Тяжело опираясь на трость, Люциен прошел к крайнему дому, дальше которого раскинулось большое, кажущееся на первый взгляд пустым, поле. Его никто не остановил, не окликнул, хотя изредка он замечал, что кое-кто, притворяющийся спящим, косится в его сторону. Один такой мужчина, спящий на голой земле, укрытый драной шинелью, протянул вперед руку. Лулу, по доброте душевной, бросил в раскрытую ладонь золотую монетку и прошел дальше, ни разу не обернувшись.

Дорога привела к невысокой, с его рост, каменной ограде. Поцарапанная, местами осыпавшаяся, покрытая мхом, она выглядела древнее, чем русалки, которые исчезли больше тысячи лет назад. Здесь Люциен ощущал небывалую силу, словно все боги вселенной устроили тут свою штаб-квартиру. И хотя за оградой всегда было холодно, а по земле струился серебристый туман, он любил это место больше, чем собственный дом. Точнее, полюбил его совсем недавно. Неделю назад, когда похоронил здесь лучшего друга.

Он ткнул тростью в железную створку ворот, и она со скрипом отворилась. Ворота здесь никогда не запирались, никем не охранялись, но желающих прийти и нарушить покой мертвых все равно не было. Не от кого было охранять это кладбище для простолюдинов.

Тенью Люциен проскользнул внутрь и вернул створку на место, словно никто здесь не проходил. Он был на этом кладбище всего один раз, в тот день, когда копал могилу, но очень хорошо ориентировался, будто невидимые стрелочки указывали ему путь. Он аккуратно, стараясь не потревожить чужие могилы, зачастую безымянные и неухоженные, прокладывал себе путь и наконец добрался до нужного места.

С помощью Дэниара он позаботился, чтобы могила была красивой, утонченной и благородной, каким был его друг. Здесь установили мраморное надгробие (возможно, первое и единственное на этом кладбище), рядом небольшую белую скамеечку для посетителей, и все это ограничили кованной черной оградой, чтобы проходящий мимо путник ненароком не наступил на могилу.

Шатаясь, Лулу нащупал маленькую дверцу и ступил в Усыпальницу, так он в шутку прозвал это место. После долгих переговоров с отцом он все-таки добился, чтобы от тела не избавлялись, как от дохлой крысы. Его друг, в чем бы его ни обвиняли, был достоин человеческих похорон, со жрецом и церемонией. В конечном счете Фабирон разрешил похоронить его на кладбище для простолюдинов, и Люциен не стал сопротивляться, хоть это не было достойным местом для покойного дворянина. Но, по крайней мере, это не канава, куда его могли бросить. И не свиньи, которым могли его скормить.

– С днем рождения, Робейн! – Люциен поднял вверх бутылку. Темная жидкость ударилась о стенки сосуда. – Я приготовил тебе подарок, но не дотерпел и начал его пить еще по дороге.

Сделал смачный глоток. Виски, долгое время хранившийся в неприкосновенных запасах отца, обжег горло, разлив по телу приятное, успокаивающее тепло. Ночь была настолько прохладной, что изо рта Люциена вырывались струйки пара, но он не чувствовал холода: на кладбище ему было уютнее, чем в собственной комнате у камина.

– Спасибо, Лулу! – прошептал чей-то глухой, словно в отдалении, голос.

Бутылка с глухим звуком упала на землю, но не разбилась: лишь расплескала содержимое, пропитывая могилу Робейна алкоголем. Хозяин напитка растворился в воздухе, оставив от себя увядающее облачко пара, вырвавшееся изо рта вместе с криком, когда призрак утянул его за собой. На свою сторону.

За Черту.

Люциен побелел от неожиданности, но не удивился, когда мир вокруг слегка изменился. Он по-прежнему сидел на скамейке, и видел то, что видел секунду назад, только теперь очертания предметов стали подвижными, как языки пламени, на которое дует сильный ветер и никак не может потушить. За Чертой не было никаких звуков вроде пения птиц, журчания воды, шума ветерка, играющего в листьях деревьев. Только Голоса. Голоса призраков.

– Я надеялся, что ты придешь, – коротко бросил Люциен, стараясь успокоить собственное сердце, и повернул голову направо, туда, где на скамеечке, положив ногу на ногу, расположился Робейн Альдорски.

Как и все призраки, его кожа была совершенно белой, светящейся в несколько обесцвеченном мире мертвых. За Чертой все теряло свой настоящий окрас. Все, кроме глаз мертвецов. Словно в насмешку над Люциеном, они оставались такими же яркими и живыми, как при жизни. Нет, даже живее, чем при жизни. Вот и когда-то золотые волосы Робейна превратились в длинные белоснежные лохмы, находящиеся в непрестанном движении. Так выглядят волосы уходящего на дно человека. Но глаза, обращенные на Лулу, оставались такими-же пронзительно синими, как при жизни. Даже живее.

– Такой великий день, – засмеялся Робейн, и волосы заколыхались еще сильнее. – Ты всегда праздновал его лучше, чем свой собственный день рождения. Кстати, ужасно выглядишь.

– Плохо сплю в последнее время, – нахмурился Люциен и пожалел, что не удалось пронести за черту бутылку. Сейчас бы не помешало сделать глоток, потому что внутри все съежилось от осознания, что эта встреча может быть последней. А затем в том месте, где он хранил самые лучшие чувства в отношении Робейна, останется только рана, с которой ему уже удалось сжиться за неделю. И которая будет саднить с новой силой, как только он вернется в обычный мир.

– Снится моя казнь? Я же говорил: не стоило тебе ее видеть. Ты впечатлительный.

– Но я должен быть ее увидеть. И поддержать твою маму.

– Она в порядке? – Лица Робейна коснулась тень беспокойства. – Я не могу покидать пределы этого кладбища. Она не приходила сюда. Я волновался, вдруг с ней что-то случилось.

– Она заболела. – Люциен сжал кулаки и снова разжал их, ощущая собственное бессилие и вину. – Перестала есть, ушла в себя. Сестра увезла ее в Триорн, сказала, что позаботится о ней, но сейчас я думаю, что мне стоило самому…

– Ты все сделал правильно, – Робейн снова улыбнулся. Как всегда по-доброму, заботливо. Лулу пришлось прикусить щеку, чтобы проклятые слезы не навернулись на глаза.

Какое-то время они сидели молча. Тело Люциена покалывало, сказывалось долгое пребывание за Чертой. Скоро из носа потечет кровь, а если даже после этого он не выйдет в реальный мир, то упадет в обморок и рано или поздно умрет за Чертой. Хуже участи не придумаешь. Тело сгниет за несколько секунд и вылетит в реальность, как ядро из пушки, а во время перехода остатки истлеют и превратятся в прах. Ветер его развеет. Не останется ничего.

Хотя время и поджимало, он никак не мог заставить себя спросить то, что очень хотел узнать. Поэтому спросил о другом:

– Почему ты не можешь выходить за пределы кладбища?

Робейн удивленно посмотрел на него.

– Разве сестра не объяснила тебе, как это работает? Или ты никогда не спрашивал? А впрочем, чему я удивляюсь. Душа становится призраком, когда после смерти преступает Черту. Поэтому первое место, где мы можем бродить, это место, где умерло наше тело. Мы, если можно так выразиться, по-прежнему привязаны к телу тонкой ниточкой. Но затем тело переносят куда-то, и призрак следует за ниточкой до этого нового места. Таким образом, за Чертой у нас есть только два обиталища: место, где мы умерли, и место, где лежит наше тело.

– То есть тебя можно найти не только здесь, но и на Кидмарской площади? – уточнил Люциен, пытаясь осознать и запомнить все, что ему говорили. И хотя минуту назад пьяный мозг ничего бы не запомнил, переход за Черту отрезвил его быстрее, чем купание в ванне со льдом.

– Да. Теоретически. Но у меня нет никакого желания там появляться. Неприятные воспоминания, знаешь ли. Поэтому я брожу по кладбищу, общаюсь с новыми друзьями.

– Поэтому моя сестра иногда появляется в Рашбарде? Потому что умерла там?

– Конечно. – Робейн хлопнул его по плечу, и леденящий холод пронзил все его тело от шеи до пупка. – Я удивлен, как ты раньше до этого не додумался.

– Никогда не задумывался. Я всегда настолько рад ее видеть, что остальные мысли просто вылетают из головы.

И снова молчание. Дрожь в теле Люциена становилась все сильнее, у него затряслись руки. Так Черта тонко намекала ему, что пора бы выйти. Но он не мог уйти, ничего не узнав о причине смерти Робейна.