Их подвезли к парадному входу, и едва кучер помог им выбраться из кареты, дубовые двери распахнулись, и им навстречу поспешило сразу несколько человек. Первым – дворецкий в черно-белой форме с иголочки; на солнце блеснула цепочка его карманных часов. Он сразу же поклонился и заявил, что герцогиня ждет их к обеду, но любезно соглашается отложить его еще на полчаса, дабы дать гостям возможность переодеться и освежиться после дороги.

Слуги, вышедшие вместе с ним, немедленно принялись вынимать вещи из повозок, и уносить в дом. Не зная, куда себя деть, Лиссарина и Ровенна прятались за спиной графини, которая выясняла подробности их проживания. Оказывается, им выделили три разных комнаты. Две на втором этаже, где располагаются комнаты для гостей, одну – на цокольном, для воспитанницы графини. Однако если графиня настаивает, ей могут выделить комнату на том же этаже. Благодарности Лиссарины не было предела, когда графиня действительно начала настаивать. Ей не хотелось жить одной, среди слуг, хотя фактически она и была служанкой. Но жалкие остатки гордыни, не дававшие ей покоя время от времени, заставляли ее думать, что она не какая-то жалкая прачка или кухарка, она все-таки нечто вроде гувернантки Ровенны и ее подруга, а это совсем другое дело. И хотя рассудок пытался заикаться о том, что ничем она не отличается от обычных слуг, Лиссарина отказывалась к нему прислушиваться.

Их, наконец, пропустили внутрь, и сердце в груди девушки словно остановилось. Кругом царила роскошь, холл был выдержан в золотисто-янтарном цвете, поэтому казалось, что и стены, и потолки, и колонны – все здесь из янтаря. Маленькие диванчики с крохотными подушечками для тех, кто ожидает в холле кого-то из хозяев, аккуратные резные столики, на которых стоят статуэтки, часы, свежие цветы в богатых вазах.

Прямо напротив входа расположилась лестница с винного цвета ковром на деревянных, покрытых лаком, ступенях. Стены – в картинах известных художников, а на потолке невероятная фреска с изображением религиозного сюжета. Лиссарина поймала себя на том, что стоит, с открытым ртом, и захлопнула его так быстро, что клацнули зубы. Ровенна сохраняла больше достоинства, но по глазам было видно, что она поверить не может в происходящее. Одна графиня безразлично взирала на все это убранство.

– Позвольте вас проводить.

Дворецкий поспешил вперед, а троица – следом за ним. Пока они осматривались, торжественно поднимаясь по ступеням, слуги быстро перетаскали самые важные сундуки с одеждой и украшениями через грузовые лифты, расположенные в стенах. Лиссарина не знала об этом, поэтому очень удивилась, когда в комнате Ровенны уже стояли два сундука.

Перед тем, как скрыться за дверью собственной спальни, где ее уже ждала служанка Монтфреев, графиня сказала:

– Поторопитесь. И надень зеленое.

Комната Ровенны была в меру богатой, но не броской и вычурной, как, скажем, холл. Стены темно-фиолетовые, зато мебель – белая. Высокая кровать стояла справа от входа, ее высокие столбики украшал воздушный прозрачный нежно-розовый балдахин. На стене, противоположной входной двери, были открыты два окна с закругленным верхом, а легкий ветерок играл на белых занавесках. Рядом с окном стояла мягкая софа с подушками, там, словно кем-то забытая, лежала книга. Ро, конечно же, сразу бросилась полистать ее. Лиссарина же продолжала осматриваться.

В стене, что слева от входа, было еще две двери, а между ними письменный стол с красивой резной табуреткой. На столе – несколько листов бумаги, чернильница и перо. Рин по очереди заглянула в каждую дверь: первая – просторная ванная комната с железной ванной посередине, вторая – гардеробная, где на вешалке висело изысканное зеленое платье. Вышла, прислонилась к стене, и ее взгляд упал на туалетный столик рядом с входной дверью.

– Они подготовились. Посмотри, сколько баночек и косметики.

– Да плевать, не буду наряжаться, – Ровенна хлопнула книжкой. – Это любовный роман. Как будто я их читаю. Кстати, мы разговариваем?

Лиссарина посмотрела на нее, сощурив глаза, Ро сощурилась в ответ, и Рин протянула вперед мизинчик. Девушка засмеялась, сцепила свой мизинец с ее, заключая перемирие. Они повалились на кровать в обнимку, все еще глупо хихикая.

– Как думаешь, почему здесь оставили эту книгу? – спросила Ровенна, поднимая подбородок вверх, чтобы заглянуть в глаза Лиссарине.

– Не знаю, – честно ответила та. – Может быть, твоя мама писала им, что ты любишь читать, вот они тебя и решили порадовать.

Ровенна вздохнула и прижалась щекой к плечу Лиссарины. Они все еще были в скромных дорожных платьях и казались нищенками, случайно попавшими во дворец короля. Когда Рин сказала об этом подруге, Ро вдруг проговорила:

– Может и правда не наряжаться? Он посмотрит, что я деревенская уродина и передумает. Наверное.

– Сомневаюсь. Боюсь, если он тоже повинуется воле родителей, то женится и на одноглазой деревенской уродине. А ты, к сожалению, будешь красавицей даже в костюме бродяги с бородавкой на носу. Волосатой бородавкой.

– Фу!

Девушки снова рассмеялись. Лиссарина заставила себя встать на ноги и пойти в гардеробную за приготовленным заранее платьем. Наверное, графиня и это рассчитала и заказала его с доставкой сюда. Ровенна, словно дитя малое, крутилась на кровати, наслаждаясь мягкостью покрывала. Рин сдернула с нее туфли и еле-еле заставила подняться. И хотя Ровенна стояла, будто тряпичная кукла, Лиссарина принялась колдовать с ее одеждой, волосами, кожей, дабы превратить деревенскую нищенку в столичную светскую львицу.

Через двадцать минут усердного труда Лиссарина осмотрела свое творение и хитро улыбнулась.

– Думаю, у тебя все-таки будет брак по любви. По крайней мере, этот Монтфрей сразу же влюбится в тебя, как только увидит такую красоту.

Ровенна была довольно высокой, статной, худой, но с отличной фигурой, за которой ее мать трепетно следила, запрещая есть сладости. На такой фигурке, к тому же затянутой в корсет, малахитовое платье с рукавами до локтя и лифом, украшенными черными кружевами, смотрелось невообразимо эффектно. К тому же, цвет подчеркивал яркость раскосых зеленых глаз. Достаточно глубокий вырез платья оголял то, что должен был оголить, но не вульгарно, а скорее игриво. На шею она надела золотой медальон, который никогда не снимала, а на палец кольцо с крупным черным агатом. Золотистые волосы убрали от лица назад, оставив только две волнистые прядки, соорудили воздушный пучок, украшенный гребнем с такими же черными агатами, в тон кольцу, а нижнюю часть волос длиной чуть ниже талии оставили распущенными. Все было хорошо, кроме ее бледности.

– Иди сюда, – Лиссарина пощипала ее за щечки, вызывая румянец. – Перед входом покусай губы. Пусть лорд Монтфрей упадет в обморок от твоей красоты.

– Ты перечитала любовных романов, – грустно улыбнулась Ровенна. – А сама пойдешь так?

– Нет, если ты позволишь, я надену одно из твоих платьев. Они не должны были помяться, я старалась хорошо их сложить. Ты не против?

Теперь настал черед Ровенны колдовать. Она могла сделать конфетку даже из чудища болотного, а Лиссарина была не настолько плохим материалом для работы. Через десять минут Рин не могла поверить, что девушка, отраженная в зеркале, это она сама. Обычно в Геттенберге она никогда не наряжалась, тем более в платья Ровенны, но здесь ей хотелось соответствовать красоте и богатству дома. В противном случае она бы просто потерялась на фоне всеобщего великолепия.

Она была чуть ниже Ровенны, но это не помешало ей уместиться в платье (Ровенне оно все равно было слегка коротковатым). Только утянуть его пришлось потуже, потому что там, где у Ро была грудь, у Лиссарины была практически доска. Что-то в ее теле дало сбой, и когда все девушки становились мягкими и округлыми, походя на женщин, она осталась в теле ребенка. Ее единственная радость заключалась в том, что отвратительно тонкие ноги-спички не видно за подолами платьев.

Это платье было совсем новым, Ро его даже не надевала. Темно-синее платье, вырез которого покрывали такого же цвета кружева, закрывая отсутствие важной части ее тела и оставляя в качестве изюминки небольшой вытянутый овал белой кожи. Длинные пышные рукава заканчивались кружевами на запястье. По всему подолу и корсету тянулась тонкая, очень нежная и ненавязчивая вышивка, выполненная серебряной нитью. Это серебро потрясающе гармонировало с волосами, которые, несмотря на недавно исполнившиеся семнадцать лет, были полностью седыми. Кассимина говорила, что в детстве, когда родители Рин погибли, она очень сильно испугалась, и ее волосы поседели. Как, что, где и когда совершенно стерлись из ее памяти, и только серебро волос напоминало, что когда-то давно она пережила серьезное потрясение.