Один за одним полыхали требушеты.

Оставляя за собой лишь горы трупов и кровь, русские лавиной неслись к монгольскому стану.

Мир сузился до радиуса, описываемого лезвием княжеского меча. Волька разил врагов не оглядываясь. Он не видел, да и не мог видеть, как тает русский кулак вклинившийся в массу монгольского войска. Княжеский меч переломился, и обломок оборвав жизнь очередного врага, вырвался из рук. Волька нагнулся за монгольским копьем, но удар в затылок свалил его с ног. Золоченый княжеский шишак слетел. И ветер ласково трепал слипшиеся от крови русые волосы юноши. Руки скрутили и связали . Волька попробовал встать, но жесткий удар сбил его с ног.

Восторженные крики монголов вдруг стихли.

Захватчики расступились. К скрюченному Вольке кто то подъехал на коне.

Русич попробовал поднять голову, но не смог.

Кто то из сопровождавших всадника произнёс :

– Великий Бату хан спрашивает чего ты ищешь князь Василий ? И чего хочешь?

Злоба клокотала внутри вчерашнего мальчонки. Но Волька молчал стиснув зубы.

– Твой титул не спасёт тебя ни от смерти, ни от пыток. Как не спас твоего деда.

Юноша снова попытался встать, и снова не удачно.

– Я выбью из тебя крики и мольбы о пощаде, – прокричал кто то из окружения Батыя и с размаху ударил Волку ногой по рёбрам.

Русич перевернулся от удара, а на губах выступила кровь. Он спомнил вкус крови Варьки и собравшись с силами встал во весь рост превозмогая боль. Батый подъехал к нему и наклонился пытаясь заглянуть в глаза. Скрюченного и опутанного верёвками юношу подняли с земли. Затрещали вывернутые суставы, дикая, нестерпимая боль слетела с губ русича тихим стоном.

Батый улыбнулся.

Волька незадумываясь плюнул в лицо полководцу, перемешанная с кровью слюна заляпала щеку и небесно-голубой воротник.

Батый в ярости спрыгнул с коня.

– Ты захлебнешься кровью, проклятая русская свинья.

Вольку начали бить. Били сильно и профессионально. Причиняя не стерпимую боль. Хрустели кости, выворачивались суставы, но Волька молчал. Наконец кто-то с силой мокнул голову мальчика в чан с кровью.

Сопротивляться сил уже не осталось совсем.

И вдруг тяжесть и боль исчезли, а тело освободилось от пут и боли. Волька выпрямился. Где-то там внизу монголы измывались над его телом, а тут ярким светом сияла радуга.

Звонкий родной голос шепнул в ухо.

– Ты чего так долго то? Я успела соскучиться. Пойдём я тебе все покажу.

Девушка протянула руку и улыбнулась.

От неё веяло счастьем и спокойствием.

– Пойдём.

Волька не заставил себя просить дважды. Он летел окрылённый странным чувством пьянящим словно крепкое вино. Он был околдован сиянием голубых глаз дочери пекаря.

Монголы вытащили безжизненное тело Вольки. Израненное и искалеченное лицо русского мальчишки улыбалось. И эту счастливую улыбку уже было не стереть.

Ведь истинно счастливый не тот, кто живет долго . А тот кто живет каждый день.

А смерть? Ну на то она и смерть, что б разок с ней встретиться. Она ведь не злая. Пусть и не добрая, но точно не злая. Всего лишь дежурный, что собирает листки финальной контрольной, или скорее самостоятельной работы на тему: " Как я сделал этот мир лучше". А уж что мы нацарапаем на этом листке, своими корявыми закорючками зависит от нас самих . Кто то уповает на Бога и пользуется святыми писаниями, как шпаргалкой. И сдаёт работу без тени страха и сомнения. А кто-то уповая на себя, бездарно тратит отведённое ему время на похоть и порок, забывая о самом экзаменационном задании. И при этом дико боится сдать испачканный кляксами неудач и промахов лист. Страшась не только результата экзамена, но и самого дежурного, его собирающего.

Семь недель Козельск гордо стоял супротив монгольской Орды. Мелкий городишко с небольшой дружиной, костью застрял в горле завоевателей. Окончательно сорвав планы по молниеносному захвату Русской Земли.

Потом так же застрянет у шляхтичей Смоленск. Наполеон споткнётся у Бородино. Гитлеровцы увязнут под Севастополем и обломаются под Сталинградом. Доблесть русского воина, идущая сквозь столетия, – дар, живущий в крови и нынешнего поколения. А сможем ли мы быть достойны его? Готовы ли мы жить каждым днём, любить всем сердцем, без условий и договоров, способны ли мы на самопожертвование ради близких? Решать нам самим. И только нам.

И задуем ли мы этот уголёк, разменяв богатство души, ради славы и звона монет или раздуем пламя, обогреющее обледенелые и зачерствелые сердца. Тоже только наш Выбор. Но главное, что нужно запомнить из всех уроков преподнесенных историей:

«Враг всегда остаётся Врагом. Нельзя делить с ним хлеб и звать его в дом.»

Одна на миллиард

Пламя костра завораживающие танцевало на толстых поленьях. Прогоревшие угли пылали жаром. Кто-то доедал походную кашу, скребя ложкой по дну котелка. Кто-то шаркал оселком по покрытому зазубринами широкому лезвию топора. Кто-то латал порванную в утренней стычке кольчугу. Кто-то что-то стругал: просто так, без умысла и планов, пытаясь отвлечься от тяжелых мыслей. Завтра бой. Тяжелый и кровопролитный. Многие сложат голову на этом холме у неширокого пролива, разделяющего два материка. Тишина пробуждала страх в душах самых смелых воинов. И каждый пытался побороть ее по-своему, стараясь отвлечься от недобрых мыслей, как вдруг сильный, но не грубый голос у соседнего костра затянул: «В бой скорей! Печатай шаг! Нам не нужен древний маг!». Ложка легла на дно котелка. Оселок остановил свое движение по и без того острому, как бритва, лезвию. И пара голосов залихватски подхватила: «Грубой силой и секирой мы себе прорубим путь!».

Нож, грызущий древесину, вернулся в ножны, а дыра в кольчуге оставлена в покое. «Мы растопчем ваши рати, сокрушим отрядов строй. Нам шаман нальет отвару, будем биться до упаду». Песня гремела над станом, отгоняя страх и неизвестность, наполняя сердца отвагой и храбростью. «Эльфов стрелы – нипочем, жги, коли, руби мечом!» И вот уже вся Орда в один голос пела: «Древний лес узнает силу, всё затянем подобно илу. Живоглот – наш злой воитель, рода орочьго предводитель – нас ведет всегда вперед. Скоро будет ваш черед!» Хохот и смех разлетелись по лагерю, страх отступил.

–Песни горланят, это хорошо, – сказал орк, оглядевшись вокруг и, не обнаружив ничего подозрительного, одернул кожаный полог шатра. Коровья шкура с шумом запечатала вход. Жаркий костер, согревающий и освещающий пристанище вождя, послушно дернулся вслед мановению кожи, покрытой древними письменами и орнаментом, написанными кровью поверженных врагов и принесенных в жертву невольников. Этот орнамент пылал всеми цветами, предостерегая хозяина о присутствии недруга или адского отродья.

Походное жилище вождя Матерых волков было по-боевому суровым и аскетичным – каким и должен быть шатер воина. Ничего лишнего, за исключением богато украшенного оружия, развешанного по стенам. Орк бросил в очаг посреди шатра большое полено. Огонь с жадностью набросился на подношение, с новой силой озаряя весь шатер, отразившись в стали клинков словно в зеркале. Но угол, где сидел гость, оставался укрыт мраком.