– Этот, как вы говорите, туз и Жанна встречались в ее квартире?

– Ага, конечно! – фыркает Фуфаечка. – Станет капиталистическая морда тащиться к любовнице в грязную совковую типовуху!

Меня точно кто-то колет в сердце длиной острой иглой: в этой «грязной совковой типовухе» не только квартирка Жанны, здесь и моя незамысловатая берлога.

– Предполагаю, они любили друг друга в каком-нибудь очаровательном гнездышке, – с некоторой завистью заявляет Фуфаечка, делает толстые губы трубочкой и выпускает колечко дыма. – Где – об этом Жанна, естественно, не распространялась. Она вообще была, как разведчица. Просто радистка Кэт из «Семнадцати мгновений весны». Даже покруче. Никакой конкретики. Общие обтекаемые фразы. Обожала напускать туман.

– И все-таки. Может, она еще чего-нибудь сообщила о своем немолодом возлюбленном? Например, какая у него фирма, где живет? Напрягите память.

– Повторяю для непонятливых. Жанночка оберегала свою личную жизнь пуще зеницы ока. А об этом мажористом мужике просто говорила: мой. И ‒ никакой другой информации. Я ж говорю, разведчица.

– А вы не допускаете мысли, что у нее был еще один любовник? Номер два. Какой-нибудь молоденький студентик, а?

Фуфаечка заливисто смеется.

– У Жанны? Вы это серьезно? Господи! Да она была натуральной рыбой. Квелая меланхоличная тургеневская барышня. А для двух любовников нужна баба-огонь. Африканка или испанка. Или латиноамериканка. Вот я бы смогла и с тремя! А что? Запросто!

Она оборачивает ликующую физиономую к своему «пажу». Тот вежливо улыбается, вряд ли испытывая особо радостные чувства.

Да, Фуфаечка не слишком печалится по поводу гибели своей сердечной подружки.

Усевшись в «копейку», отъезжаю от Фуфаечкиной «хрущобы».

«Представь себе, – обращаюсь к своей машинешке, – у Жанны было два любовника. Первый мне известен – убитый горем мальчишечка Костик. Где раздобыть второго? Если Жанна сокровенной наперснице не раскрывала, кто он такой, как же я его отыщу?»

«Копейка» бесстрастно гудит мотором, позвякивает чем-то невидимым. Должно быть, отвечает на своем особом машинном языке, таинственном, как шумерская клинопись.

«Вот то-то и оно, – говорю я. – Печалька».

И звоню Акулычу.

– Вы наверняка пробили все номера из мобильника Жанны Каринской. Обнаружили что-нибудь любопытное? Например, телефончик ее хахаля? Не стесняйся, Акулыч, поделись секретом.

– Рад бы тебя порадовать, птичка божья. Ан нет. Ни шиша не накопали. Как самому Господу нашему признаюсь. И вааще, чегой-то ты у нас, простых прямоходяшших, спрашиваешь? Енто ты мастер хитропопых и неожиданных ходов. Гроссмейстер Остап Бендер. А из нас какие шахматисты? Нам бы тока не забыть, что конь ходит буквой Г, а пешка рубит наискосок.

– Кончай прибедняться, Акулыч. А то не выдержу, разревусь… Слушай, твои ребята не проверили, был ли у Жанны Каринской счет в банке? Может, она и ценные вещи банковской ячейке держала?

– Угадал. Счетец имеется. И всякие-разные брулльантовые побрякушки в сбербаньке хранила. Видать, имелся у ней спонсор. А кто такой, неведомо.

– Вот и я вычислить не могу.

– Тогда бывай. Вычисляй, – заявляет он хмуровато. ‒ Флаг те в руки!

И отключается.

Какие-то у мужика проблемы, которыми он со мной делиться не желает. Никогда этот жизнерадостный мент не рассказывал мне о своих заморочках и печалях. А спрошу его: «Чего такой смурной?», отшутится, не ответит. За все время знакомства я ни разу ему по-настоящему не помог. А вот он частенько меня выручал. Надо бы подбодрить человека, а как?..

Пожалуй, следует связаться с неутешным дружочком Жанны.

Не покидая уютного нутра «копейки», в котором угрелся и расслабился, набираю номер Кости. Долго звучат гудки, после чего бесстрастно-стальной женский голос доводит до моего сведения, что абонент недоступен, ‒ словно это секретарша, ограждающая начальника от назойливых посетителей.

Ладно, подождем. Время терпит.

Отправляюсь в центр городка, в забитую расслабляющимся молодняком пиццерию. Отстояв очередь, беру два треугольных куска пиццы с ветчиной, картошку фри и чай – на улице не холодно, даже, пожалуй, тепло, плюс один или два, но холодную газировку взять не решаюсь. Это прежний Королек мог выдуть зимой литр ледяной пепси или колы, не опасаясь ангины. Сейчас не то. Стал опасливым. Пью горячий чаек с сахарком.

Рядом с моим столиком расположилась развеселая компания девчушек. Накачиваются пивом, орут и гогочут во все молодое здоровое горло, и от них за версту несет дикой подростковой энергией и всепобеждающим хамством.

Трезвонит моя мобила.

– Алло? – произношу громко: девицы вопят так, что позвонивший вряд ли явственно различает мои слова.

– Здравствуйте. Вы мне недавно звонили… ‒ голос Кости накладывается на непрерывный гулкий галдеж. И я почему-то представляю, как парнишка (с прижатой к уху мобилой) прислонился к стеночке в институтском коридоре.

– Это Королек. Можешь уделить мне минутку?

– Пожалуйста… Подождите, сейчас отойду в сторонку. Здесь слишком шумно.

И действительно, беспорядочно жужжащий хор постепенно затихает.

– Да?

– Слушай, Костя… Извини, но все же спрошу, а ты, пожалуйста, ответь как можно правдивее. Жанна не упоминала о неком мужчине, который в нее влюблен? Ну, не говорила, например: «Есть тут один барбос, сохнет по мне, а я только смеюсь»?

Девахи за столиком – или мне мерещится? – слегка сбавляют громкость общения: похоже, заинтересовались моим разговором и навострили ушки.

– Н-нет, – помедлив, отвечает Костя. – А вы почему спрашиваете?

– Да так. Надо как-то двигаться вперед, вот и возникают разнообразные бредовые мыслишки. А, стало быть, появляются и вопросы. Как, по-твоему, Жанна была скрытной?

– Молчаливой. Не любила попусту болтать. Да и я не трепло. Нам было хорошо вместе.

– А как вы договаривались о встрече? Созванивались?

– Нет, Жанна велела, чтобы я приходил к ней раз в неделю, по средам. В семь вечера. Иногда ‒ очень редко ‒ меняла день. Тогда, например, говорила так: «На следующей неделе встречаемся во вторник. Только не перепутай». И я старался не перепутать. А в последний раз условились, что первого января, в субботу вдвоем отметим Новый год.

– То есть, по телефону не общались?

– Нет. Я даже номера ее сотового не знаю.

– Как думаешь, почему такая секретность?

Пауза. Костик в недоумении размышляет. Потом до меня доносится его неуверенное:

– Даже не представляю, что и сказать на это…

Сунув мобилу в задний карман джинсов, инстинктивно скашиваю глаза – и натыкаюсь на пытливые взгляды пацанок, расположившихся за соседним столиком. Им до невозможности любопытно: кто я? О чем разговор? И ушки у них на макушке.

Своими малюсенькими девчачьими мозгами они понимают: речь идет о любви. И не догадываются, что о смерти.

* * *

Автор

Лиза не спит. Лежит на спине с открытыми глазами. Рядом вытянулось под одеялом длинное тело Ленчика. Темную спальню сотрясает его тяжелый густой монотонный храп. Прежде Лиза осторожно прикасалась к плечу мужа и просила: «Ленчик, миленький, пожалуйста, повернись на бочок». Сейчас ей все равно.

Она с мельчайшими подробностями вспоминает разговор с незнакомцем (который представился Георгием Георгиевичем), и улыбается, счастливая.

Исповедавшись, открывшись перед ним до донышка, она почувствовала одновременно и опустошение, и нежданную радость, точно разом очистилась от скверны.

Когда Георгий Георгиевич поднялся со скамейки, чтобы попрощаться, у него оказались короткие ножки в мятых, шоколадного цвета брючках. Но ни эти толстые ножки, ни старое потертое пальтишко, ни занюханный картуз на голове Георгия Георгиевича ничуть Лизу не рассмешили, а уж она-то любит похохотать на такими потешными недотепами.