Открываю глаза. Но по-прежнему не понимаю, жив я или умер.

Свет погас.

Солнце не светит.

Все звуки исчезли.

Я оглох?

Почему так трудно дышать? Почему воздух обжигает легкие?

Мысли гудят, как мухи в банке.

Я моргаю; перед глазами что-то размытое. Что-то серое.

Щебень? Кирпичи?

Кашляю.

Лежу на спине, смотрю в небо, но оно потеряло голубой цвет. А солнце потеряло желтый. Их больше нет – ни солнца, ни неба, их как будто сдул ветер, оставив только серую пустоту.

Серый цвет – повсюду. Глубокий, недвижимый, поглощающий.

«Вставай! – говорю я себе. – Надо выбираться отсюда. Надо найти Хиро».

Я кричу его имя в темноту. Мой голос слишком слаб.

Снова кричу, но вдыхаю пыль, кашляю, надрываюсь от кашля – до слез.

«Давай, – думаю. – Поднимайся! Ты должен!»

Тело тяжелое, как свинец. Пытаюсь пошевелить пальцами ног. Получается! Я чувствую их, чувствую ноги. Хотя бы чуть-чуть.

С руками как-то проще, они свободно двигаются – вправо-влево. Медленно поднимаю руку, провожу по волосам, но морщусь от боли. В голове будто тысячи иголок.

Другой рукой дотрагиваюсь до лица, но меня тошнит от боли. Я открываю рот, и кожа на щеках туго натягивается:

«Хиро!» – кричу я опять, но ответа нет.

Ни единого звука.

Сбрасываю с груди и ног бесформенные обломки – деревянные, металлические, каменные. Смотрю на себя. Мне страшно. Я лежу в одном нижнем белье.

Кто взял мою одежду? Куда все подевались?

Поднимаюсь. Теперь во мраке я могу разглядеть очертания предметов, но мозг не принимает то, что я вижу. Мысли об одежде и наготе исчезают сами собой.

Стены лежат на полу, а потолок… Я осматриваюсь… потолка нет… оконные стекла выбило вместе с рамами…

Дверь! Где дверь? А стол и стулья? Где они? Куда все исчезло? Где Хиро?

Изо всех сил пытаюсь сохранить равновесие и наступаю на что-то мягкое, расчищаю этот непонятный предмет ногой и – внезапно – вспышка цвета.

Моя книга.

Я хватаю ее и прижимаю к груди, как будто это сама жизнь или то волшебство, которое сможет рассеять кошмар вокруг меня.

Шатаясь, с вытянутыми руками – чтобы не упасть, – я поднимаюсь на груду щебня и обломков и смотрю, во что превратился мой город.

Все покрыто густой пылью, окутано серыми облаками. Ищу на небе Луну – мне кажется, сейчас ее время, хотя я понятия не имею, ночь на дворе или день. В темноте проступают какие-то формы – будто призраки поднимаются из могил. Но среди этих теней нет ничего похожего на дома или людей: никто не открывает двери, никто не выходит на улицу – посмотреть, что произошло. Повсюду только груды камней, обугленные стволы деревьев, поваленные телеграфные столбы, скрученные металлические конструкции, торчащие, как сломанные ребра умирающего животного, деревяшки, замершие в ожидании пламени.

Опустошение. Разрушение. Руины.

Я не могу пошевелиться от ужаса.

Дороги, по которым я шел утром, исчезли.

Повозки с лошадьми – их нет.

Люди на велосипедах – точно их и не было никогда.

Деревянные дома на улице Хиро…

дома на моей улице…

вся моя улица…

Куда все делось?

И где люди?

Где сосед Хиро, господин Хияси? Его жена и дети, где они?

Господин Сато, у которого мы покупаем конфеты, где он? Где?

Я вглядываюсь в город, но из-за пыли и облаков ничего не разглядеть.

Магазин Синтэти, где работает моя мама? Он все еще стоит?

Смотрю направо – туда, где должна быть больница Сима. Мама Хиро работает там медсестрой.

Хиро…

Где Хиро?

Руки трясутся. Мне и холодно, и жарко. Ноги дрожат.

Дыши, говорю себе. Дыши.

На моем теле – миллионы порезов, ссадин и царапин. Все болит – спина, лицо, руки, пальцы… все…

На полу, в нескольких метрах от места, где я нашел свою книгу, лежит что-то странное, не похожее на все вокруг. Раздвигаю обломки и вытаскиваю корзину с бельем. Кожа ужасно саднит, но я натягиваю брюки и рубашку. На всякий случай беру с собой еще одежду: Хиро, где бы он ни был, возможно, тоже остался в одном белье.

Хиро. Я должен найти Хиро.

Выкрикиваю его имя, но звук собственного голоса в тишине пугает меня – такой он слабый и странный.

«Хиро», – пытаюсь я повторить громче, только слово как будто застревает в горле и болит.

Стараюсь не наступать на разбитое стекло, обожженную древесину, на руины дома Хиро. Падаю на колени и раскапываю обломки.

– Хиро! – кричу я снова и снова. – Хиро! Хиро!

Я ищу в разных местах и зову его. Пока ничего.

Вдруг вижу, как соседи поднимаются из-под обломков – живые призраки.

– Tасукэтэ! – кричу. – Помогите!

Люди смотрят в мою сторону, но никто ко мне не подходит. У каждого – своя боль, свои пропавшие.

– Хиро! – зову я снова.

Сердце стучит так громко, что ничего другого не слышно. Но я все равно прислушиваюсь. И мне кажется, кто-то шепчет за спиной. Я ползу, карабкаюсь на четвереньках, заглядываю в каждую темную щель.

– Где… где ты?

Он не отзывается, но тут я вижу, что обломки стены шевелятся. Обеими руками, что есть силы, я тяну на себя доски, покрытые штукатуркой.

Щель становится глубже, и я чуть ли не ныряю туда, шарю руками, нащупываю едва различимые предметы и спрашиваю, спрашиваю:

– Ты слышишь меня?

Наконец теплая ладонь сжимает мои пальцы, и сердце от этого колотится сильнее – с надеждой.

Я разгребаю обломки и все яснее вижу его – Хиро. Но это не тот Хиро, который повернулся ко мне, стоя у окна. Он тоже без одежды. Одна сторона его тела и нижняя часть ног в порядке, все остальное – в ожогах.

На меня накатывает тошнота. Я шатаюсь. Меня рвет. Все кружится. Падаю. Снова рвет.

Дрожу. Пот течет по лицу и телу, как вода.

Он касается моей спины:

– Спасибо, – голос друга слабый, уставший, неузнаваемый. – Это бомба?

– Похоже на то. Только вот какая? – спрашиваю я, собравшись с силами.

– Молотофф но Ханакаго?[1] Кассетная бомба? – произносит он еле-еле.

Хиро неловко поворачивается в одну сторону, в другую – смотрит, как и я в те первые секунды, на разрушенный мир.

– Даже пятисоттонная бомба так не смогла бы… – отвечаю ему.

Хиро встает и делает неуверенный шаг.

– Здесь был сад, – шепчет он. – А вот тут, где я стою – бомбоубежище.

Он смотрит на меня.

– Все еще день? – его голос почти как тишина. – Тот же день? Ничего не помню… Я видел самолет… стоял у окна, да? А потом раскрылся парашют. Я обернулся, чтобы сказать тебе, да?

Я киваю.

– А потом… пустота. Что-то белое и все, – он качает головой, – пустота.

Вдруг он наклоняется и его начинает рвать – точно как меня. Хиро дрожит, зубы его стучат, пот льется без остановки.

– Я голый, – говорит он, переводя дыхание от рвоты. – Куда делась моя одежда?

– Не знаю, – шепчу. – Я тоже очнулся голым. Посмотри на свою кожу. На тебе была рубашка с рисунком, твоя любимая.

Он кивает.

– Посмотри, посмотри на себя.

Он опускает голову, рассматривает себя, касается рукой разноцветных пятен на коже.

– Это рисунок с моей рубашки, – произносит он. – Почему-то на коже. Но куда делась сама рубашка?

Я пожимаю плечами.

– И что нам теперь делать? – спрашивает Хиро. – Куда нам теперь идти?

– Я не знаю. Не знаю.

У нас нет ответов.

Я помогаю Хиро натянуть одежду, которую взял из корзины, и вместе мы карабкаемся по останкам его дома в надежде дойти до больницы, но останавливаемся там, где должна быть дорога.