С третьей я не выдержал. Мы обмывали мою новую студию, которую я впервые оборудовал так, как мне хотелось. У этой были взлохмаченные серые волосы и необыкновенно крупные глаза. Я сказал ей, что ее волосы просто требуют, чтобы им придали больше цвета. Она задорно согласилась. Я достал тюбики охры. Секунду помедлил, решая, гуашь или акрил. И наконец, сочтя, что акрил живописнее, выкрасил ее тут же акрилом. Она смеялась. Потом мы вместе разрисовали мои волосы белым. «Как снег», – улыбнулась она, – «Теперь, если ты выйдешь на улицу, люди решат, что ты мудрый седой старик». Ей нравились парни постарше. Я не стал спорить и нарисовал себе еще и белые усы и бороду. Тогда она совсем пришла в восторг, и два дня в мастерской творилась безудержная вакханалия. Но потом краска стерлась, мне пришлось проводить ее до метро, на прощание угостив в кафетерии облепиховым чаем.

Остальные упоминания не заслуживали. Девушки не могли не нравиться. Они заставляли иначе водить кистью по холсту. Каждая пробуждала свои цвета и линии. После каждой я все дальше уходил от плоскости и всей душой летел вглубь полотна, цепляясь за ведущую в никуда перспективу.

Найди я ту рыжую, я бы, возможно, удалился в глубинные поиски прекрасного в одном конкретно явленном предмете, но пока мне нравилось разнообразие форм и множественность чувств.

Поэтому у меня не было конкретной любимой девушки (но был идеал запечатленный Липке), конкретного любимого напитка (предпочел бы абсент, но на него мне было жалко средств), конкретно любимой марки сигарет (я курил бы чистый табак, если бы не ленился чистить трубку)…

Зато было любимое хобби. Жуткое хобби. Мне нравилось, облитым краской, лежать под поездом. (В идеале быть перерезанным поездом, но инстинкт самосохранения не мог не вмешиваться в ход событий, потому, я ложился на шпалы так, чтобы поезд проехал над, а не по).

Я мог сочинять миллион оправданий, почему я снова крашу лицо черной краской и ложусь под поезд. Наверное, мне перестало хватать в жизни драйва, и всеми своими увлечениями я довел себя до того, что окончательно разуверился в реальности происходящего и только стук колес, ударяющий по ушам, мог приводить меня в чувство хотя бы ненадолго и позволял создать очередную картину вперемешку с чем-то отдаленно напоминающим стихотворные строки. Иногда я выводил стихи на холсте и тогда ощущал себя новым Приговым. Стихи разбегались по полотну как рельсы и почему-то попутно напоминали людей.

Работа

Холсты обычно продавал через свой сайт, но основную прибыль, как ни постыдно, приносила правка дизайна чужих веб-сайтов и второе высшее по специальности программист. Я работал по принципу «три недели пахай – одну неделю бухай». И система казалась мне высокоэффективной. На подгонку шаблонов и редакцию титулов и шрифтов уходило много времени. В этом было много бездушного и механического. Тяжело говорить через компьютер, кисти проще отзываются на вялые звуки души. Но вынужденно я три недели в месяц чувствовал себя с головой в Интернете. Интернет казался чем-то вроде грязного болота, подсовывающего тебе горы и трухи бесполезной информации, которую ты должен каким-то образом воспринять и распихать по полкам разума, где и без того все место занято.

Я едва укладывался в сроки. Безумное количество времени отнимало обсуждение с клиентами, чего же именно они хотят и каким образом. Иногда плевал и делал так, как хотел я, и безумно радовался и удивлялся, когда оказывалось, что угадал.

Несколько раз. Я был настолько задолбан этой работой, что, лежа под поездом, не чувствовал почти ничего. Приходилось догоняться и попутно еще и бродить по самому краю крыши. Что примечательно, но спрыгнуть вниз или перерезать вены меня не тянуло почти никогда. Солнце светило. Птицы пели. И жизнь была слишком маленькой и неоткрытой, чтобы уничтожать ее.

Только одно но: я в нее не верил. А в остальном все представлялось почти превосходным.

В офисе

Они тщательно перечитывают то, что я написал.

Поэтому вы решили стать пожарником?

Я киваю:

Если во мне есть такая тяга к экстриму, то, может быть, туша пожары, я каким-то образом перестану лежать на рельсах.

Вам надо было пройти медобследование. Вначале получите справку. Форма есть на сайте. Потом приходите.

Потом я не пришел. Мне стало лень возиться с документацией.

У психолога

– Я прочел то, что вы написали. Не было ли у вас в детстве стресса, связанного с поездами?

– Нет. Я всегда хорошо переносил поездки на поездах. Мне они даже нравились. Мне казалось, что если сильно растрясет, возникнет ощущение невесомости.

– Вам хотелось его испытать?

– Да. Но умирать я не хочу. Понимаете, доктор. Это что-то вроде радикальным образом обретенного вдохновения. Мне достаточно полежать под поездом. И я снова чувствую радость. От того, что живу.

– Если у вас все так хорошо решается. В чем же проблема?

Я не мог ему объяснить. Что чем дольше я работаю, тем дольше мне хочется лежать под поездом. И я уже могу пролежать на шпалах так долго, что надо мной за день могут проехать два поезда, а не один. Что чем дольше я занимаюсь этим хобби, тем сильнее у меня возникает ощущение, когда я иду куда-то, сижу в кино ли, брожу по музеям ли, что не вставал я с этих шпал, и по-прежнему там нахожусь. Люди в вагонах, а я под вагоном, и мы перекрикиваемся, не понимая разницы своего положения. Они уверены, что я где-то рядом, где-то в соседнем вагоне. А я внизу. Свободный и несвободный одновременно.

Никто меня не тащит и не вынуждает. Я сам ложусь под вагон, чтобы испытать себя. Мне нужно ощущение максимальной оторванности от всех людей на свете. Подавленности, поваленности. Потому что только тогда, когда шпалы уткнулись тебе в плечи, и на лоб капает мазут, ты понимаешь, что то, что ты все еще живой – уже твое гигантское достижение.

Мне нравится, что я не могу сбежать. Мне нравится, что меня не раздавило и не расплющило. Это обостренное ощущение безысходности, подогреваемое знанием, что поезд проедет, и я смогу расправить плечи и вздохнуть.

Когда впервые ложишься под поезд, мир съезжает с привычных рельс и не возвращается обратно. Любой полежавший так меня бы понял. Но доктор под поездом не лежал.

– В последнее время, я испытываю депрессию после этого. Это все равно что… представьте, вы возвращаетесь домой и вдруг понимаете, что больше не любите жену. Видеть ее не можете.

Доктор покраснел и пожал плечами:

– Я вас не понимаю

Мне было нелегко объяснять:

– Когда то, что давало кайф, кайфа вдруг не приносит. Куда бы я ни пошел, я чувствую себя человеком под поездом. Мне больше не нужно под ним лежать, чтобы пришло это самое ощущение отчаяния, смешанное с радостью. Достаточно закрыть глаза и я мысленно снова там. А на самом деле, я всегда там. Застрявший между колесами.

– Какого рода совет вы хотите?

– Есть ли какая-то практика, способная более мирным образом заставить поверить, что ты живой, двигаешься и дышишь? Лежать под поездом – уже не работает.

Доктор вздохнул:

– С парашютом прыгать не пробовали? – бормоча далее что-то непонятное, он вывел на бумаге имя и телефон.

Часть 1. Сфинкс в лимбе

Рельсы. Рельсы. Шпалы. Шпалы.

Ехал поезд запоздалый.

Детский стишок

Глава 1

Аминь. Я отстоял литургию в храме. Поставил свечку напротив иконы Христа Спасителя. Церковь была маленькая с деревянным полом и иконы старинные. Всю литургию мне казалось, что Богоматерь смотрит на меня, ее живой взгляд что-то пробуждал и заставлял задуматься над тем, в какую же тину я втянул себя сам. Я смотрел на нее и мысленно сравнивал ее с милым сердцу идеалом рыжей девушки с полотна Липке.