С ее матерью случилось вот что: она порезала себе вены на запястьях, лежа в ванне. С ее матерью случилось вот что: она заселилась в несколько захудалый отель, когда-то шикарный, но всё еще неплохой, дала на чай коридорному, поболтала с ночными дежурными, а потом передознулась в ванной комнате, не заплатив по счету. Кэти два дня, а может – две недели, провела, в истерике обзванивая больницы, пытаясь найти ее, прежде чем остальное семейство удосужилось ей сообщить. Такая была семья, все друг другу чужие, разделенные громадными обитыми диванами абсолютного молчания. Когда спустя несколько лет умерла ее бабушка, от естественных причин, Кэти думала, что ей достанется изрядный куш; на самом деле, многие думали, что ей достался изрядный куш, но как бы не так. Она зарабатывала случайными подработками и книгами и сводила концы с концами, но дни богатства, хоть и сомнительного, и дни, когда всё вертелось вокруг нее, остались в прошлом.
В этот момент к ней наклонился ее муж и спросил, ты слышала, что говорили за завтраком? Спрашивали, где Дэвид. Дэвид в своем номере, ищет паспорт и деньги. Каждый раз, останавливаясь в отеле, он прячет их по разным укромным углам, а потом не может найти. Я положу билеты в конец моего красного блокнота, добавил муж. Хочу, чтобы ты знала. Он всё утро провел у стойки администратора, пытаясь купить им билеты в Рим. В конце концов всё удалось, было сделано несколько звонков на разных языках, он гордо держал в руках распечатку.
Во второй половине стало уже не так хорошо. Они пообедали и ждали под деревом с осами, пока их сумки перенесут из третьего номера в четвертый. Третий номер был в целом непримечательный, обычная квартира, но в четвертом они вновь оказались на вершине роскоши. Их комната была отделана в стиле нью-йоркского лофта, открытого лучам тосканского солнца и под черепичной крышей. В огромную ванную вела стеклянная дверь. Честно говоря, меня это тоже смутило, ответил муж, когда она об этом сказала. Кэти уснула и проснулась от звука, который она приняла за раскат грома, но оказалось, что это снова грохот чемоданов. Она взяла ноутбук и стала пролистывать интернет. И сразу ее разозлили две вещи. Одна – статья о художнике, который ей нравился, написанная критиком, которого она не выносила. Другая – биография одной романистки в американском журнале. Особенно ее вывело из себя сравнение последней книги писательницы с воспоминаниями о Чернобыле. Всё же в ее выдуманных воспоминаниях очень тонко передано, как людям свойственно искать виноватых, писали в статье. Кэти не любила слово «тонко» больше всего на свете. Кэти считала, что ядерная война – тема куда более актуальная, чем нуклеарная семья. Кэти была авангардом, средним-классом-в-бегах, Кэти не любила буржуазию. Жара стояла дьявольская, заняться ей больше нечем, только читать, какие у кого дома оконные рамы. Она легла на спину и уставилась на черепицу. А чем ей, собственно, заниматься?
Ее муж завел монолог про подушечки из геркулеса, которые едят на завтрак. Это такие овсяные кусочки с полостью внутри, и, когда их раскусываешь, они хрустят и рассыпаются. Не бог весть что, на самом деле. Ой, да сгинь ты. Британия, как всегда. Извини, просто в твиттере вылезла какая-то ерунда. Отлично, теперь у меня есть фотография твоей вытянутой шеи. Ей нравилось, когда он начинал бессвязно бормотать. Бывало, она заставала его дома за каким-нибудь сложным занятием, например, он пек хлеб или готовил соус и при этом говорил сам с собой низким доверительным голосом, увещевая или подбадривая себя, как маленький мальчик, только без капли нелепости. Если это любовь, то она готова на нее, готова лежать рядом с ним голая, оба с телефонами в руках. До этого, заказывая мороженое, он стал говорить с итальянским акцентом и не поверил ей, когда она сказала, что он говорил по-английски. Он знал итальянский, просто его застали врасплох.
Здесь у каждой был муж. Никогда она еще не проводила столько времени с гетеросексуалами, она не знала, что их так много и что они так похожи. Белые, мужчины старше, женщины младше. Как-то она оказалась в баре рядом с женщиной, встретилась с ней глазами, может, поздоровалась, и та вцепилась в нее и принялась говорить, словно у нее брали интервью для документального фильма о ней и ее жизни. Она рассказала Кэти про школу ее дочери, про школу ее сына, про свой крохотный домик на Слоун-сквер и поместье в Уорикшире, так прекрасно, произнесла она очень отчетливо, когда детям есть где побегать. Она жаловалась на родителей, которые нанимают репетиторов своим детям, а потом рассказала о репетиторе своего сына, совсем не таком, как все, который посоветовал им позволять сыну быть самим собой. Она выглядела как куколка, как радостная девочка с аккуратно расчесанными волосами, невозможно было поверить, что она мать, но вот они, ее дети, проскальзывают в поле ее равнодушного взгляда. У Кэти были такие же туфли, как у дочери, только другого цвета, что их не роднило, а только вызывало неловкость. У нее перед глазами возник ясный образ лучей солнца, проходящих сквозь ветви дуба, что потом ей показалось, будто это женщина его описала, но нет, это просто эмодзи, просто визуализация, которую нарисовал ее мозг, услышав слово Уорикшир. Мужа женщины звали Борис, он уволился с работы, Кэти видела его иногда по дороге к бассейну и в приветствии поднимала палец и улыбалась. Богатые гетеросексуалы, с землей, с привилегиями, говоря «муж», она имела в виду не это.
______________________________________
Не всегда было так. Как-то весной в Нью-Йорке Кэти жила в квартире рядом с железнодорожными путями в Бушвике. Между комнатами не было дверей, поэтому перед сном она развязывала две полоски синей ткани, которые отгораживали спальню от кухни. Сквозь них всё равно проникал свет, но больше всего спать мешала маленькая серая кошка, официально постоянный житель квартиры. Это была дворовая кошка с тощими боками и куцым хвостом, как у кролика. Кошка ее с самого начала невзлюбила. Свое недовольство она выражала воплями, битьем стекла и съеденным приглашением на пресс-превью «Ком де Гарсон» в Метрополитен-музее. Как-то ночью она запустила лапы в свою миску для воды и стала молотить ею о кухонный шкаф. Не то чтобы Кэти много чем занималась, кроме как встречалась с друзьями и возбужденно болтала, но по ночам она всё равно хотела спать. Так продолжалось пять дней. Кошку стошнило на ковер, она разбросала по всему полу наполнитель для кошачьего туалета, а потом занесла его на лапах в постель Кэти, она загадила шерстью и пылью ее одежду и ноутбук. Может, она болела? Шерсть ее больше не лоснилась, бока впали, она будила Кэти в два, и в два тридцать, и в три, пока та от недосыпа не начинала натыкаться на стены и один раз до крови не прищемила палец дверью душевой кабины. Кругом была грязь, плесень на швах кафеля, жир вокруг плиты, грязь Нью-Йорка – ничего особенного, просто восемь поколений людей, ютившихся в одних и тех же маленьких комнатах. Заел ключ от шкафа, и Кэти пришлось снимать дверь с петель кухонным ножом, а потом сломался замок на входной двери, когда она заходила внутрь. Тела: ее тело чувствовало себя не очень хорошо. Все съехались в город на ярмарку Frieze, она постоянно встречала Мэтта, она видела Чарли и Рича. Она встречала людей, с которыми не виделась годами, людей из Лондона, людей из мира искусства, в том числе Тома и Никки. Ей казалось, что ей открыты все двери и она может зайти практически куда угодно; она была так счастлива и вымотана, у нее возле губ высыпало несколько прыщиков; она пила слишком много кофе; она попала в грозу на Первой авеню, она бежала по улице, прыгала по лужам и так вымокла, что обувь потом сохла два дня. В конце концов, владелец квартиры пристроил кошку к знакомому. Кэти нужно было только отвезти ее на такси. Она собрала все ее принадлежности, ее туалет, корм и миски. Засунула к ним пожеванную игрушку-мышь и стала искать саму кошку. Та спала на шкафу. Кэти забралась на табуретку и сняла ее, уворачиваясь от когтей. В такси кошку сначала громко рвало в переноске, потом она стала вопить от отчаяния. Пока они ползли по Уильямсбургскому мосту под проливным дождем, водитель без умолку рассказывал про питбуля своего друга, а Кэти хотелось рыдать от жалости к кошке, несчастной и чумазой. Вернувшись домой, она отдраила полы, отнесла постельное белье в стирку и той ночью спала на чистых простынях, как одна из Кушнеров, как король.
