– Тёть, Шур, а где Сашка с Шуркой? – спросил глава семьи продолжавшую причитать и всхлипывать женщину.

– Я те вот дам «тёть Шур»! Матерью зови, гулящий корень… Или что – не заслужила?.. А Шурка с нами не живёт уже. Замуж вышла за одного приезжего паренька. Они в новых домах живут, своей квартирой. Дитё себе уже замесили. А Сашка на мехдворе своём. Где ж ему быть…

По материнской линии шёл Мутовкин от фамилии Бондаревых, по-уличному прозванных «Сашкиными». Какой-то далёкий предок так повелел, или ещё по какой причине, но в каждом поколении Бондаревых, а также в женских ответвлениях этой фамилии, существовала незыблемая традиция крестить детей независимо от их пола Александрами. Мать Мутовкина и её младшая сестра, теперешняя тётя Шура, этой вековой привычке не изменили. Чтобы не было путаниц в повседневном обращении, на каждого Александра заводилась своя интерпретация официального имени: Санька, Шура, Шурик, Алик и тому подобное.

С десяти лет, после смерти матери, рос Шурик Мутовкин в семье тётки с её детьми Шуркой и Сашкой. Отец его в то время ездил по зиме на лесозаготовки в далёкие места. Раз съездил, два съездил, а на третий – в Сосновку не вернулся. От сына не отказывался: деньги присылал, костюмчики-ботиночки на именины. Но по достижении сыном шестнадцати лет пропал неизвестно куда. Может быть, и живёт где по сей день в полном здравии, однако вестей о нём никаких не было, и как-то привыкли считать, что отец Шурика умер в дальних сторонах.

Таким образом, получилось, что по семейному положению Шурик стал считаться круглым сиротой.

По доброте своей и по обещанию покойной сестре тётя Шура считала за тяжкий грех не то чтобы делом – в мыслях отделить своих детей от сиротки-племянника, ущемить, обделить его лаской или подарком. Тот кусок, который на трое не делился, шёл целиком Шурику. Если глаза у Шурика на мокром месте, тётка ночь не спит и племеннику покоя не даёт, допытываясь до причины обиды. Кровные её Сашка и Шурка были на два-четыре года младше племянника, но послабления по своему малолетству не имели, и сами они себе никаких привилегий не требовали, да даже и представить не могли, что может быть иначе.

В сознательном возрасте авторитет старшего брата сделался для них непререкаемым, иногда приводившим к результатам, именуемым плачевными. И всё благодаря непоседливому характеру Шурика или, как объясняла тётя Шура, – «мутовкинской породе». С одной стороны отношение к Шурику было как к старшему брату, с другой – передавшееся с детства чувство жалости к сироте и определили его место в семье тёти Шуры: одновременно место и первенца, и последыша. А, кроме того, поскольку Шурик после своей солдатской службы дома почти не живёт, мыкается, где попало по свету – ему принадлежало, вдобавок, и та доля любви, что предназначается непутёвым детям.

«… Вторая курица за меня с жизнью рассталась… Ого, третья, – слушая доносившееся со двора куриное паническое кудахтанье, размышлял Мутовкин. – Компания, значит, солидная собирается».

Встав с горячей перины, он вышел из спальни в большую комнату. Увидел висевшие на спинке стула отглаженные брюки и поискал носки. Но не нашёл и вернулся обратно в спальню. Уставшие от долгой дороги жена и детишки сладко посапывали. Носков не было и в спальне. «Тётя Шура уже – быстрей стирать», -догадался Мутовкин и босиком по прохладным крашеным половицам пошагал в кухню.

Хлопнула входная дверь в сенях. Кто-то, крадучись, тихими шагами подошёл к порогу кухни и затаился за полотняными занавесками. Мутовкин только собрался заглянуть, кто там, как на него с радостными воплями выскочил пахнущий соляркой, чумазый, с выгоревшим светлым чубом, костлявый парень в лоснящемся комбинезоне.

– Ого! Братан! – парень обхватил Мутовкина, уцепился за его брючной ремень и попытался приподнять.

– Сашка! – тоже обрадовано завопил Мутовкин, потом заохал от крепких объятий. – Легче, легче… ох ты, могучий зверюга… Пусти, ремень порвешь!

– А, сдал? – неудержимо растягивая в улыбке губы, спросил младший Сашка и попытался ладонью стереть с живота Мутовкина масляно-грязное пятно, но только большего размазал по телу. – Когда-то ты меня, как кутёнка… А теперь попробуй. Я подсчитал пока сюда бежал, шесть лет не виделись, Шурик!..

– Я тебе так попробую. Иди, отмойся сначала от грязи, а потом я тебя опять как кутёнка…

– Куда ворвался, оглашенный от радости! Что ты людям с дороги отдохнуть не даёшь! – закричала вошедшая тётя Шура. – Выдь отсель!

Братья, точно булькая от радости встречи, вышли во двор. Мутовкин намылил себе живот над умывальником под яблоней, а Сашка окунулся головой в бочку с дождевой водой. Но через каждую секунду Сашка подбегал к брату и восторженно

орал: «Шурик!».

Тётя Шура принесла новое полотенце, самолично обтёрла

племянника, а Сашку прогнала переодеваться и бежать с приглашениями по деревне.

От крутившихся на проигрывателе пластинок, празднично раздвинутого и накрытого белой скатертью стола, от всеобщего внимания собирающихся гостей Мутовкин чувствовал себя, будто на собственной свадьбе. И он гордо, как орёл на скале, посматривал на свою жену.

Мужская часть гостей, поздоровавшись с семейством Мутовкиных, наделив их сыновей шоколадками и пряниками, выходила на веранду «покурить пока». В густевших сумерках свиристели сверчки, мигали огоньки светлячков, за садом на пруду недружным коллективом вопили лягушки. С каждым вновь подходившим гостем разговор начинался по-новому, с вопроса: «Ну, как?»

– Да, вот, – отвечал Мутовкин, – решил навестить родину. Взял на шесть месяцев отпуск. Первым делом, конечно, решил по пути в родные места. А потом к морю махнём, в Сочи или ещё куда.

– Вот это отпуск! – восхищался кто-то на веранде. – Полгода! Это ж работать отвыкнешь – полгода ничего не делать.

– Да, – кивал Мутовкин. – красота. Как какой-нибудь лорд…

– Эй, лорд! – вышла на веранду жена Шурика. – А ну, иди сюда. На, оденься по-человечески, – и она кинула свёрнутые клубочком носки. – Галстук нацепил, а босиком… Лорд.

– На севере у нас самогон не пьют, – снимая галстук после второй рюмки, сказал Мутовкин. – Там – спирт. Тут мы вот сидим, по рюмочке цедим. А там – стакан спирта – хлоп. Снегом закусил – и в норме.

– Поди хмелеешь быстро с такой-то дозы? – удивлённо спросил крёстный Шурика, дядя Степан.

– Кто, я?!

– Не-е, все ваши там, – пояснил крёстный. – Без закуски-то оно, наверное, по мозгам шибко бьёт?

– Десть минут на морозе – и ни в одном глазу…

– Во-о, братан! – Сашка восхищённо дёрнул головой и подтолкнул локтём мужа сестры, сидевшего рядом за столом. – Это тебе не на гармошке в клубе с девками песни разучивать. Герой у меня братишка.

– Ту хоть тут, Шурик, поешь, – заботливо посоветовала тётя Шура на пути с кухни с блюдом жареного гуся. – А то выпиваешь наравне со всеми, все закусывают, а ты – за болтовню.

– Мать, для моряков это пыль, – хорохорился на общем внимании Шурик.

Женщины по группкам в разных концах стола затянули песни. Поначалу каждая группа сама по себе, затем набрели на обще любимую песню и соединились в хор. Голосили с залихватской удалью, до испарины в висках, любуясь собственной

причастностью к раскрывающейся в песне красоте. Мужчины, ещё не дошедшие до соловьиной стадии, помалкивали. Пока лишь один сестрин муж, кудрявый парень лет двадцати пяти, присоединился к женщинам профессионально отлаженным тенором.

Мутовкин на почётном месте, в дальнем конце стола, с сияющим благодушием на лице размахивал в такт мелодии вилкой. В необходимых, по его мнению, местах, где требовалось взять голоса выше или ниже, дирижёрскими жестами левой руки

пытался направить хор в нужном, по его мнению, направлении.

– Вот, дядя Степан, – наклонился он к сидящему справа крёстному, – слух есть, а с голосом никак жизнь не удалась. Страдаю я за это очень.