– Да что вы, Па-ал Петрович, я же сейчас с Мишкой из снабжения… Не могу же я сразу с двумя. Я всё-таки порядочная женщина… Вы, наверное, обо мне плохо думаете? Да?

– Н-нет, н-нет, – Павел Петрович отчаянно замотал головой. От собственного волнения и от Татьяниной откровенности он ещё больше зазаикался. – Я н-не-не как все… Я в-в самм-мом серьёзном смысле… Семью брошу… Мы поженимся… Давай, а?

– У вас на лбу комар, – спокойно сообщила Татьяна и легонько хлопнула Павла Петровича веткой по голове.

– Я… я, знаешь, как тебя любить буду… Я… знаешь, какой хозяйственный…

Татьяна поднялась и жестом подозвала к себе Павла Петровича. Тот, мелко подрагивая, прижимая к сердцу обе руки, подошёл к ней и попытался чмокнуть в губы.

– Ну вот, – как бы разъясняя, сказала Татьяна, положив на макушку Павла Петровича ладонь, а потом чиркнув ею себя на уровне бровей. – Вы ниже меня на целых восемь сантиметров. Разве у нас получится счастливая семья?

– Танечка, в принципе, это не имеет никакого значения.

– Как же не имеет? – удивлённо возразила Татьяна. – В настоящей семье всё имеет значение… Идите, идите, Па-ал Петрович, спать. Ну-у, Па-ал Петрович… Ой, что вы, Па-ал Петрович!.. Прямо здесь? На траве…

В дружном коллективе, где по-настоящему развито общение между членами коллектива, совершенно невозможно что-либо скрыть. Это, наверное, единственное отрицательное качество дружных коллективов. Так впоследствии думал Павел Петрович.

* * *

Татьяна пришла на работу с печальным лицом. Она уселась на своё место и сидела, вздыхая, будто специально ждала, чтобы её спросили: «Что такое, Тань, случилось?».

– У тебя платье подмышкой разорвалось, – сказала Вероника Фёдоровна, обсасывая измазанный вишнёвым вареньем палец.

– Ой, где! – Татьяна всполошено, по-птичьи заглянула себе под мышку, обнаружила распоровшийся шов, из которого выглядывала розовая комбинация. Сконфуженно прикрыла дырочку ладонью. – Надо же, совсем новое платье. Толстею, что ли.

– Наверное, – кивнула Вероника Фёдоровна, аккуратно переливая горячий чай из чашки в блюдечко. – От хорошей такой жизни.

– Какой, уж там хорошей, – сказала Татьяна с глубоким вздохом и низко опустила голову. На шее у неё проступили острые позвонки, и шея казалась тонкой, беззащитной, как у ощипанной заживо курицы. – Вот Серёжку моего опять с работы выгнали. Опять пьёт, стервец. Опять со своей крыской из меня все соки тянуть станут.

– А сколько же его крыска получает? – заинтересованно спросила Света.

– А сколько же может получать уборщица в гастрономе… А у них – два спиногрыза. Ладно бы – родные внуки. Так один-то прижитой, ещё до моего Серёжки. Вот корми их всех, четверых… А у меня и своя личная жизнь.

С плаксивым выражением на своей симпатичной мордашке Татьяна прикусила нижнюю губу. Света сочувственно, но по-женски, с внутренним, всё-таки, злорадством пару раз поохала и три раза повздыхала.

– Вот и будут теперь с Серёжкой каждый день лаяться до мордобоя. То – ничего, дружные, в карты вместе играют, самогонку вместе гонят… А то, сцепятся, как собаки, из-за какой-нибудь чепухи… Может, Витька мой к его крыске без меня пристаёт? – спросила сама себя Татьяна в раздумье.

– Витька? Кто такой – Витька?

– Витька… так просто, один хороший человек, – Татьяна смущённо повела плечом. – Со мной живёт.

– Да хахаль её новый, – в открытую пояснила более информированная Вероника Фёдоровна.

– Так был же этот… Валерка? – опять не поняла Света.

– Был – да сплыл, – опять объяснила вместо Татьяны Вероника Фёдоровна. – Теперь – Витька.

– Уж больше месяца прошло, – добавила Татьяна. – Я же вам рассказывала. Вы, что ли, не помните?.. Валерка, конечно, как мужик – лучше Витьки. Хоть и Витька на шесть лет старше меня, но зато денег мне даёт иногда. Всё – помощь какая-то… А то как бы я на сто двадцать три рублей такую ораву кормила… Вот, если бы Серёжка не пил. Да ушли бы они куда-нибудь со своей крыской – тогда бы всё было ничего… – Татьяна глубоко вздохнула. – А так – одно мучение. Я со своей зарплаты даже за детский садик плачу…

– А Витька твой, кем работает? – спросила небрежно Света.

– Ой, – сказала Татьяна и возвела глаза к потолку. – Мне кажется, что он вором-карманником работает в автобусе.

– Ой, мама моя! – тоже ойкнула Света и засмеялась, будто заплакала. – Мама, я

жю-ю-ю-лика люблю…

Вероника Фёдоровна, покончив с чаепитием и убирая в стол чашку с блюдцем, сказала авторитетно:

– Эх, Танюха, это тебе твоя беспутная жизнь боком выходит. Бог, как говорится, шельму метит.

– Кто шельма – я ? – с покорной интонацией, без возражения спросила Татьяна.

– Ну, не я же. Сама ты, Таньк, и виновата. Помнишь, небось, как я тебе мужика сватала? Крепенький такой мужичок был, – Вероника Фёдоровна опять лизнула свой липкий после варенья палец. – Пенсия приличная, научная. Квартира отдельная, в квартире всё, что надо… Так ты ж, хлебнула коньяку – и давай перед его сыном своим задом вертеть… Разве какому приличному человеку такая женщина понравится, пусть даже и на мордашку смазливая?

Татьяна тихонько хихикнула, видимо вспомнив то сватовство.

– Ох! – сказала она, отмахиваясь своей ладошкой от тех воспоминаний. – Если кровь играет, что же мне со стариком себя заживо хоронить… Ещё успеется. Вон в газете сколько объявлений, где пожилые мужчины ищут молодых жён. Успеется ещё.

– Шалава ты, Танюх, – Вероника Фёдоровна плюнула в сердцах. – Слаба на передок, поэтому и женского счастья не имеешь. Вот.

– А может, женское счастье и есть в этом смысле. – Татьяна игриво повела головой, поправила локон над бровями и прищёлкнула языком. – Чтобы мужчины по тебе обмирали и чтобы всякий раз по-разному, по-другому… Так всё интересно-о… Я вот как начну вспоминать – и то интересно-о…

– Тьфу! – сказала Вероника Фёдоровна. А Света засмеялась и захлопала в ладоши. Вероника Фёдоровна посмотрела на Свету и ещё раз сказала: – Тьфу!

В кабинет вошёл Павел Петрович, вернувшись с оперативного совещания. Ему, судя по его виду, там здорово досталось. Он был молчалив и мрачен. Подлаживаясь под настроение начальника, замолчали и помрачнели его подчинённые. Но через минуту, начав с протяжного «о-ох!» , Татьяна проговорила:

– Нет, ну почему я такая несчастная!

На её «о-ох» никто не обратил внимания. Машинально водя авторучкой по журналу сводных отчётов, Татьяна смотрела на разложенные под настольным стеклом картинки и размышляла над своими горестями. «Может, попросить прибавку к зарплате? Так скажут – у тебя, подруга, и так должность выше образования… Устроиться по совместительству уборщицей? Рублей сорок прибавки – это было бы здорово… Но будешь приходить домой вся измочаленная – и Витька будет недоволен. А за Витьку надо держаться. Витька – мужик, настоящий трактор. Руки у него золотые, такие ловкие… А ещё говорят, что неполноценный, в школе учился для умственно-отсталых… Сами вы, неполноценные. С Витькой жить можно… Вот если бы Серёжка со своей крыской куда-нибудь уехали. Соседка рассказывала, что люди на Сахалин вербуются. Там, как-будто, большие деньги платят. Так, разве его спихнёшь. Присосался к матери. У матери, получается, никакой личной жизни… Уехал бы, в самом деле, в этот Сахалин, и всё бы наладилось. Не надо было бы в уборщицы проситься. Нормальная бы пошла личная жизнь…».

– Ой! – Татьяна громко пискнула, увидев, что страницы служебного журнала она непроизвольно искалякала жирными треугольниками и продолговатыми кругами, будто графически изобразив движение своих размышлений.

– Что такое? – сурово спросил Павел Петрович.

– Ничего, ничего, – Татьяна замотала стриженной причёской, как виноватая школьница. Посмотрела на Павла Петровича широко раскрытыми светло-зелёными глазами.

– Что ты всё айкаешь и ойкаешь?

– Просто так вырывается.

– Это она всё свои любови в памяти перебирает, – улыбнулась Света. – Даже завидно – есть что вспомнить человеку.