– Шевелись! – поторопила провожатая.
Уже скоро мы оказались в просторном помещении с высоким, закрывающим все два яруса потолком. Здесь было влажно и мокро, повсюду лохани, корыта с вещами, плетёные корзины, лотки и бадьи с водой, топилась огромная печь, на которой кипели огромные чаны. В открытую дверь уходил пар, за ней ещё две девушки развешивали на верёвки бельё. Все они ходили босыми, с заткнутыми за пояс подолами просторных юбок, две, что были внутри, обернулись на меня.
Провожатая прошла вперёд, вышла за дверь в солнечный свет. А я в неловком молчании осталась стоять чуть в стороне, чувствуя, как промокает протёртая обувь. На улице ещё холодно и потому в помещение залетал холодный сквозняк, делая воздух ещё сырее, заставляя ёжиться. Собравшиеся девушки – их оказалось всего четверо – выпускали смешки и уже откровенно оглядывали меня. А я отводила взгляд, стараясь не обращать на них внимание.
– Значит, это ты новенькая? – раздался женский крикливый голос со стороны входной двери. Внутрь вошла вполне солидных габаритов зрелая женщина. В отличие от остальных, на ней тёмно-коричневое платье с белым квадратным до груди воротником, на поясе тяжёлая связка ключей, рыже-ржавые волосы зализаны ото лба и собраны в тугую сетку на затылке. Она приблизилась, надвигаясь глыбой. От неё дохнуло жаром и едким потом.
– Ну-ка, показывай руки, – одёрнула грубо на ходу.
Я сжала кулаки, но выставила кисти маленьким въедливым глазкам женщины. Она грубо схватила своими пухлыми крепкими пальцами мои и дёрнула, разворачивая ладони вверх.
– На кухню ты не пойдёшь, останешься здесь, с такими руками заразу занесёшь.
Я встрепенулась, отняв ладони, заливаясь стыдом и злостью одновременно.
– Это мозоли, – процедила я.
Мои пальцы от чистки рыбы были вечно поранены.
Женщина фыркнула, одарив надменным взглядом, вздёрнула круглый подбородок.
– Кора, – обратилась к той, что привела меня сюда, – выдай ей лоток и щётку, пусть идёт чистить сапоги, – глянула через покатое бесформенное плечо, – как раз пусть и сама отмоется, – вновь пригвоздила меня придирчивым взглядом, – и лохмы свои собери, а то отрежу.
Я вздрогнула и схватилась за косу, что доходила уже почти до поясницы. Я не стригла волосы с того времени, как погибла матушка, она любила их заплетать и расчёсывать, напевая мою любимую песню. Я не дам их отрезать! Пусть только попробует! Старшая хмыкнула, видя мой свирепый взгляд, но отступила, покинула стиральню, больше не сказав ни слова. Я же так и осталась стоять посередине прачечной, став мишенью для насмешек и косых взглядов. Кора, громыхнув лоханью, поставила её передо мной, бросив щётку и тряпки.
– Холодная вода вон там, горячая – там, – указала на чаны и бадьи у стены. – Вся обувь на улице, выйдешь – увидишь, – раздражённо откинула за спину короткую пшеничную косу, упёрла руки в бока.
Горло сдавила слепая досада, я никогда ещё не чувствовала себя такой уязвимой и раздавленной, и думала только о брате. Возможно, Кора ожидала, что я отвечу что-то грубое, но я молча взяла лохань и пошла к бадьям. Девушки смолкли, наблюдая за мной с довольными ухмылками. Налив воды, я отправилась на улицу.
Едва вышла, как прищурилась от ослепительного света. На широком дворе, ограждённом другими постройками – погребами и хозяйскими складами, протянуты верёвки, на них рядами висели стираные вещи, ветер чуть трепал мокрую ткань. Хорошо, что меня сразу нагрузили работой, мне нужно было чем-то заняться, иначе сойду с ума от неведения. Я нашла обувь под навесом у виноградного плетня. Сняла свою старенькую накидку, свернула, отложив в сторону, подвязала верёвкой волосы и, устроившись в тени, принялась за чистку.
Неизвестно, сколько времени я находилась за работой, гора пыльной обуви не заканчивалась, она явно принадлежала воинам – прочная и грубая. Работа немного меня отвлекла от мрачных, раздирающих на части мыслей, пока ласковое солнце не стало закатываться за покатую крышу.
– Эй, – предо мной встала Кора, – на сегодня хватит.
Я отложила щётку и, поставив очищенный сапог, подняла голову. Взгляд прачки одобрительный, но всё равно на дне залегло недоверие и неприязнь. Интересно, чем я им успела не угодить? Но, видимо, в замке просто не очень жалуют пришлых.
– Поднимайся и пошли за мной, – бросила Кора и развернулась.
Я поднялась, да едва не плюхнулась обратно – ноги затекли, а в спину отдалась ноющая боль – от положения, в котором просидела полдня. Вылив грязную воду под куст виноградника, сложив щётку, забрав накидку и сумку, я пошла за Корой. Та глянула искоса на меня, хмыкнула.
– Отхожее место вон там, если вдруг нужно сейчас. Ночью мы все ходим сюда.
Мне ничего не было нужно, кроме одного – добраться до лавки и лечь.
– Оставь всё здесь, – остановилась Кора.
В стиральне было уже пусто, девушки, закончив дневную работу, разбрелись. Я поставила лохань на высокую лавку.
– Пойдём, – поторопила.
Мы вышли в ту же кухню, где было так же тихо, только негромко переговаривались несколько служанок у длинного кухонного стола, видимо, оставшихся на ночь на случай, если хозяева замка потребуют принести что-нибудь, например, креплёного вина или поздний завтрак. К счастью, за болтовнёй они нас не заметили, зато я поймала обрывки слов одной из девушек:
– …Сегодня моя очередь нести господину ужин.
– Почему твоя? Ты ходила прошлый раз, так что в этот раз пойду я.
Они спорили? Я не могла удержаться от скабрезной ухмылки. Похоже, молодой бард был не безразличен этим двоим. И что они в нём такого нашли, со страшными изъянами и такой же уродливой душой? Я их откровенно не понимала. Вспомнила о Марсу, и меня кольнула тоска. Сейчас я бы приготовила ему поесть, искупала и уложила в постель, поцеловав пухлую щёчку и обняв крепко, легла бы рядом… А сегодня я останусь без него… Охваченная мыслями о брате, едва держась на ногах от усталости, поднялась за Корой по деревянной скрипучей лестнице на второй ярус, где тянулся широкий коридор с множеством дверей. Мы прошли почти в самый конец. Кора отворила низкую дверь и демонстративно велела мне пройти внутрь, махнув тряпкой.
Я вошла, оглядывая не такое уж и тесное помещение с двумя квадратными оконцами. Здесь было три лавки, застеленные постелью. Внутри никого не оказалось.
– Все сейчас моются и ужинают, а ты пока разбирай вещи, твоё место во-о-он там, – указала в самый дальний тёмный угол. – Тебе сильно повезло, что ты оказалась в Урелтоне, – добавила она.
Я задержала дыхание, сжимая сумку. Значит, мы всё же ближе к холмам. Урелтон, насколько я знала, дальше от окраины Ториона.
Кора перемялась с ноги на ногу. На её твёрдом лице появилось любопытство:
– Чем ты занималась раньше? – вдруг спросила.
– Торговала рыбой на рынке, – устало отозвалась.
Кора хмыкнула.
– Да, тебе точно повезло, дорогуша, что ты оказалась здесь. Хочешь есть? Сегодня повариха тебя не покормит – никто не ожидал прихода новенькой, придётся подождать до завтра. Но если сильно голодна, я могу принести тебе что-нибудь из погреба.
– Нет, не нужно, – растерянно мотнула головой. Как бы ни сжимался пустой желудок, кусок в горло не полезет. Я слишком разбита.
– Ну, как хочешь, – фыркнула она и вышла из комнаты, махнув кончиком короткой косы.
Постояв мгновение, я пошла к своей лавке. Здесь пахло, как ни странно, травами. Постель выдали мне не слишком мягкую, в отличие от соседских лавок, но я была и тому рада. Положив рядом свои вещи, сумку повесила на крючок, что вбит в стену у изголовья, стянула порядком запачканное платье и свалилась на лавку. Всё тело гудело и ломило, болела спина, и звенело в ушах. Так тяжело мне ещё не было, произошедшее навалилось на меня горой. Где сейчас Марсу? В пути? Всё дальше от меня? Наверное, ему страшно, и он просится ко мне. В какой приют они его отвезут? Как далеко? В груди засаднила боль, мешая дышать. Я ведь даже не попрощалась с ним. Я не выполнила обещание, данное матушке, позаботиться о нём и уберечь. Слёзы покатились по пылающим щекам. Я отвернулась к стене и глухо заплакала, вжимая пальцы в набитую гусиным пером подушку, уткнувшись в неё лицом. Гнев и отчаяние бушевали во мне, заставляли тело сжиматься. Проклятый день, проклятый Дрио и его потаскухи, проклятый Мортон Амгерр! Моё сердце воспылало от ярости и ненависти при мысли об это уроде, при воспоминании его серых ненастных глазах. Да, он урод! Как и его чёрствое сердце! И другого отношения он к себе не заслуживает! Он разлучил меня с Марсу и отправил чистить сапоги, унизив ещё больше. Гнев нещадно жёг изнутри, и я не могла уже с ним справиться. Сотрясаясь всем телом, рыдала. Ещё никогда и никого я так ни ненавидела, как сейчас его. До жара и жжения в ладонях. Горько усмехнулась, посмотрев замутнённым взглядом на истёртые в кровь пальцы, всхлипнула. Сжала кулак, с силой ударив по подушке, заскулила, закусив губу.
