Ещё у него в столе лежал диск с релизом игры, над которой работала Рей. Когда он впервые её запустил, стало как-то тепло. Там было все такое знакомое. Много воды, целые океаны. А у одного из персонажей был даже его шрам на лице. Девочка оставляла следы. Но Бен с ужасом ждал, что наступит день, и всё закончится. Звонки и прочее, хотя и знал, что нельзя быть эгоистом и ожидать, что Рей будет любить образ годами. Она и так была слишком верной. Зачем-то продолжала быть с ним, играя в эти отношения по скайпу. Скайп не решал ничего. Это были сеансы, полные яда, который травил их обоих. Сеансы, которые они не могли отпустить.

Прямо современные Абеляр и Элоиза. Разлученные, но любящие. Только вместо писем – ноутбук и включенная камера.

Бен, не спавший из-за головной боли почти всю ночь, потер глаза и оглядел кабинет. Он в последние две недели почти и дома не был, все оставался на работе – дел было столько, что порой не хватало времени даже подумать, и он с радостью не думал. Выполнял работу. Мужчина немного нахмурился – все было таким расфокусированным, плывущим. Поморгал и снова протер глаза. Это происходило все чаще.

Он прекрасно знал, что с ним происходит. Знал, что это не из-за разбитого сердца, а из-за истощенного мозга. Транзиторные ишемические атаки даже в его возрасте были нормой, немного напрягала частота и длительность. Если раньше он мог передышать их за пару минут, то теперь мозг мог подвести и на час. А сидеть час и моргать, пытаясь рассмотреть на допросе обвиняемого, было неудобно. Но плюс был в том, что эти ТИА были как волны – приходили и уходили. Не нужно было идти к врачу, лечиться. Это не было онкологией, которая бы требовала лекарств или времени. Чтобы остановить это, Бену бы пришлось остановиться самому, а этого как раз он пока сделать не мог. Полный покой или частичный был теперь вне зоны доступа, потому приходилось справляться.

Когда мужчина снова мог все четко видеть, заглянул в свой график. Фарсового суда не было сегодня. Вообще скандал вокруг него почти сошёл на нет, и он снова – какое, блядь, счастье – мог выполнять свою высокую миссию.

Бен поднялся, потер щетину. Что ж, если суда не было – это хорошая новость. Играть пай-мальчика было все сложнее – слишком много злости горело внутри, слишком много, и она подпиливала весь его контроль, который он пытался удержать над собой. Срывался только на допросах, тех, где можно было применять свои методы. Ходил почти все время с оббитыми руками – бинты ему были не нужны. С каждым днем своего одиночества Бен становился все агрессивней и злее. И ему было плевать, кого убивать, по сути. Кого приказывали, того и мучил. Руки, запачканные по локоть, все равно не отмыть. Он стал идеальней, сговорчивей для своего государства.

Бен обменял свои принципы на месть. В ту первую, темную неделю он первым делом встретился со своим президентом. Был не идиотом, знал, что если не выбьет у него своих расширенных полномочий – будет мишенью для всех, а мишенью Бен Соло быть не привык, и привыкать не собирался. Потому они заключили сделку, и с помощью продажи своей души – её жалких остатков, которые верили в справедливость – Бен взлетел выше, чем когда-либо. Стал почти неприкасаемым, и даже директор ФБР больше не имел над ним власти. Взамен он больше не спорил, когда президент просил выбить нужные обвинения. Не спорил, когда куда-то там, на мирное население, падали ракеты, и даже поддерживал. Не спорил, когда нужно было применять любые меры для остановки митингов или страйков. Хуже того – порой, пытая кого-то водой, Бен ощущал что-то смутно похожее на удовлетворение, и понимал, что падает все ниже, превращаясь в опасного садиста на высокой должности. Он был идеальным серийным маньяком, если верить портрету, который обычно составляли профайлеры, потому что теперь Бен Соло молился лишь трем богам: доминированию, манипуляции и контролю. Молился на работе, конечно. Дома у него была своя религия: Рей и бутылка джина. Или рома. Когда как.

Но даже осознание своей неправильности, внутреннего уродства, которое стало глубже, не заставляло Бена остановиться. У него забрали Рей, и он жаждал наказать тех, кто обидел её. Это было неправильно, потому что оправдывать свою жестокость и агрессию лишь тем, что жизнь дала тебе по морде, было как раз в стиле маньяков. Что ж, не зря говорили, что если бы они, маньяки, не убивали, то становились бы хорошими копами. У него было все с точностью наоборот. Даже хуже, покуда он был федералом с никем не ограниченной более властью. Без принципов, зато с открытой раной.

Опасное сочетание.

Но президент был доволен. Его ручное чудище помогло изменить расстановку в его шахматной партии, а Бен… его доска давно опустела, потому он играл в месть. Придурка, который пытался подражать его технике допроса в ЦРУ, и который ударил девушку, Бен в конце сентября взял с собой в Ирак. В протоколе все было гладко. Случайно трагически погиб очередной солдат на учениях, ничего нового. Сколько у него было переломов, никто не считал – учения, так учения. Бен вернулся домой со сломанным запястьем. Оправданием тоже были учения.

Никому не было дела, на самом деле.

Мужчина мстил метко. Сноук случайно попал под сокращение – надо же такому случиться. Люка резко уволили из университета – на него пало подозрение в связях с несовершеннолетними студентками, и профессора Скайуокера ожидало длительное судебное разбирательство. Кого Бен не мог убить, тех топил. Круг причастных сокращался, смывался, заканчивался. Он никого не забыл и никого не простил.

Бен скрестил руки. Подумал о том, что же он будет делать, когда закончится его месть. На чем дальше будет держать себя?

Мужчина хмыкнул. Вряд ли то, что происходило с ним, можно было впихнуть в рамки глагола «держать», когда он падал все ниже и ниже, погрязнув в крови, жестокости, злости и алкоголе. Пил Бен много и почти постоянно. Конечно, он не шатался пьяным по коридорам ФБР, и с восьми утра до семи вечера джин был под запретом, зато потом Бен позволял себе – на работе или в квартире – раскручивать гайки, которыми он закупоривал собственную боль.

Если бывал дома, то по вечерам ничего не делал. Только пил, пользуясь разницей во времени и зная, что Рей не увидит его, если случайно позвонит. Часами смотрел в окно. Он ничего не хотел. Иногда даже не переодевался. Приходил домой, заходил на кухню, что-то нехотя ел, если не забывал покупать еду. Брал бутылку с ромом, разбавлял его немного колой, и мог так и сидеть часами. Иногда курил. В иной раз нет. Просто не знал, чем себя занять. Он раньше не задумывался о том, что, в принципе, ничем не увлекается, кроме кибертерроризма.

Но теперь его дело подхватила Рей, обозленная, что её за это взяли. Такая нежная она была с ним по скайпу, и так злая, когда становилась Кайло Реном. Сейчас она не говорила ему о принципах. Ей хотелось свободы и реальной правды. Она была так похожа на него в этот период. Горящая. Чего-то ещё жаждущая. Этого забрать Бен у девушки не мог, потому не вмешивался, прикрывая её. В конце концов, хакером она была значительно более крутым. А ещё её душа была чистой, потому ей роль Кайло шла куда сильнее, чем ему. Тем более, у девочки забрали и амплуа Джедая, и Старкиллера – они оба знали, едва один из этих ников всплывет в сомнительном деле, это убьет Бена. Они друг друга сами держали в заложниках своей любовью, и никто круг не мог разомкнуть. Даже разбитые и разлученные, они продолжали крепко держаться за руки.

И это было странно.

Но Рей продолжала быть для Бена источником стального света. Он мог пить, убивать, орать на других или топить кого-то, но дважды в неделю, в определенное время мужчина закрывался от всего, и даже если бы на США упала бомба – он бы не прервал общения с Рей. Те их «свидания» были стимулом не пить, бриться, отлично выглядеть и даже иногда шутить. На два часа в неделю он превращался из чудовища в человека. Смывал с себя кровь. Грехи. Даже отвращение к себе.

А потом, когда гас экран, ощущал себя раненым зверем и пил больше, потому что те минуты давали ему забытье, а потом он вываливался назад в реальность, где не было Рей. До сеансов в скайпе он шел на её образ, а после его убивало то, во что он никогда не верил – Любовь. Девушка всегда смотрела на него с такой восхищенной робостью, словно тот его поступок был подвигом, а он каким-то сказочным рыцарем.