На постоялом дворе, наконец, графиня впервые заговорила с дочерью, когда спросила, что она хочет на ужин. Это немного сняло напряжение, завязалась небольшая унылая беседа о плохо приготовленной телятине и горьковатом вине, которое испробовала Кассимина. Между Лиссариной и Ровенной по-прежнему зияла пропасть, образованная вчерашней ссорой. Несмотря на все, Лиссарина с блеском выполнила свои обязанности воспитанницы и по совместительству гувернантки леди: подготовила Ровенну ко сну, оказав помощь в принятии ванны и расчесывании волос, но даже во время этого они молчали, причем Ровенна то и дело рассерженно поджимала губы, а Лиссарина отводила глаза.

На рассвете, позавтракав вкуснейшей горячей яичницей и отвратительным кофе, они отправились в путь и к обеду должны были оказаться на месте. Чем ближе они приближались к Эденвалю, тем интереснее становились места: проехали мимо деревень, рядом с которыми паслись стада коров. Видели большую разноцветную повозку циркачей, около которой скоморох с колокольчиками на шапке сделал сальто, увидев в окошке кареты хорошенькое личико Ровенны. А когда они въехали в город, Кассимине приходилось дергать девиц за подолы, чтобы они прекратили высовываться из окон и глазеть по сторонам, как невоспитанные дикарки.

Ничего общего с Геттенбергом Лиссарина найти не могла. Эденваль был прекрасен во всех отношениях. В три раза больше Геттенберга, он словно весь состоял из дворцов и богатых домов даже у самых ворот, хотя здесь, по мнению Рин, должны были быть дома для нищих. Она не знала, что дорога, по которой они ехали, проходила по главной, Королевской улице, и заканчивалась она Алмазным дворцом, где еще десять лет назад жила королевская семья Дейдарит, а теперь заседала Элитария.

Люди здесь словно бы куда-то спешили. Хорошо одетые, опрятные, кто-то проезжал в открытых повозках мимо них, не удостаивая даже мимолетным взглядом, кто-то шел по каменным тротуарам. Дамы держали под руку своих кавалеров, некоторых сопровождали гувернантки, чтобы мужчины не позволяли себе лишнего. Знатные джентльмены носили шляпы-цилиндры и опирались на трости, барышни блистали роскошными платьями, броскими украшениями, шелковыми перчатками, сверкающими заколками в волосах. Чепцы, бывшие в моде около пяти лет назад и которые в Геттенберге еще продолжали носить, здесь исчезли вовсе, уступив место высоким прическам с воздушными локонами. Лиссарина разглядывала их с большим интересом, ведь ей предстояло делать что-то подобное каждое утро для Ровенны.

Здесь не было мелких лавок и торговцев, отметила про себя Лиссарина, никто не кричал, призывая купить фрукты, овощи или рыбу. Наоборот, тут царила потрясающая чистота и порядок, даже мальчишек, продающих газеты, и то не было видно. Когда Рин спросила об этом у Кассимины, та коротко объяснила, что они заехали с Главных ворот, куда пропускают только особ, чьи фамилии есть в книге «Знатные дома Лидэи». Им не пришлось предъявлять документы, подтверждающие личность, так как на карете изображен герб их семьи, а у кучера – особое разрешение от Эрцгерцога. Бедняки, странники и нищие могут войти через Дальние ворота, там же располагается район бедняков. А купцы обычно проезжают через Боковые ворота, потому что так им ближе всего добраться до Рыночной площади и дорога шире и лучше, проходит больше повозок.

Неожиданно кучер свернул вправо. Поначалу богатые дома еще радовали глаз своей архитектурой, но неожиданно они выехали на площадь, на которой не было ничего красивого. Карета вдруг остановилась, и Лиссарина, с трудом подавив рвотный позыв, прошептала:

– Смотрите.

Ровенна с энтузиазмом перелезла через ее колени и высунулась в окно, но тут же вскрикнула. Прямо в центре площади, под стенами очень неприглядной и пугающей черной крепости, от которой так и разило смертью, установили эшафот, а на нем виселицу. В петле болталось тело молодого юноши, не больше двадцати лет от роду, с открытыми глазами, в которых навечно застыл страх, впалыми щеками и фиолетовым лицом. Его рубашка была в крови, и ветер слегка трепал широкие рукава, словно белье на веревке. Некоторые люди еще смотрели на него, но большинство уже расходилось по домам, ведь представление закончилось. И только одна женщина, стоя на коленях перед эшафотом, рыдала во весь голос и то и дело дергала себя за волосы. Какой-то человек невысокого роста в черном пальто и шляпе-цилиндре опустился рядом с ней на колени и обнял.

Лиссарина закрыла рот рукой. Она никогда не видела казнь через повешение, тем более такого молодого человека. Один раз в Геттенберге пришлось наблюдать, как вору отрубили руки. И, кажется, еще один раз, в далеком прошлом, она тоже видела смерть, даже находилась на волосок от нее, но не могла вспомнить, где и когда.

– Кидмарская площадь, – графиня смотрела на происходящее печальными глазами, – зря мы здесь поехали. Очень зря. Эй, вы, подойдите!

Она подозвала старика, неспешно проходящего мимо их кареты. Тот услышал ее и, хромая, подошел. У него не хватало зубов, но, поклонившись и сняв шапку, он широко улыбнулся.

– Не могли бы вы сказать, что здесь произошло? – спросила графиня и показала старику золотой грифон. Тот заулыбался еще шире.

– А чего ж не рассказать-то такой богатой леди? Расскажу. Повесили мальчонку. Сказали, будто выдавал он себя за принца мертвого. За Симиэля Дейдарита. Меткой королевской хвастал. Людей на бунт подстрекал против господ во дворце. Ну, так его люди добрые и выдали, когда он чего-то выкрасть из быбливатеки хотел. Н-да, народец-то у нас с гнильцой, что десять лет назад молча смотрел, как детишек королевских перебили, так и сейчас помалкивает… – Старик на мгновение замолчал, пососал оставшиеся зубы. – А это вона мать его заливается. Сразу ж было понятно, что никакой он не принц. Обычный вояка. Откуда ж Дейдаритам взяться на нашей земле-то, эти ироды ведь всех поубивали. Н-да, нет у нас уж теперь царской крови, нет… только богачам брюхо набиваем да брата родного готовы предать за монету. Ой, прощеньица просим, сударыня, – опомнился старик, еще раз поклонился, прижав шапку к груди. – Старый, мелю уж не знай чего. Пойду я.

Графиня опустила в протянутую мозолистую руку золотую монетку и повернулась к девочкам, когда старик похромал прочь:

– Поступим так. Вы обе сейчас же забудете увиденное. Нас все это не касается. У нас другая цель. Через десять минут будем в Рашбарде, дворце Монтфреев, и ты, Ровенна, должна блистать, чтобы понравиться жениху, а не ходить, как бледная поганка с кислым видом. Этот мальчик сам виноват, он в лучшем мире, а нам нужно продолжать жить. В любом случае, это не наше дело. Политика – не женское дело.

Она глубоко вдохнула, словно убеждая себя в верности своих же слов, и постучала в стену кучеру, приказывая ехать дальше.

Глава 2. Добро пожаловать в Рашбард

Лиссарина и Ровенна действительно забыли обо всем на свете, как только оказались перед Рашбардом. Раньше Рин считала, что Армаш – это очень богатое поместье, почти королевский дворец, таким он был большим и красивым. Но по сравнению с Рашбардом Армаш был маленьким пряничным домиком из сказки, с которого осыпалась глазурь и покосились стенки. Настолько огромен и блистателен был дворец Монтфреев.

Дворец словно бы стоял на небольшом отдалении от основной улицы, названия которой Лиссарина, конечно же, не знала, а большая площадь перед входом была окружена кованной оградой с воротами, на которых, вся в вензелях, красовалась буква «М». Широкая тропа, ведущая ко входу, была каменной, а ее границы, словно выверенные линейкой, сначала украшали маленькие прямоугольные клумбы с мелкими голубыми цветочками, переходящие в кустарнички повыше, и, наконец, в кусты с редким сортом синих роз. Их практически невозможно достать. У парадного входа дорога расширялась, образовывая небольшую площадь для того, чтобы кареты могли развернуться и выехать с территории, а еще две дорожки тянулись под окнами первого этажа и прятались за углами, уходя во внутренний двор. Сам дворец, высотой в три этажа, был выполнен в бело-синих тонах, окна сверкали в лучах полуденного солнца, а с крыши безучастно смотрели в небеса белые статуи горгулий. Остроконечные башенки по бокам отбрасывали причудливые тени. Однако, несмотря на все внешнее великолепие, что-то подсказывало Лиссарине, что с внутренней стороны, скрытой от посторонних глаз, будет в сто раз красивее.