– Моя мама, – шепчу я.
– И моя, – отвечает он. – А сестра? Что с ней? Что с Кэйко? Мне нужно найти ее, мы должны быть вместе сейчас! Она в детском саду, ей страшно!
Хиро умоляюще смотрит на меня.
Пытаюсь сообразить, как быть. Я хочу найти свою маму, отвести Хиро в больницу, да мне и самому бы попасть к врачу, но Кэйко?..
Ее образ неожиданно встает перед глазами: вот солнце сияет на темных волосах, когда мы с Хиро ведем ее в детский сад; вот мы прощаемся, и она машет нам у ворот, а мы отправляемся в школу или на урок военной подготовки, или на завод, где нам теперь приходится работать; вот она дома, смеется, а Хиро ее дразнит; я помню ее улыбку.
Пять лет! Ей только пять лет!
– Сначала мы пойдем в детский сад, – говорю. – Найдем Кэйко. Потом – мою маму. А потом – твою.
Мы уходим все дальше и дальше – в клубящееся облако. Нас словно заглатывает ветер, несущий пыль, грязь и дым.
Я едва дышу и с трудом переставляю ноги. Грудь, руки, лицо – все нестерпимо болит. Прямо сейчас я еще могу поднять ногу, переместить ее вперед – вроде как сделать шаг. Но понятия не имею, сколько еще протяну и куда в конце концов смогу дойти.
В сером тумане вспыхивают красные огни, преграждают нам сначала один путь, потом другой. Мы сворачиваем, переходим дороги, пытаемся найти новый маршрут, но снова и снова пламя отбрасывает нас назад. Мы не произносим ни слова.
Словам не под силу выразить то, через что мы проходим.
Я ослаб, устал и хочу пить. Хиро плетется рядом. Слышу его тяжелое дыхание.
– Как много раненых! – голос друга – скрипучий, будто старый. Проходим мимо людей, лежащих на обочинах.
– Мы им не поможем, – отвечаю. – Что бы мы ни сделали, это ничего не изменит. Сейчас нужно быть эгоистом. Думать только о наших семьях.
Во рту все пересохло: кажется, будто в горле что-то сжимается. Я бы попил даже из лужи – но луж нет.
– Пять человек, – говорю. – Ты, я, наши мамы и Кэйко. Больше мы ни о ком не переживаем.
– Но моя мама, – шепчет он. – Больница Сима… я не думаю, что…
– Прямо сейчас, – настаиваю, – у нас одна цель – найти Кэйко.
Мы продираемся сквозь серое облако, и ее образ стоит у меня перед глазами. Я не вижу людей, просящих о помощи, – только круглое лицо Кэйко, ее светящиеся глаза, слышу только ее смех и голос, когда она поет свою любимую песню, пока мы с Хиро пытаемся делать уроки.
Перед нами вспыхивают огни, пламя поднимается чуть не до небес, мы не можем дальше идти и останавливаемся на перекрестке.
Хиро падает, прячась от жара за бетонной стеной.
– Не понимаю, где мы, – произносит он. – Все выглядит одинаково.
Я сажусь на землю рядом с ним, и Хиро спрашивает:
– Почему мы живы, а они нет?
Он смотрит на тела вокруг нас.
– Почему я так обгорел, а ты нет? Что это было? Откуда столько огня?
– Бензин? – предполагаю я. – Они могли сбросить на нас бензин и поджечь его.
– Неужели весь этот огонь от пики[2]? – говорит он. – Вспышка, конечно… Но…
Боль ползет по телу, перед глазами все кружится. Нет смысла сидеть здесь и обсуждать, что это было, и испытывать вину за то, что нам досталась боль, а не смерть. Огонь распространяется и движется в нашу сторону. Мы выжили тогда, и сейчас надо пошевеливаться.
Я встаю: книга все еще в левой руке, а правой я поддерживаю Хиро.
Земля вздрагивает, и я едва удерживаюсь на ногах, когда обваливается остов здания. Мы внезапно оказываемся в потоке жара и дыма, прячемся от него, как можем, кашляем, сплевываем, задыхаемся.
Пыль оседает во рту. Невозможно даже глотать. И ужасно хочется пить!
Вдруг я кое-что замечаю и вглядываюсь туда, где за кирпичами и кусками бетона белеет дверной проем – точно надгробие на кладбище города. Поняв, что это, я поворачиваюсь к Хиро и вижу, как он меняется в лице.
Его взгляд – прежде рассеянный и потерянный, становится сосредоточенным. Хиро моргает, моргает – без остановки:
– Как мы здесь оказались?
– Мне жаль, – шепчу я.
– Но мы ведь шли в детский сад. А не в мамину больницу.
– Так вышло, Хиро. Пламя сбило нас с пути.
– Неужели это все, что осталось от больницы? Дверной проем? А где стены? Как они могли просто исчезнуть?
– Не знаю, друг.
– Она точно где-то там, – говорит он. – Точно. – Его голос дрожит. – Ей незачем было искать убежище. Он спотыкается о кирпич и еле слышно произносит:
– Где она?
Хиро идет вперед, я карабкаюсь за ним.
Вот уже шаг до него, как вдруг он падает на колени, всматривается в щели среди обломков, ползет дальше, раздвигает кирпичи, выкрикивает ее имя, поворачивается и смотрит на меня:
– Где она?
Я кладу ему руку на здоровое плечо, а потом медленно отхожу и оставляю друга с его горем.
Обрушенное здание затушило пожар, полыхавший рядом с нами, но город еще охвачен пламенем. Нам нужно идти дальше, а Хиро шатается, держится за живот, с трудом открывает глаза и снова их закрывает.
Я смотрю на то, что осталось от нашего города.
Замок разрушен. Все его башни и пять этажей. Торговая улица Хондори тоже. Фонари в форме ландышей нелепо свисают над магазинами и трамвайными путями.
Разрушен университет.
Театр.
Пожарная часть.
Их больше нет.
Некоторые здания все же сохранились – может, потому что они крепче других или выше, или еще почему. Газетная лавка, пивная, банк – стоят, но у всех выбиты окна, сломаны стены или обрушены крыши. Черные, обугленные. Тени того, чем они были.
– Смотри, – обращаюсь я к Хиро. – Это же торгово-промышленная палата! Купол больше не зеленый, но форма, видишь, сохранилась.
Хиро поднимает голову и смотрит вдаль на руины.
– Если это Палата, а перед нами – Больница Сима, – говорю я, – нам нужно взять немного восточнее. Детский сад недалеко от больницы.
Мы снова идем вперед – быстро, как только можем. По дорожным и уличным знакам ориентироваться сложно. Маяком нам служит уцелевший купол и руины знакомых зданий.
Мы идем босиком по раскаленному асфальту, переступаем через обломки, искривленные металлические конструкции, обугленные тела. От этого наш путь кажется бесконечным.
Внезапно вспыхивает пламя, как будто откуда-то из-под земли: мы вздрагиваем, с усилием поднимаем руки, чтобы защитить и так уже обожженные лица, но все равно идем, уворачиваясь от огня, выбирая правильные повороты, пока наконец перед нами не появляются металлические ворота детского сада – сломанные, погнутые, выдернутые из фундамента.
А что еще мы ожидали увидеть?
То, что помнили.
Широкое приземистое здание.
Деревянные двери темно-синего цвета с витражами, сверкающими на солнце.
Дети в форме, с рюкзачками на спинах, выстроились во дворе.
Рядом с ними – воспитатели: успокаивают малышей, записывают присутствующих.
В моей памяти все дети живы и все они улыбаются.
Мы останавливаемся.
От здания почти ничего не осталось. Только две стены торчат, как выбеленные кости давно умершего животного.
Где дети? – думаю я.
Хиро спотыкается и хромает, с каждым шагом все сильнее хрипя от усилия и боли. Я и не думал, что он может идти так быстро.