Развалины старой гвинейской тюрьмы, внутри которой находится яма (остров Тамара́).

«Как тебя зовут?» – задал стандартный вопрос Леонид. «Айша», – прозвучало в ответ. Малышке объяснили, что это ее дед. Подарки были приняты, и Айша-младшая охотно пошла к деду на руки. Доверчиво обняла его за шею и стала теребить бороду. У Лени перехватило горло.

Своих внуков в России у него еще не было. Айша не слезала с его рук до самого отъезда. Родная кровь…

Одесса славна не только Дерибасовской, шумными пивными и отчаянными моряками, разноголосым Привозом, Адмиральской лестницей, знаменитым одесским юмором и вареной кукурузой. Всего не перечислить – Леонид Утесов пел, что Одесса очень велика. Известна она еще и как кузница кадров для работы в жарких странах, расположенных намного южнее Черного моря. Одним из подразделений этой кузницы является Одесский медицинский институт. Неоднократно его лучшие специалисты отправлялись на работу в Гвинейскую революционную Республику. Вот и в семьдесят восьмом году прошлого столетия институт послал лучшего доцента кафедры рентгенологии преподавать на медицинском факультете Конакрийского политехнического университета, основанного Советским Союзом по программе строительства социализма в этой стране. Надо отдать должное Секу Туре, в эпоху его правления образование было первейшей задачей правительства. В Конакри все дети учатся. На периферии при школах обязательно имелись пришкольные участки, где дети работали на земле – сеяли и сажали.

К университету в республике было исключительное внимание. Здесь царила почти военная дисциплина. Каждое утро перед занятиями линейка с подъемом флага и гимном. Студенческая столовая. Утром бесплатный завтрак. Общежитие для иногородних. Медицинский факультет находился на особом положении. В условиях жесткой конкуренции, без блата, сто пятьдесят студентов принималось в медицинскую школу, вроде нашего медучилища. Три года они изучали полную программу по советскому образцу. Занятия вели в основном советские преподаватели. Были, правда, еще канадцы и немцы из ГДР.

В первые годы существования университета все контрольные и экзамены проходили под жестоким контролем военных с автоматами. О шпаргалках даже не мечтали – это было практически невозможно. Замеченного тотчас ставили к стене, руками на стену, до конца экзамена. Ну а если проштрафившийся студент хотел остаться учиться, приходилось пройти через публичную порку. Мужчины со спущенными штанами, девчонки в брюках – жгутом из скрученных электрических проводов. На сцене, в назидание другим, чтобы неповадно было. Руководил экзекуцией обычно сам декан. В восьмидесятые годы присутствие солдат на экзаменах было отменено, а порки оставались.

Через три года учебы подводились итоги по результатам контрольных и экзаменов. Сорок лучших студентов переводили на четвертый курс университета, где они и заканчивали обучение, проходя уже клинические дисциплины. Причем отбирались действительно лучшие, и работать с ними преподавателям было одно удовольствие. Сегодня эти ребята занимают ведущие посты в гвинейском здравоохранении. Многие работают по всему миру. Хорошие специалисты везде нужны. Но речь не об этом, а о любви.

Гвинейский республиканский госпиталь расположен в центре Конакри, в красивой пальмовой роще. Окна в палатах только с решетками. Жарко. Двери не везде. Никакого казенного постельного белья. Пищеблока нет. Вернее, он есть, но не функционирует. Приличное оборудование только в двух отделениях: хирургическом и офтальмологическом. Последним заведовал гвинейский врач, обучавшийся во Франции. Он же декан медфакультета. Психических больных содержали в подвальном помещении госпиталя. Пищу им подавали сквозь решетку. Экскременты вымывали водой из шланга. Особо буйных приковывали цепями. Гулять не выводили. И только благодаря активному вмешательству психиатра из одесского мединститута – маленькой белокурой и миловидной Лили – удалось покончить с этим средневековьем и более широко внедрить медикаменты для лечения психических заболеваний. Рядом с госпиталем находилось городское кладбище. Специально для «продукции» госпиталя.

Советские преподаватели медфакультета (ниже кандидата наук среди них не было) – народ любопытный, да и науку требовали. В госпитале, в одном из отделений, периодически бывало много умирающих от тяжелых поносов. На кроватях, где они лежали, с одного конца торчала серая голова, затем простыня, с другого конца можно было обнаружить ступни ног. У них брали кровь из вены на исследования. Писали научные статьи. В середине восьмидесятых, когда поднялась шумиха по поводу СПИДа, исследователи, проанализировав данные статей, схватились за голову. Все сходилось. В панике начали созваниваться, обмениваться информацией о наличии признаков СПИДа у себя и у других. Слава богу, все живы до сих пор. Но не в этом дело. Дело в любви.

В октябре приезд новой группы преподавателей на медфакультет отмечался сначала представлением и приветствием, а затем декан факультета сообщил о введении грандиозных программ. Программы эти представлялись из года в год. После этого новичков со всех факультетов традиционно вели в ботанический сад, заботливо созданный еще французами. В нем были собраны уникальные образцы тропической флоры и даже фауны. Но в семьдесят восьмом году слон сбежал, тигр ускользнул еще раньше. Один из ветеранов, приехавший в Гвинею во второй раз, спросил экскурсовода-гвинейца: «А где большой питон, который жил в этом вольере два года назад?» Тот грустно сглотнул слюну и развел руками: «Сбежал». По представлениям многих народов, особенно африканских, все, что ползает, летает, бегает или плавает, – съедобно.

Рентгеновский кабинет и клиническая лаборатория находились в отдельном от госпиталя помещении. Оборудование здесь, естественно, было советское, надежное. Спокойно выдерживало перепады напряжения в сети от 300 вольт до 160 за короткие промежутки времени. Как, впрочем, и наши советские холодильники. Французские холодильные установки и агрегаты прочих шведов в подобной ситуации вылетали из строя моментально.

Рентгеновскую службу Александр Васильевич знал от и до. Приехал с запасом реактивов для проявления рентгеновской пленки, привез учебные рентгенограммы. Захватил и жену. На всякий случай.

В рентгеновском кабинете по штату положен лаборант. Дали Александру Васильевичу лаборанта. Черная молодая бестия. Грамотная, прошедшая медицинскую школу. Стройная, все округлости и впадины при ней в лучшем виде. Характер сметливый, легко обучаемая. После двухмесячной тренировки он получил достаточно квалифицированного специалиста, помогавшего ему и на лекциях. Знала неплохо французский и местные наречия. Жил Александр Васильевич на Донке, в аристократическом корпусе для семейных преподавателей. Холостяки размещались в гостинице на берегу океана с верхнеоконной вентиляцией. Во время прилива воздух двигался от моря. Во время отлива – наоборот. В общем, циркулировал через комнаты круглые сутки. Зато до океана тридцать метров. Купайся – не хочу.

Советские женщины быстро освоили два конакрийских рынка с большим выбором дешевых тканей. По гостиничному корпусу в порядке очереди из рук в руки передавались две швейные машинки. Шитье нарядов и их демонстрация шли полным ходом круглый год. У мужиков голубой мечтой были магнитофоны, двухкассетные. Добывали, кто как мог.

С электричеством в ту пору действительно были напряги. Столицу питала дизельная электростанция, которую обслуживали специалисты из ФРГ. Однажды они подготовили гвинейскую бригаду по обслуживанию дизелей. Простажировали, приняли экзамен. Уехали в отпуск. Через неделю после их отъезда свет в городе погас. Дизель запороли. Работали только два дизеля: в советском посольстве и во дворце президента. Пятнадцать дней город жил во тьме. Пищу готовили на керосинках. Пресная вода появлялась только самотеком с гор. Чесались все. Кое-как сполоснуться можно было только в два часа ночи, когда в городских резервуарах скапливалось немного воды. Немцы, конечно, вернулись – с запасными частями, доставленными морем. На пятнадцатую ночь свет включился. В ночное небо взлетел общеконакрийский рев радости. Можно было начинать жить заново. В том числе и рентгеновскому кабинету.