— А ведь это я вам отца Варнаву-то вернул, — сказал извозчик. — Он ехал мимо Вифании, а я его догнал да и оборотил, сказал, что господа его желают видеть.

Точно холодной водой облили меня эти слова. Бедный малый думал угодить и на чаек заработать, а не видел, что род сей знамении и чудес ищет и что такие извозчичьи речи сразу в нашем сердце низвергли прозорливость старца до низин обыденной человеческой встречи… Подъехали мы к Черниговской в одно время. Батюшка зашел в лавочку у Святых ворот, взял мелочи, дал своему кучеру и быстрой походкой пошел с нами по направлению к своей келлии. Народу, его поджидавшего, значительно прибавилось, и все теснились к старцу, оттирая нас от него. Слышались разные восклицания, из которых выделялось выкрикиваемое слово: „Батюшка! Батюшка!..“ Нас было совсем оттерли от батюшки.

— Ну, вы подождите, подождите, говорю вам, — громко сказал старец, — а вот со студентом-то, со студентом вы идите со мной!

Толпа сразу раздалась и пропустила нас к старцу.

— Ну, а здоровье-то ваше как? — опять спросил меня отец Варнава, когда мы уже поднимались по ступенькам его крылечка.

— За ваши молитвы, батюшка, слава Богу! — ответил я, но мне что-то от этих слов вдруг стало не по себе.

Каким-то крюком, не то палкой батюшка открыл наружную дверь своей келлии и в темной прихожей опять обернулся ко мне с тем же вопросом о моем здоровье. Я смущенно ответил:

— Слава Богу!

Старец взглянул на меня пристально, что-то подумал или помолился — это было одно мгновение — и вдруг весело сказал:

— Ну, а если слава Богу, то и слава Богу!

И с этими словами ввел нас обоих в первую комнатку своей келлии. На стареньком письменном столе, покрытом старой клеенкой, лежал небольшой металлический образ святителя Николая. Батюшка взял его со стола, поднял над нашими головами (мы встали на колени) и сказал:

— Вам нужно было мое благословение. Так запомните же мое слово: святитель Николай и в сем веке и в будущем будет вам заступник и ходатай!.. Да благословит Господь твой новый путь! — крестя нас и отдавая икону, сказал моему сыну батюшка… Потом подумал немного и обратился ко мне со словами:

— А я тебе свой патрет дам!

Так и сказал батюшка: „Патрет“.

Это-то уже было чистою прозорливостью. У меня в сердце закипели слезы…

Верующие знали это сладкое чувство! Из другой своей комнаты батюшка вынес свою фотографию и подал мне.

— Батюшка! — сказал я, задыхаясь от волнения. — Благословите что-нибудь написать на ней своей ручкой!

— Эх, друг, некогда!.. Ну да ладно! — и батюшка тут же написал: „Иеромонах Варнава, 1901 г. июня 18“.

Эта святынька цела у меня и поныне.

— А я тебе и еще свой патрет дам, — сказал батюшка, — вот моя обитель Иверская (брошюрка), а в ней мое изображение. Возьми себе да навести когда обитель!

Тут я не утерпел, чтобы не сказать святому старцу скорбь моей помещичьей души о том, что нет уже больше сил бороться с надвигающимся разорением, а за сына просил его молитв о том, чтобы сердце сыновнее до конца сохранило страх Божий.

— Будет, будет страх Божий у него в сердце, — ответил батюшка, — он у тебя пятую заповедь помнит… И вот что еще я скажу тебе, друг: как моя мать звала меня кормильчиком, так я тебе про твоего сына скажу: он будет тебе кормильчиком… Как имя твое?

Я ответил: „Сергий!“

В другой комнате келлии показался батюшкин послушник.

— Запиши-ка двух Сергиев: они оба хорошие, о них молиться надо!.. Да благословит вас Господь! А святитель Николай и в сем веке, и в будущем — ваш ходатай и заступник!

Это были к нам последние слова великого старца и, всем сердцем верую, угодника Божия. С тех пор я уже больше не видел батюшку, а осенью того же года заболел такой тяжкой болезнью, что в январе 1902 года едва не умер. Спасло чудо Божие, не без молитв великого старца Варнавы, велевшего занести мое грешное имя в свой помянник. Слава Богу милосердному! Слава святым Его молитвенникам на грешной нашей земле!»

«По благословению батюшки Варнавы собрались мы, — рассказывает духовный сын старца А. К-в, — в Киев на богомолье и порешили выехать из Москвы 28 июня втроем (я, мой двоюродный брат Н. М. Ш-в и племянник М. М. К-в). Это было в 1882 году. Но батюшка настоятельно советовал нам выехать в Петров день, а не накануне его, и мы покорились, к величайшему нашему благополучию.

Оказалось, что тот поезд, с которым мы должны были бы выехать накануне Петрова дня, весь целиком погиб в кукуевской катастрофе! По прибытии на другой день к месту крушения мы увидели страшную картину человеческих страданий: погибло едва ли не тысяча человек, и никто еще не приступал к спасению живых… Тут-то мы поняли, почему не пустил нас батюшка из Москвы 28 июня!»

«В октябре 1905 года, — рассказывает монахиня М., казначея Иверской обители, — будучи в Москве по делам обители, я на две недели задержалась там по случаю железнодорожных забастовок. Потом с первым поездом поспешила к старцу „на Пещеры“ и застала его в каком-то необычном для него удрученном состоянии духа: он весь как-то согнулся, осунулся и потемнел с лица будто. Батюшка, — говорю ему, — да что же это такое, что-то никогда и неслыханное творится, какие-то забастовки?! А старец на это мне лишь кратко ответил: „Вся темная сила поднялась на Россию! Но силен Господь, и Он спасет царя! Нужно молиться архистратигу Михаилу. А ты, дочка, — прибавил батюшка, — спеши в обитель: еще не все кончено… прольется кровь!..“ И, действительно, в конце ноября было прислано в Москву войско для усмирения вооруженного восстания».

Воспоминания Евгении Леонидовны Четверухиной, урожденной Грандмезон, касающиеся встречи со старцем Варнавой, датированы 10 сентября 1904 года. Она пишет: «Будучи в Лавре, мы надумали съездить к Черниговской иконе Божией Матери (чудотворной), для чего и наняли извозчика. Подъезжая к Черниговскому скиту, я вспомнила, что там живет известный своей святой жизнью старец Варнава, и мы решили побывать у него. Брат мой Анатолий побоялся услышать от прозорливого старца какое-нибудь страшное пророчество, отошел от нас и встал в воротах; мы же взошли на крылечко и вошли в сени батюшки. Я стала читать „Троицкие листки“. Душу мою охватила неожиданная радость, сама не знаю почему. Старец выходит и прямо ко мне: „Ну, молодая, что скажешь?“ — „Слава Богу!“ — „Что?“ — переспросил старец. „Слава Богу, батюшка. Больше я ничего не могу сказать“. — „Тебе сколько лет?“ — „Двадцать“. — „Надо замуж выходить“. — „Я не хочу“. — „А я благословляю выходить замуж“. Тут моя мать вмешалась: „У нас, батюшка, старшая дочь вышла замуж, да все у нее скорби“. — „Там скорби, а здесь радость будет“».

Через несколько месяцев Евгения Леонидовна познакомилась со своим будущим мужем И. Н. Четверухиным, у которого был свой опыт общения с отцом Варнавой. Илия Николаевич побывал у него дважды. В первый раз в 1905 году — с отцом и братом Егором. Тогда батюшка предсказал, что младший, Егор, будет у отца кормильцем. Старшему, Илии, показалось обидным, что кормильцем будет не он. Но обстоятельства сложились именно по слову старца. Во второй раз Илия оказался у батюшки перед самой его кончиной — Великим постом 1906 года. Он поехал поговеть в Гефсиманский скит и стал ходить ко всем монастырским длинным богослужениям, пытался увидеться со старцем, но у домика неизменно толпился народ и поговорить с отцом Варнавой все не получалось. В четверг после вечерни батюшка в сопровождении монаха прошел мимо толпы, все останавливаясь и ни на кого не глядя. Затворилась за ним дверь, сердце у Илии Николаевича защемило, но через какие-то секунды старец выглянул и позвал: «Студент, подойди ко мне… Завтра в пять часов утра приходи, надо поговорить». Рано утром, как на крыльях летел Илия Николаевич к старцу. Тот усадил его возле себя, обнял и всё приговаривал: «Милый ты мой подвижник, исповедник ты Божий». Илия Николаевич рассказал о своих планах: тогда он как раз готовился к поступлению в Духовную академию. Обмолвился, что у него есть невеста, но жениться студентам в академии не полагается. Старец выслушал юношу и решительно сказал: «Бог благословит поступать в академию, а насчет невесты, Бог даст, через два года много воды утечет». Потом прибавил: «Высоко будешь стоять, только смотри не загордись»…