Холмы Химринга и стены Дортониона понемногу приближались.

— Им скоро будет нужна передышка, — сказал Хитуэн перед отправлением.

— В полдень, — сказал Дагмор. — Когда темные сидят мордой в землю.

— Хочешь их напрочь загнать ещё до возвращения?

— Я хочу загнать их за перевал. Как можно быстрее.

— Отдых нужен даже тебе.

— Мы отдохнем или за перевалом, или в Мандосе.

— Это предчувствие?

— Это предупреждение. Вставай и иди в голову.

— А когда они падать начнут?

— Смотря где упадут. Вставай, веди.

Хитуэн скрипнул зубами — и стал в дороге чередовать ритм шагов, то разгоняясь, то давая беглецам перевести дух на неспешном ходу. Дагмор решил, что синда все делает правильно.

Отставшего было Хромого он пообещал гнать вперёд пинками, и тот, стиснув зубы, заторопился опять. На мгновение Дагмор поймал его боль — старую, грызущую, неотступную, — скривился и ощутил себя последней сволочью, но поспешил выбросить бесполезное из головы. Он будет худшей сволочью, щадя рудокопа.

А лекарь остался под водой, уже ничего не поделать.

Солнце, взойдя, снова выбило у них слезы ярким светом, но терпеть его стало гораздо легче. А вот бледные лица обжигало нешуточно.

Хромой, Одноглазый и ещё несколько эльдар из давних пленных смотрели вокруг потрясённо — они видели Солнце в первый раз. Вчера под луной все вместе просто радовались, а теперь…

— Что этот свет делает с красками? — спрашивал Одноглазый раз за разом. — Оно же все светится… Трава, небо, даже… даже вы все!

Нимран пустился им объяснять на ходу, что свет действительно немного отражается от каждого предмета, и так рождается цвет. Получил втык от беспокойного Хитуэна, и только тогда умолк и вернулся к делу. Впрочем, скоро выглядывать опасность стало трудно — когда солнце поднялось высоко, беглецы могли только брести, опустив головы и заслоняясь ладонями от его яркости.

Почему к свету привыкать заново так тяжело, Дагмор не очень понимал. Когда Солнце взошло впервые, они узнали подобие света Лаурелина и просто радовались!

Разве что тьма морготовых подземелий была и правда вредна для глаз. Если не что-то похуже.

Он приказал отдыхать, и все расположились прямо посреди высоких трав. Щурясь, Дагмор осмотрел свой отряд, прячущий лица от солнца и мрачно себя спросил, не заразна ли оркова солнцебоязнь. Назначил дежурных, начиная с себя, честно вслушивался какое-то время в ветер, травы и землю, а когда его сменил Куэлин, сам уткнулся в ладони и вывалился из бодрствования в пустоту.

Ненадолго.

Потом он бродил и бродил бесконечными коридорами, ища выход, смутно вспоминая, что был бунт и он бежал… Но где потерял остальных? Коридор водил его, словно насмехаясь, показывая то кости, прикованные к стене ржавой цепью, то остатки гауровой трапезы, то ржавые инструменты. А когда он разглядел впереди свет и поспешил туда, там ждали. Голос из огня окликнул его по имени.

Он мгновенно проснулся, привычно сдержав ругательства, едва рот себе не зажимая, чтобы не будить соседей и не привлекать внимание сторожей. И только потом понял, что уже не в подземелье.

Хорошие сны и грезы приходили гораздо реже чем хотелось, блаженное отсутствие любых видений — ещё реже.

— Спи, командир, — сказал тихо Лиммирэ. — Солнце ещё высоко.

— Что тебе обычно снится? — спросил вдруг Дагмор с усталой злостью. Прежде не позволял себе сознаваться в дурных снах, пусть подозревают сколько угодно — а тут, при свете, не удержался.

— Когда как. Плохое внизу грезилось часто. Что блуждаю — и выхода нет. То подземелья, то коридоры, то вроде лес, но неправильный, словно я вернулся не туда.

— Выхода нет, значит.

— Да. Чем сильнее устаю, тем хуже сон. Здесь спится лучше.

Дагмор зло ткнул кулаком в землю. Сорвал себе ещё колосок. Да что за невезение!

Уткнулся носом в траву, закрыл глаза, не надеясь уже на сон вовсе — и вдруг увидел себя на совсем других лугах. В предгорьях Пелори весной, где искал в ручьях камни для работы, и где в его ладонях играл на свету Лаурелина мокрый обломок берилла из размытого месторождения, и он все переводил взгляд с молодой травы на этот радостный зелёный камень и не мог выбрать, что красивее. Но берилл точно был долговечнее.

Проснувшись, он до боли прикусил губу. Уж больно далеко это осталось… И все же этот краткий сон его взбодрил лучше, чем два прежних, словно выпил несколько глотков мирувора.

И глаза почти не слезились.

Вокруг трещали кузнечики, заглушая любые звуки. Солнце как раз начало клониться к западу.

— Поднимайтесь! — Приказал он, чувствуя неясное беспокойство.

Подозвал нандор, приложил ухо к земле сам, попросил их.

— Вблизи никого идущего нет, — сказал уверенно Ласэдин. — Только дальний стук копыт, это могут быть и дикие лошади.

— Поднимайтесь, — повторил Дагмор. — Если все будет хорошо, отдохнем в середине ночи. Хитуэн, сможем добраться до подножия Аглона к завтрашнему утру?

— Сможем, если сохраним скорость. — Хитуэн сидел возле Хромого и ощупывал его ногу, когда-то сломанную и сросшуюся неудачно. Эльгаэр как-то предложил сломать кости и сложить заново — Хромой отказался рисковать.

— Сильных целебных трав здесь нет, — сказал Куэлин. — Дурманных безвредных тоже.

«И лекарей», — не сказал никто вслух.

— Я смогу, — сказал Хромой, осторожно вставая. — Я не задержу никого.

— Тогда выступаем, — сказал Дагмор, обводя взглядом свой маленький отряд. Ему показалось — они взбодрились после короткого полуденного сна лучше, чем прежде от целого дня отдыха.

День был очень длинным. Хитуэна в голове отряда сменил Ласэдин, его ритм шагов был ещё легче, чем у синда, эльдар шли за ним как в танце, как в грезе, едва касаясь земли. Дагмор молча порадовался, что не встал впереди сам — ни лёгкости нрава, ни лёгкости шага он передать отряду теперь не мог, его дело другое. Солнце село, погасли сумерки, снова выползла луна, посеребрив луга — они шли и шли, позволив себе лишь короткий отдых после заката.

Остановиться Дагмор приказал, когда Хромой споткнулся и упал во второй раз.

Все опустились на землю, чтобы не упустить ни мгновения отдыха — а он прислушался — и медленно взошел на ближний холм.

Химринг вздымался слева все более высокими холмами, а справа и впереди застыла каменная волна Дортонионского нагорья. Каменный лоб Аглона между ними был виден замечательно. Не пройдет и трех стражей времени — окажутся у его подножия и начнут подъем.

Позади — ничего, кроме колыхания трав, даже следа отряда уже не разобрать.

К концу срока Хитуэн взобрался к нему, словно не хотел оставлять без присмотра.

— Дай им отдохнуть побольше, — сказал он. — Куда спешишь?

— Перейдем Аглон — отдохнем.

— Предчувствия — не твоя сильная сторона.

— Не моя, — пожал плечами Дагмор. — Мое дело довести всех живыми, а для этого нужно спешить.

— Зачем ты их мучаешь?

— В рудниках будут мучить хуже. Я наслушался о проваленных побегах. Нельзя давать себе пощады раньше времени, иначе — провал. Все, хватит.

— Ты сумасшедший…

— Я свободный сумасшедший. И они тоже будут свободны, а что думают обо мне сейчас, мне плевать.

— Как твое имя? Настоящее.

— Чем не нравится то, что знаешь?

— Слушай, Дагмор, — Хитуэн отчётливо скривился, — я не обязан это делать, но промолчать уже не могу…

— Хочешь, молчи. Я тебе не нравлюсь, и не обязан.

Хитуэн бросил быстрый взгляд по сторонам.

— Сам молчи и слушай. И Нариону скажи, воин сыновей Феанора.

— Ну?

— Я знаю, что случилось в Альквалондэ, — сказал Хитуэн сквозь зубы. — Уже все синдар знают. За Аглоном ничего хорошего тебя не ждёт. Как и всякого, кто убивал сородичей вместе с сыновьями Феанора. Вам запрещен вход в Дориат и окрестные земли приказом короля!

— А, — ответил он, привычно замыкаясь.

Догнало. Всё-таки догнало. И вопросы эти…

— На таком, как ты, кровь будет наверняка. В стороне ты не остаёшься.