хотела тренироваться, а мы и так потратили много времени, скоро на Парнасе начнут беспокоиться, где ты, — было заметно, что колдуну хотелось побыстрее закончить свое повествование, видимо он и сам был не рад своей откровенности. Парень не понимал, что выговариваясь, делал лучше себе.
Сегодня Рейнольдс пришел за ответами, за что отец так несправедливо поступил с ним. Перерывая бумаги, в которых были все формулы и чары, которыми его защищали, он не находил ничего, пока не стал говорить с Мелетой, сказавшей заветное слово «искупление». Теперь ему было все ясно, но становилось ли от этого легче? Могла ли правда исправить годы, проведенные под гнетом недоверия, стереть из памяти тюрьмы и психиатрические лечебницы? Кому она нужна, эта правда, когда уже не в состоянии исправить что-то?
Рейнольдс не понимал то, что ясно видела Мелета, специально затеявшая этот разговор — ведь хроники той войны она знала не хуже колдуна. Правда могла излечить раны в его душе, подарить, наконец, долгожданный покой.
— А твоя бабушка, Рей? — тихо спросила девушка, когда колдун уже коснулся пальцами дверной ручки. — Что с ней сталось?
— Сердце не выдержало, — всё тот же равнодушный тон. — Вставай. Пойдем на тренировку. Нахтмарт, запечатай снова эту комнату, не хочу, дабы кто-то копался в этих архивах.
Подхватив полы длинного платья, Мелета устремилась за Рейнольдсом во тьму замка, ни капли более не страшась её. Она бежала за уже шагавшим по крутым ступеням колдуном. Он подымал за собой прямо-таки смерчи из пыли, от которых у музы слезились глаза.
— Ты куда так спешишь? — почти задыхаясь, спросила Мелета. Он будто пытался от самого себя сбежать. От мысли, которая его часто беспокоила, особенно сейчас, когда перед ним всегда были эти большие, сияющие любовью, глаза.
— Хожу быстро просто, — буркнул колдун, после чего резко остановился. Мелета едва не налетела на Рейнольдса, она бы упала, если бы не вцепилась в перилла.
Теперь они были на расстоянии в один поцелуй. Мелете, казалось, что она слышит даже как шелестят её ресницы, когда она моргает.
— Знаешь, какой главный урок я извлек из той войны… смерти отца, Ликии, бабушки? Что самое страшное зло — это любовь, — у Мелеты перехватило дыхание. Нет, нет, нет, Рейнольдс, не говори так, не надо. — Она заставляет нас забыть о долге, собственных целях, об идеалах. Она соединяет то, что нельзя соединить и в результате разрушает абсолютно все. От любви одни напасти — пусть бы она сгорела в огне той войны. — Сейчас, крепко, до боли, сжимая её плечи, Рейнольдс уничтожал её. Убивал. Лучше бы он тогда нажал своими когтями химеры чуть сильнее, нежели сейчас ранил каждую клеточку её тела. — Любовь ведет только к смерти, оставляя после себя искалеченные судьбы да пепел. Поэтому, Мел, милая моя, прекрасная Мел… прекрати смотреть на меня так, будто я — единственный парень на свете, ибо я никогда — слышишь, никогда — не отвечу тебе взаимностью. Мне жаль, но я не верю в любовь, особенно в ту, которая слишком контрастна. Я не твоя судьба….
