от золотоволосых дней.
И с каждой новою затяжкой
я улетаю все сильней.
Сменил рекламу МТС.
Исчезла ты, а я все здесь,
хозяйку жду, упрямый ослик.
Прошу вернись, что будет после?
А после… Мы придем к победе
коммунистического… Вдруг
оторванный от полубреда
я за окном увидел: вслух
пригоршнями переполох
бросал листве: – Мы раньше стихнем
людей, застигнутых врасплох
существованием и ливнем.
* * *
Приветствие Борисоглебска,
автозаправка ТНК…
Прочитанная эсэмэска,
что "не увидимся, пока".
Коробка спичек, голова,
во тьме прикуривает строчки.
Стоим. Закончились слова.
Звезды поставленная точка.
Я причиняю тебе радость.
Автобус катится Москва-
Саратов. Слезная преграда.
С трудом дочитана глава.
Конец известен плоскодонных
страниц, и близится черта.
Я время комкаю в ладонях,
я не хочу его читать…
P.S. Теперь я в комнате, в пыли
сижу, потоком ширпотреба
начала девяностых с неба
идет вода со шпагой мглы
и фотосессия земли.
* * *
Дай мне силы прожить еще день.
Ничего от меня не осталось.
"Мы поднимемся завтра с колен…" –
пролетают слова, не касаясь.
Не умеющий сколько-нибудь
заправлять свои чувства, не знаю,
почему не вздымается грудь,
если в дом возвращаюсь низами.
Здесь сошло мое детство на нет.
Просто мать провожала учиться,
взяв за руку. Не слыша ответ,
до сих пор мое сердце стучится.
Кофе, ночь, сигареты, один.
Сердце вздрагивает, Наговицын.
Закурив, опускался Вадим
на бревно, подстелив рукавицы.
Над Марленом стебался Санек,
запускал в него скатанной глиной.
– Зае..ал. Слушай, ара, где длинный,
почему не приехал? – Не смог.
Эти дни моросят, моросят.
В небесах – путеводные пятки:
боги имени Мартиросян
убегают назад, без оглядки.
Завтра с батей машину купить
отправляемся. Думайте сами,
умереть еще можно, а жить…
Небеса да пребудут меж нами.
На лавочках возле аллеи,
восторженные, разговор
плели о высоком, алея,
а Леха пил "Хольстен", мажор.
Медведев, Морозов и Котов.
Июль, хотя кажется – май.
На стеклах автобусов кто-то
словечко рисует "прощай".
А все начиналось невинно,
когда – до упаду, до слез –
веселое имя Марина,
подшитое к сердцу, понес.
Зимой, не пытаясь согреться,
сквозь трубку, ломая виски,
увы, предложение сердца
не делают вместо руки.
Теперь, Достоевский-острожник,
хлеставшая из облаков,
взирает на мир осторожно
застывшая лужами кровь.
…Сурового горла таможня
комок не пропустит: любовь.
Давай, Игорек, на дорогу
накатим еще по одной.
Любовь умерла понемногу,
забрав меня вместе с собой.
На лавочках возле аллеи,
восторженные, разговор
плели о высоком, алея,
и боль не прошла до сих пор.
* * *
Всю жизнь – протянутый рукой,
в седьмом году приехав в Питер
в конце июня (день-деньской
хуярил дождь, добавит Витя),
забыл, обросший бородой
вполне и сумеречным бредом,
про наш торговый городок,
где я любви был трижды предан.
В кафе сидели. Комаров
курил, задумавшись. Пунктиры
брели с небес в свои квартиры.
И я молчал среди голов
и "Невским" запивал семь слов:
…Я горлом хлынувшая кровь
Белинским проклятого мира…
* * *
Развесил чеснок в гараже
под песнь убиенного "Кольщик".
Уехала на ПМЖ
ты в Питер, уж год тому, больше.
Идешь в одиночестве, в
себе, закурив, если плохо,
все думаешь, что в голове
старуха присела поохать:
"Уйдет, отдохнув, и в толпе
исчезнет…" А полночь проснется –
на белом твоем потолке
ребенок родится от солнца.
Знакомая, просто одна
из тысяч и тысяч опрятно
одетых, от самого дна
любви я тебя приподнял,
чтоб бросить больнее обратно.
…Ко мне обращается, что ли,
шепча с придыханием "о'в",
завесив зеленые шторы,
идущий ко сну Петергоф…
Пузатая чайка взлетела
по небу, что наискосок.
А ниже, у самых у ног,
шумит ленинградское дело,
на влажный спадая песок…
* * *
Гремит природа за окном,
слепая копия. Роддом
ревет в груди. Но время – ждать
и знать, чьи задницы лизать.
Людская истина проста,
чтоб за Христа распять Христа.
И день не день и час не час.
Я об одном просил бы вас,
к одной прибавить из могил:
нет, я не умер – я не жил.
* * *
"Теперь поехали. Молчи.
Мне плохо", – кутаешься в простынь.
Горят глаза, в глазах – "хачи
вон из России", просто, просто.
Господь, меня благослови
на жизнь, на смерть, на мрачный подвиг;
не потопи в своей крови;
как продолжение любви
не сотвори уродцев мертвых.
"Меня выносит". По степи
вблизи бендежек и рабочих
бежит вагон, шатаясь… Спи,
свет меньше дня, тьма больше ночи.
* * *
В церковной лавке – Символ веры,
в соседней – пиво и "LD".
В просящие заглянем двери,
поедем, милостыни две.
Поедем через атмосферы,
сойдем и спустимся к воде.
На уличный взирая махач,
на ребра лавок севший сам,
я брошу, заступая за ночь,
цветы стихов к твоим ногам.
"Пускай, – скажу, за руку тронув, -
всего лишь гениален, дно
нас тянет, – наверху одно –
оно, известно всем, не тонет.
Другие глотки перегрызли,
чтоб стать людьми …" – "Гуляй да пей, -
поплыл твой голос из ветвей. -
Не ты привязывался к жизни,
чтоб, как щенок, бежать за ней".
* * *
Подшипники всех типов.
Дома и пустыри.
