Ну а раз никто ничего не знает, то надо как-то за ум браться и выяснить всё как можно быстрее. Болезнь требует серьёзных исследований и обоснованных подходов к лечению, поэтому расстройство ещё и «клиническое».

Так что, если подытожить, то витиеватое название означает некую болезнь, которая чёрт знает откуда и почему взялась, и леший знает, что со всем этим делать. И видимо, пока чёрт да леший между собой не договорятся, это безумие будет продолжаться.

ККМР. КиКиМоРа. Так в народе стали называть заболевших почти сразу после того, как было официально объявлено о неконтролируемой вспышке нового заболевания.

Начинается всё с бессонницы. И бессонница эта не обычная, не та мучительная гадость, которая вытягивает из своей жертвы все силы. Нет. Просто человек вдруг перестаёт спать, совершенно не чувствуя при этом никакой усталости.

Когда такое случается с ребёнком, его жизнь превращается в кошмар. Вот представьте: от тебя требуют, чтобы ты спал тогда, когда этого хотят от тебя взрослые, то есть каждую ночь. А тебе не хочется спать, и никак не получается быть хорошим и послушным. Но взрослые не понимают, они хотят, чтобы ты вёл себя, как все, а раз ты не можешь, как все, значит, надо заставить тебя силой.

Со взрослыми поначалу бывает чуть легче. Ну, не спится и не спится. Даже ещё и лучше. Особенно, если работы много, или если дома младенец, с которым всё равно не поспишь по-человечески. Вот и мой отец сначала радовался, что спать расхотелось. Неделями круглосуточно сидел за своими чертежами и расчётами, стал успевать к сроку со всеми проектами и набрал ещё кучу дополнительных заказов.

Но если ты живой человек, будь ты хоть и кикиморой, а спать время от времени всё равно приходится. Сон на кикимору наваливается неожиданно, и противостоять ему почти невозможно. Некоторые, очень немногие кикиморы умеют чувствовать приближение этого крепкого неумолимого сна – кокона. Они забираются на это время в такое место, где никто не потревожит. А новички, те просто валятся с ног там, где кокон настиг их.

Силой вывести кикимору из кокона невероятно трудно – только медикаментами. И это очень опасно: чем чаще и грубее выводить рвать кокон, тем ужаснее могут быть последствия. Кикимора становится всё агрессивнее, и срыв обязательно когда-нибудь случится.

Ни одну кикимору пока ещё не вылечили, хотя всё время пытаются. Переломить болезнь силой медикаментов невозможно, но многие продолжают надеяться. А всякие шарлатаны, отзываясь на спрос, лечат, пытаясь колоть несчастным препараты по сложным схемам. Кикиморы, которых близкие сдали на такое лечение, бегут при малейшей возможности. А дружинники потом ловят беглецов, которые уже в безнадёжном состоянии. Обычно несчастных возвращали тем, от кого они сбежали. Но иногда – чаще всего, когда я вмешивалась – такой беглец попадал к Эрику в подвал на передержку.

Иногда кикиморы, что долго бомжевали, приходят на передержку сами, рассудив, что жизнь в отдалённом интернате куда лучше жизни в подвале, на чердаке или в расселённых трущобах. Кого-то дружинники забирают к нам по заявлению родственников, коллег или соседей, не желающих больше жить рядом с опасным и непредсказуемым человеком. Иногда близкие сдаются после долгой отчаянной борьбы и мучений, не выдержав постоянного напряжения.

Кого-то стараниями Эрика удаётся вытащить. За время, проведённое в подвале, измученная кикимора входит в свой естественный ритм. Недели бодрствования сменяются несколькими днями сна, никто не пытается разбудить кикимору силой, и выход из кокона получается спокойный и безболезненный. Общение с опытными товарищами по несчастью обычно приводит к мысли, что приспособиться к себе и жить дальше возможно.

Как только Эрик видит, что подопечный осознал себя, своё положение, знает, какой у него есть выбор, и готов его сделать, дружина официально от своего имени передаёт кикимору дальше по инстанции: судебное решение назначает группу, и дальше всё крутится по инструкциям, которых за последнее время напринимали столько, что только успевай исполнять.

Когда болезнь начала проявляться буквально везде, вокруг царил страх, и ничего, кроме страха. Это было даже покруче мусульманского терроризма. Против тех хоть рамки металлоискателей поставили, сумки перетряхивали, фейс-контроль, пограничные формальности, международные базы данных, то-сё… Но, когда мальчик-божий одуванчик или добрый, мягкий отец семейства вдруг становился в две секунды монстром, с которым не сладить, и, прежде чем его ликвидируют или обезвредят, успевал порвать или покалечить всех, до кого мог дотянуться, и случиться такое могло абсолютно везде и в любое время, потому что это невозможно предсказать заранее, то уровень психоза, особенно в мегаполисах, зашкаливал. Люди шарахались друг от друга при малейшем подозрении, и достаточно было ничтожной искры, одного не вовремя брошенного слова или порывистого жеста, и можно было нарваться на жестокий самосуд.

Потом только поняли, что минимальный урон окружающим наносится в том случае, если кикиморе позволяют придерживаться её естественного режима: ложиться в кокон, когда это нужно, и спокойно без принуждения из него выходить. И тогда напринимали законов о том, что и как можно делать с кикиморами, в каких случаях и куда необходимо их выселять, при каких условиях их можно оставить на свободе и как за ними надзирать. Создали дружины, которые всем этим занимались.

Но люди есть люди. Некоторым законы не писаны, а если писаны, то не читаны… Ну, и дальше по тексту. Поэтому дружинникам приходится до сих пор выявлять незарегистрированных кикимор, следить за теми, кто находится под надзором, пресекать опасные инциденты, предотвращать самосуд, подставляться под ногти, зубы, кулаки и ножи тех, кто не смог с собой совладать, и заниматься ещё многими героическими, но неблагодарными вещами.

Все кикиморы проходят на передержке обследование, чтобы определить группу риска или подтвердить её.

Третья группа – это те, у кого лёгкие коконы. Если нет никого, кто готов взять такую кикимору под опеку и помочь ей наладить жизнь, её отправят в загородный интернат. Там есть работа, жильё, круг общения – в основном с себе подобными, постоянный надзор местной дружины и некоторые ограничения. Туда к кикиморе могут приезжать родственники и друзья, хотя они практически никогда не приезжают. Там не очень-то весело, но зато есть гарантия, что не прибегут соседи с кольями наперевес.

Вторая группа – это те, чей сон в коконе слишком глубокий, а пробуждение слишком тяжёлое. Эти кикиморы прекрасно себя осознают в обычной жизни, но есть большая вероятность, что после очередного пробуждения наступит опасный для окружающих срыв. Таких отправляют в места, больше напоминающие места отбывания наказания: никакой свободы передвижения, ещё не тюрьма, но уже совсем всё безрадостно и безнадёжно.

Первая группа – те, кто уже сорвался. Те, с кем это произошло хотя бы однажды, оказываются в пожизненной одиночке. Даже если кикимора вполне оправилась и больше не выходит из режима, никто больше не хочет рисковать.

Впрочем, есть один человек, который всегда не прочь рискнуть – Эрик.

Он всегда тянет до последнего, пытаясь разобраться, как именно развивается болезнь. Он считает, если налицо ремиссия, то человека надо тянуть.

Вот и тянет он уже столько времени несчастную Веронику, которую у нас все, кроме Эрика, откровенно побаиваются. За последнее время она одна у нас тут такая, из первой группы. Пока она живёт в подвале, её коконы обычно глубокие, но спокойные. И выходит она из них бодрячком, даже что-то напевает в душевой. А потом с удовольствием суетится, наводя порядок и командуя остальными подопечными, и с готовностью помогает Эрику, делая иногда самую грязную работу.

Вот и сегодня, едва закончив прибираться в своей каморке и приняв душ, она уже пристала ко мне с вопросами, чем она может мне помочь. А помогать мне не требовалось. Те, кто оставались в коконе, просыпаться пока не собирались, остальные были в полном порядке, и я попросила её развлечь общество, рассказать что-нибудь интересное.